очешь ссать — поссышь, никуда не денешься, а вот где и как поссышь, уже от тебя зависит. И во всем в жизни так. Хочешь выпить — идешь к тете Вале за поллитрой или в новый комок за пивом. А если и там нет, то всегда у соседа можно заначку выпросить. Если и сосед не дает, то к деду Егору обратиться, у него всегда самогонка припасена. Конечно, может и так быть, что не судьба тебе выпить — и тогда всех обойдешь, а не найдешь ни хрена. Но если ты и искать не станешь, а дома будешь сидеть и ждать, когда тебе бутылку с закусью принесут, тогда точно ничего не получится. Так что действуй, говорит, пока волк твой еще живой. Ну, пошел я обратно. Как там, осталось еще? Я глотну, а ты допивай уже сам, мне хватает. Пришел я к своему капкану, а волка и нет уже, только лапа его в капкане торчит да трава вокруг кровью залита. Опоздал я. А волка этого в том году чабаны подстрелили. Все смеялись, как он от них на трех ногах убежать пытался. Да-а, опоздал я…
Тимур уже плохо понимал, о чем рассказывает Казбек. Водка смыла с его губ только запах Алены, а жар внутри становился напротив все гуще, и уже перед глазами снова возникали и исчезали смутные ночные образы, мучавшие его весь прошлый месяц. Наконец, он не выдержал и неловко вскочил на ноги. Земля поплыла, закачалась, во рту стало горько, но Тимур удержался и пробормотал:
— Ф-ф-ф…йибалйеейо…
— Спать здесь будешь? — спросил Казбек. — Если че, у меня там, у дерева, палатка.
Но Тимур не ответил, а отвернулся и пошел прочь.
Его вырвало где-то прямо в поле, и от этого стало легче. Потом еще раз, ближе к дому. Губы пересохли, язык распух, стал чужим и шершавым, как дубовая кора, Тимуру все время хотелось его выплюнуть, и он пробовал, но ничего не получалось, не было даже слюны. Он добрался до колонки возле самого дома, жадно напился ледяной сладкой воды, и его начал колотить озноб. Тимур с удовольствием забрался бы в постель, но возвращаться в дом боялся — бабушка спала чутко, а вставала рано. Потоптавшись во дворе, он заглянул в подсобку с инструментами, взял фонарь и, оглядываясь и стараясь не шуметь, пошел в хлев. Там было темно. Тимур включил фонарь, залез в загон к овцам, упал в углу на солому и сразу уснул.
Тотчас же в его беспокойный сон проникла Алена. Она опять стояла, бесстыдно распахнув руки и ноги, и смеялась, запрокидывая голову, а потом подошла, склонилась над ним, вся белая и распаренная, и стала покачиваться из стороны в сторону, так что ее розовые сосочки щекотали ему лицо. Тимур пытался поймать их ртом, но все время не успевал, и от этого возбуждался все сильнее, сильнее и, наконец, судорожно вздохнул и проснулся. В свете лежащего рядом фонаря он увидел стоящую над ним Василиску. Она наклонила голову и ткнулась носом в его лицо. Тимур встал, повесил фонарь на гвоздь и вернулся к Василиске. Она подняла на него свои странные голубые глаза и тихо, словно специально стараясь не шуметь, заблеяла. Тимур погладил ее по голове и сел рядом. Василиска, словно чувствуя, зачем он здесь, сделала несколько маленьких шагов вперед и встала — покорно, не шевелясь, будто понимая, что так надо. Тимура опять начало трясти, но уже не от холода. Он протянул руку, погладил Василиску по тазу, а потом скользнул рукой чуть ниже, приподнял хвост и увидел что-то темное и странное, пальцы нырнули в темноту и нащупали влажную теплую кожу, совсем человеческую на ощупь. Там у себя внизу Тимур ощутил, будто вновь схватила и сжала его теплой крепкой ладошкой Алена, как тогда возле костра. Он встал и расстегнул ремень. Бока Василиски заходили быстрее, и она снова тихо заблеяла. Почуяв волнение Василиски, проснулась Родинка, а за ней и другие овцы. Тонька, испугавшись, заблеяла пронзительно, так, как только она и умела, и от этого резкого звука Тимур вдруг очнулся. Дрожь ушла, ушло и напряжение, только все сильнее болела голова. Снаружи лаяли ночные собаки, дул ветер и просыпались в своих домах люди. Тимур торопливо начал застегивать штаны, и в этот момент дверь распахнулась и на пороге появилась бабушка. Увидев Тимура, она ахнула, замерла на мгновенье, а потом молча захлопнула дверь, но тут же распахнула вновь и закричала:
— Ах ты шельмец, чего удумал, бесстыдник! А ну как я твоему папке расскажу?
Тимур бросился к двери, пригнувшись, чтобы проскочить мимо бабушки, но она успела схватить его за шиворот и воскликнула, скривившись:
— Ты ж пьяный, зараза!
И тут же шлепнула жесткую ладонь ему на лоб и уже озабоченно проговорила:
— Да у тебя жар… А ну домой, быстро!
Тимур вдруг разом лишился сил, коленки задрожали, ему ужасно хотелось разреветься, но слезы не шли, только подкатил опять едкий ком к горлу, и его стошнило прямо перед бабушкой. В хлеве дружно и возмущенно блеяли овцы, жалуясь на нарушителя их ночного спокойствия. В клетке наконец проснулся Атос и издал странный звук — не то гавкая, не то зевая. Бабушка захлопнула ворота и, подхватив Тимура, буквально поволокла его за собой.
Тимур и правда заболел. Почти неделю он провел в кровати, просыпаясь, только чтобы выпить бульона с лекарством, а потом снова проваливаясь в мутные бредовые сны. А через неделю за ним приехал папа. Выехали тем же вечером, с утра папа должен был выйти на работу. Тимур занял заднее сиденье, не то сидел, не то лежал, закутавшись в бабушкино верблюжье одеяло. Они молчали всю дорогу, не зная, что сказать друг другу, и, только подъезжая к городу, папа сбавил скорость и сказал:
— Смотри-ка, доедают уже.
Тимур выглянул в окно и увидел на обочине стаю собак. Отгоняя друг друга и огрызаясь, они ели что-то из разорванного брюха лежащей у дороги серой лошади.
АНУШКА ХОЧЕТ ЕСТЬ
С тех пор как отец с матерью умерли от лихорадки после затяжных весенних дождей, Радж и маленькая Анушка остались совсем одни. Жили еще родственники где-то в Тривандруме, но до Тривандрума нужно было добираться на автобусе, да и точного адреса Радж не знал. Радж вначале нашел работу на стройке, но после того, как ему прищемило руку в бетономешалке, пальцы высохли и почти перестали сгибаться, и он уже не мог таскать тяжелые мешки с цементом и копать ямы. Кому такой работник нужен? Радж пробовал устроиться в ресторан или гостиницу, но там важно было знать английский лучше, чем его знал Радж, да к тому же его рука пугала посетителей. Радж то проклинал судьбу, грозился своей руке и богам, у которых этих рук было целое множество, то смирялся с кармой и молился все тем же божествам, чтобы протянули ему одну из рук помощи. Наконец, Раджа взяли на работу газетчиком. Каждый день ему выдавали сумку с газетами на разных языках, и с этой сумкой он бродил по пляжу, подходил к иностранным туристам и с заискивающей улыбкой совал им под нос ворох газет, надеясь, что одна из них привлечет внимание. Еще он научился выкрикивать названия: «Таймс! Фокс Ньюс! Ле Монд! Известия!» — и по лицам отдыхающих угадывать покупателей. Работа была неплохая, но платили мало. Хватало только на еду для них с Анушкой да на кое-какую одежду. Хорошо еще, что от родителей остался крохотный домик в трущобах, так что спать не приходилось под открытым небом.
На пляже, там, где Радж проводил день, стараясь продать побольше газет, он познакомился с Бабу — торговцем наркотиками. Тот в основном занимался гашишем, но мог при необходимости найти все, что угодно. Снабжали Бабу этим добром какие-то темные люди, о которых сам Бабу предпочитал не рассказывать. Радж боялся и полиции, и бандитов, поэтому смелостью приятеля восхищался. К тому же Бабу умел хорошо одеваться, носил распущенными свои длинные кудри и пользовался популярностью у белых туристок. Впрочем, Раджу туристки не нравились — были они все хоть и молодые, но какие-то толстые, серые и дряблые.
Иногда Бабу уговаривал Раджа вместе с газетами приторговывать заодно и наркотиками.
— Это же так просто, — убеждал он, — кричишь издалека «Таймс!», а подойдя ближе, шепчешь «гашиш» — и все, а дальше уже просто: берут или не берут.
Радж смеялся в ответ на уговоры, но не соглашался. А вечером, когда он — усталый, испекшийся на солнце — приносил домой рис и молоко, его сестренка, маленькая Анушка, торопливо разводила огонь и готовила им ужин.
Анушка заболела как раз тогда, когда туристический сезон был на исходе. Радж напоил ее горячим молоком, а после она всю ночь металась в поту на кровати, выкрикивая что-то неразборчиво, и заснула только под утро, когда Радж уже должен был идти на пляж со своими газетами. По дороге Радж зашел в храм и помолился Ганешу, оставив ему горстку риса и цветок. День прошел крайне неудачно. Мало того что Радж клевал носом после бессонной ночи, так еще и начался небольшой дождь, поднялись волны, и туристов на пляже осталось совсем мало. Вернувшись домой, Радж увидел, что Анушке стало еще хуже. Ее глаза ввалились, она почти не могла разговаривать. Он снова напоил ее молоком, но к рису Анушка так и не притронулась. Всю ночь Радж сидел возле ее кровати, боялся, что Анушка умрет, и думал о том, что молоко кончилось, а у него совсем нет денег. Утром он снова пошел на пляж и до обеда бродил по песку в полном одиночестве, среди гремящих волн и мокрых булыжников. Возле самого края пляжа ему встретился Бабу. Тот сидел на камне, его длинные кудри развевались, из-под расстегнутой белой рубашки был виден загорелый мускулистый торс. Казалось, что он здесь специально для привлечения внимания прохожих немок и англичанок. Бабу курил косяк. Радж сел рядом. Бабу протянул ему косяк, но Радж отказался, вздохнув.
— Анушка болеет уже второй день, а денег нет, — сказал он, — может, одолжишь?
— У меня нет денег, брат, — сказал Бабу, — но у меня есть отличный гашиш. Пять тысяч за пять граммов. Все упаковано, продавать нужно только целиком, понял? За порванную упаковку спросят с тебя, такие правила. Четыре тысячи отдашь мне, а одну себе возьмешь.
— Ты же знаешь, я не умею, — сказал Радж.
— Заладил, не умею-не умею! — разозлился Бабу. — Тебе деньги нужны или нет? Сидишь тут, только девчонок мне отпугиваешь.