Подумалось Макару свернуть на смирновскую заимку, но туда и следочка-то нет ни единого — пустует, стало быть, заимка. Доскакал до хутора и подвернул к подворью Даниных, поскольку было оно крайним. Не сходя с коня, через хлипкие воротца увидел Анну — снег во дворе она убирала.
— Здравствуешь, тетка Анна! — крикнул через воротца. — Хозяина дома нету, что ль, — сама ты снежище-то буровишь?
— Здорово! — отозвалась Анна. — В городу мой хозяин. Скоро подъехать должен. А тебе зачем он?
— Да так это я про хозяина… А у вас лопатка железная да ломик не сыщется ли? На часок бы мне. Лису из норы выкопать.
Воткнув в снег деревянную лопату, Анна сходила под сарай и, подавая через воротца инструмент, спросила, прищурив лукаво глаз:
— У тебя, небось, тоже Дарья снег-то гребет, а ты разгуливаешь.
— Х-хе, — смутился Макар, краснея, — а ежели я враз да лису ей на воротник привезу! — Он потянул повод и на ходу добавил: — Пущай привыкает. Солдаткам и дома все делать, и в поле управляться.
Он ускакал, а Анна, глубоко вздохнув и берясь за лопату, молвила:
— Нам и привыкать не надоть — давно уж мы ко всему привыкшие, бабы.
Снег падал все реже и реже, оттого все яснее проглядывалась даль. Впереди на дороге Макар заметил большое темное пятно. Оно росло, и скоро стала видна встречная подвода. Карий конь, заложенный в розвальни, бежал ленивой, полусонной рысью. Седока в санях не видать.
Макар отскочил с дороги, пропуская подводу, и вперился взглядом в человека, лежащего в санях навзничь и покрытого снегом. Только на лице да на груди, под бородой, снега не было. Взглядом успел стрельнуть по Макару, но тут же прихлопнул веки.
— Господи, твоя воля! — ахнул Макар, уже разминувшись с подводой. — Да это ведь Кирилл Платонович! Как я Карюху-то его не признал? Либо пьяный он, либо удостоили опять добрые люди… Нет, на пьяного вроде бы не похож. — Макар даже придержал коня чуток. — Э, да ну его к собакам! Хитер, пес. Он из печеного яйца живого цыпленка высидит.
Рыжка снова помчался наметом. Собаки сперва замешкались возле подводы, потом догнали хозяина и шли с ним вровень. Еще не доскакав до колка саженей полтораста. Макар приметил на снегу возле норы какое-то странное пятно. Приударил в бока Рыжке и, подъезжая, разглядел околевшую лису.
Спрыгнул с седла, подступился к ней, и собаки тут как тут заюлили вокруг. Видать, не вытерпела рыжая адского удушья. Уже отравленная, вознамерилась она выбраться на волю, да еще больше отравы хватила. Морда у нее вся опаленная, волдыри на носу. А вата, вытолкнутая из норы, все еще чадит, не спеша догорает. Притоптал ее Макар и принялся шкурку снимать.
— И до чего же хитро жизня-то сотворена, — рассуждал Макар, ловко, орудуя ножом, — и гона никакого не получилось, и нору копать не пришлось, а лиса — вот она, в руках… Чудно!.. И опять же чудно, — удивился он своему открытию, — гона-то хотя совсем вроде бы и не было, а Рыжка, небось, верст около тридцати проскакал… Дак был все-таки гон али не было? — И, поразмыслив, сообразил: — Не было его для мине, а для Рыжки, выходит, был.
Приторочив шкурку, Макар нехотя поднялся в седло и, не раздумывая, направил коня в сторону хутора. Можно бы еще поискать гона — время есть, — но отчего-то и Дарья вспомнилась (ведь против воли отпустила она его на охоту), и этот дурацкий утренний случай с собакой, и встреча с Кириллом Дурановым показалась загадочной и недоброй. Впрочем, добра от него никто и не ждал. А вот пособирают остальных мужиков да на войну угонят, и останется он в хуторе безотчетным владыкой — чего захочет, то и сотворит. Дарья с таким соседом натерпится бед. Он ведь, ухабака, жалости к людям не знает: баба ему либо старик подвернется — не пощадит, коли план его на какое дело нацелен.
Рыжка охотно бежал веселой, ходкой рысью, а Макар то и дело перехватывал рукой надоевшие ему лом и лопату, да еще дубинка мешалась. Не раз подумал, будто бы оправдываясь перед собой, что с этаким хозяйством пускаться в гон никак невозможно.
У Даниных ворота нараспашку — только что Виктор Иванович заехал, еще и коня не распряг.
— Здорово, Виктор Иванович! — поприветствовал хозяина Макар, въезжая в распахнутые ворота. — Струмент я у вас брал, да не понадобился он мне.
— Здравствуй, Макар!.. Ох, волк тебя задави, да ты, знать, лису Дарье на воротник везешь! — воскликнул Виктор Иванович, распрягая Воронка и глядя на притороченную к седлу шкурку.
— Добрая, лиса подвернулась, — с гордостью ответил Макар. — А ты навроде бы колдун, Виктор Иванович, глянул и угадал сразу. Дарье нарек я эту лису, еще как на охоту сбирался…
И тут Макар совершенно неожиданно для себя — домой ведь торопился — сошел с коня, отнес лом и лопату на место, ворота затворил, а между тем рассказал про только что минувшие охотничьи похождения, помог Виктору Ивановичу сбрую с коня прибрать и сани на место водворить. А после того закурили они, стоя посреди двора, и Макар поведал о вчерашнем случае с Кестером. Хотелось ему знать не только, как отнесется к происшествию этот грамотный человек, но и что он думает о предположении Зурабова и Тихона.
— Неужли же взаправду Кестер шпиком к нам посажен? — заканчивая рассказ, дивился Макар. — Да за кем тут шпионить-то в хуторе? За Леонтием вон Шлыковым али за бабкой Пигаской, може?
Виктор Иванович, покручивая длинный шнурок уса, горько и лукаво улыбался, видя беспросветную наивность неглупого мужика. Прокашлялся он с передыхом и сказал:
— Слыхал, небось, как в народе сказывают: козла спереди бойся, коня — сзади, а злого человека — со всех сторон. Все может статься, Макарушка, по нонешним временам.
— Ну, спасибо, Виктор Иванович.
— Спасибо-то не за что, а поберечься не помешает.
— Да мне-то чего бояться — дальше фронта, небось, не ушлют, а Тихону, пожалуй что, и впрямь поостеречься надоть.
— Да и тебе, наверно, лучше не вызывать волка из колка. Дарья-то здесь останется. А вот как на фронт угодишь — не зевай там. Голову зря не толкай куда попало да к людям прислушивайся. За царя-батюшку голову отдавать все меньше охотников остается. Рухнет вся эта царская иерархия, Макарушка. Тогда вот, кажись, и постоять придется за Русь-матушку.
Многое хотел бы сказать Виктор Иванович темному этому мужику, да всего-то сказать нельзя. А все же расстались они друзьями. Каким-то подспудным сознанием понимал Макар, что человек этот многое знает из того, чего ему, Макару, знать не полагается, потому старался слова его запомнить да еще поразмыслить над ними.
Подъезжая к своему двору, Макар ломал голову над тем, чтобы не просто преподнести Дарье свой охотничий трофей, а с каким-нибудь фокусом, повеселее. Но ничего смешного придумать не успел.
Дарья, видать, все глаза проглядела, ожидаючи мужа. И только переступил он подворотенку в калитке — с крыльца метнулась раненой птицей и, обессилев, повисла на плечах у него. Всю силу на голос она, кажись, употребила, с причетом выговаривая горькие слова:
— Да размилый ты мой, свет Макарушка! Приспело тебе времечко нести свою буйную головушку на бранное поле да сложить ее за чьи-то грехи… Ой, да на кого ж ты нас покида-аешь, сирот несчастны-ых?..
Едва опомнившись от наскока жены, Макар отодвинул ее легонько от себя и строго выговорил:
— Чего ж эт ты обо мне, как об упокойнике выть-то принялась? Може, я до ста лет проживу, а ты уж враз и похоронила… Живой, видишь, и невредимый совсем.
— Невредимый, — укоризненно повторила Дарья, — а возле уха-то, на щеке, чего у тибе кровь запеклась полукружьем?
— Да это дубинкой, тонким концом неловко задел я, — слукавил Макар, погладив прокушенное Гаврюхой место. — А ты погляди, какую лису-то привез я тебе! — Он обернулся к седлу, снял шкурку и, раскинув ее на обе руки, как полотенце, торжественно вручил Дарье, сказав: — Вот видишь, как посулил утром, так и сделал… когда явиться-то велено мне?
— Завтра, — всхлипывая, ответила Дарья, — к двенадцати в городу быть велено.
— Ну что ж, стало быть, потопить баньку надоть да родню хоть самую близкую позвать проститься… Есть у тебя к чему позвать-то?
— Есть маленько. Сберегла я для такого случая.
Продолжая разговаривать с Дарьей, Макар между тем расседлал коня и, привязывая его в конюшне, вспомнил о Дуранове.
— Даша, Даш, — ласково говорил Макар, выходя из стойла, — а може, нам и ухабаку позвать к столу? Глядишь, подобрее оборотится он к вам тута.
— Ишь ведь еще чего удумал — ухабаку позвать! Не нужен такой гость, да и не пойдет он.
— Эт отчего же так? Видал я его на бродовской дороге — непонятный какой-то, пьяный, что ль то…
— И я видала и тоже так сперва подумала. Только вышла за ворота снег чистить, Карюха-то его ко двору подвезла. Никак, с час лежал он тута либо полтора. Не шелохнулся даже. Я вон до дороги расчистила этакую ширину, а он все лежит. Сжалилась да Василисе сказала. Вместе с ей и в избу его затаскивали. Едва на кровать завалили — вонища от его, и задеть ни за чего нельзя — все болит. Все внутренности, знать-то, отшиблены.
— Да кто ж его так устряпал?
— Будто бы нагнулся он возле саней, а бык подошел бродячий да рогом ударил ему в зад… Да я чаю, с руками был тот бык: не лето теперь, чтобы скотине шляться.
— Нашего слугу согнуло в дугу, стало быть, — заключил Макар. — Ну, спасибо тому быку, будь он с рогами али с руками, все едино.
— Да ведь сколь кувшину по воду ни ходить, пора и голову сломить, — поддержала Дарья. — Обойдемся мы без такого гостя, Макарушка.
— Так ведь голова-то цела у его поколь, и о чем-то она думает.
— Бог милует, — стояла на своем Дарья. — Держаться ей уже не на чем: отбито все. Василиса молча судьбу приняла, а сынок ихний. Данька, ревел безутешно. Годов пять уж ему никак. Понимает все. А на отца-то шибко лицом схожий.
Вечером у Макара не проводы получились, а горькие поминки. Все Рословы, от мала до велика, заявились разом. В избе тесно и душно стало, но, кроме «здравствуйте», никто слова не проронил. Дед Михайла, усевшись на привычное свое место за столом, под иконами, кряхтел тягостно, словно непосильный воз на нем везли. Тихон, присев на лавке возле печи, свертывал цигарку и тоже покрякивал как-то загадочно. Митька со Степкой шмыгали носами где-то возле порога, под полатями. Младшие ребятишки к Федьке с Зинкой Макаровым на полати полезли. А бабы, вроде бы по аршину проглотили и сидят, боясь шелохнуться. Даже дышать, кажись, перестали.