— Мама жалит мясо!
Мы улыбаемся натужно, но Нинку не обмануть. Она сразу все понимает и замолкает. Я иду переодеваться. Надя выходит за мной следом.
— Поговори с ней, — шепчу я.
— Как я ей скажу! — нервничает она. — Нет, я не могу. Сам поговори.
— Я уже говорил. А вы — девочки, вы лучше друг друга поймете, — настаиваю я.
— Не знаю, — вздыхает Надя, — я не знаю.
Мясо Надя жарит лучше всех. Особенно говядину. У меня всегда получается жестковато и сухо, а у Нади мясо снаружи с тонкой поджаренной корочкой, а внутри — сочное и мягкое, пропитанное ароматами зиры и розмарина. Мы с Нинкой обо всем забываем, уплетаем и добавки просим.
— Хватит уже, — смеется Надя, но подкладывает нам еще и еще.
Когда животы набиты, мы идем смотреть телевизор. Как раз сейчас Нинкины мультики. Нинка смотрит внимательно, сосредоточенно, не отвлекаясь, выражение лица ее меняется — она легко может захохотать или рассердиться. Но чаще хохочет, на то они и мультики.
Мы сидим рядом, но смотрим больше не в телевизор, а на Нинку. Она смеется, откинувшись на спинку дивана, и тянет от возбуждения носочки. В руках у нее обезьяна — подарок бабушки. У обезьяны большие плюшевые уши и длинный, загнутый крюком хвост. Еле заметными движениями Нинка об обезьяну трется, елозит по дивану, постанывает, как щенок, но не отрывает взгляд от экрана. Дыхание ее постепенно учащается, но дышит она ровно и глубоко. Что-то там происходит в мультфильме, отчего Нинка вздрагивает, напрягается, уставившись в телевизор, замирает на мгновение и, наконец, расслабляется, потягивается, зевает…
— Нинка, — говорю я, — ну что такое? Ты зачем так делаешь?
— Как делаю, папа? — говорит она удивленно.
Я злюсь и краснею. Ну, как ей объяснишь?
— А вот так! — и я закатываю глаза и начинаю стонать.
Нинка хохочет. Она думает, что я с ней играю. Но мне вообще не смешно.
— Ладно, — говорю я, — потом еще поговорим.
И так каждый раз. Все без толку, она сама не замечает этого.
Утром я, тайком от Нади, листаю интернет-форумы, ищу детского психолога. Одного рекомендуют настойчиво, психолог и невропатолог, да и кабинет у него недалеко от нашего дома. Еду к нему сам, хочу для начала проконсультироваться. Это мужчина, пожилой мужчина с большими мягкими ладонями. И сам он весь мягкий и крупный. Я нервничаю, все же разговор о моей дочери. Он слушает внимательно, не перебивает.
— У детей такое бывает, — говорит он наконец. — Не часто, но бывает. Это пройдет, не переживайте слишком сильно. Посмотрите на меня. Да, вот так. За пальцем следите. Хорошо, спасибо. Вы уверены, что другие люди тоже замечают такое… м-м-м… поведение Нины? Да, руки перед собой вытяните, пожалуйста. По утрам не дрожат? Хорошо. Дело сейчас не только в Нине. Мне кажется, что вам нужно отдохнуть. Поезжайте. К морю или в горы. Всей семьей. Язык покажите…
Я высовываю язык и думаю — да, отпуск! Он прав! Именно этого я и хотел, но не признавался себе. Окрыленный, я лечу домой.
— Надя! Нина! Мы едем на море! — кричу я.
Нинка легко заражается энтузиазмом и бегает за мной.
— Ула! Моле! — кричит она.
Даже Надя — наш остов семейного скептицизма, наша ироничная и снисходительная Надя — проникается радостным настроем.
И вот, мы уже едем. Я забронировал номер в зоне отдыха на неделю. Это, конечно, только мы, местные, эту лужу морем называем. А так — это просто водохранилище. Вода здесь пресная, но песочек хороший, солнце жаркое и длинное мелководье, можно не беспокоиться за Нинку. Сейчас самый сезон, отдыхающих много, и все такие довольные — кто с пивом, кто с минералкой. У нас арбуз. Я взрезаю его, и он лопается с треском. Тело у него розовое, все в белых сахарных кристаллах. Нинка хватает самый большой кусок и с наслаждением вгрызается в середину.
— Не подавись, — смеется Надя. Она тоже довольна. Купальник у нее новый, раздельный, и она в нем — просто пантера. Мужчины с завистью на нас оборачиваются.
Арбуз мы съедаем почти целиком. Даже не верится, что он мог весь в нас поместиться. Корки сгребаем в пакет. Нинка сразу бежит купаться. Мы с Надей смотрим за ней с берега. Она визжит и плескается.
— Хорошо, что поехали, — говорит мне Надя и чмокает в щеку, — ты молодец.
Я улыбаюсь. От жары и арбуза меня клонит в сон. Надя встает.
— Схожу в номер, — говорит она, — забыла захватить крем от солнца.
Я сонно киваю. Надя берет пакет с корками и кивает мне, мол, выброшу по дороге. Нинка, увидев, что мама уходит, выбирается из воды.
— Куда мама пошла? — кричит она мне, подбегая.
— Сейчас вернется, — отвечаю я и пододвигаю ей шезлонг, — ложись, отдохни пока.
Нинка забирается с ногами на шезлонг, вытирается полотенцем, а потом ложится на спину и удовлетворенно вздыхает. Какая же она маленькая! И половины шезлонга не занимает.
Я тоже ложусь, потягиваюсь, хорошо! Шевелю пальцами ног, стряхиваю налипший песок. Надо мной нависает зонтик. Хотелось бы смотреть в небо, на облака, но кожа у меня белая, обгораю на солнце мгновенно, поэтому все время прячусь в тень. Какая-то мысль вертится у меня в голове, я все ловлю ее за хвост, пытаюсь ухватиться, но не успеваю, она все время ускользает, и чем дольше я ее ловлю, тем больше забываю, забываю обо всем…
Проснулся я внезапно. Даже не знаю, что меня разбудило. Приподнялся, оглянулся и увидел, что Нади все еще нет, значит, спал я совсем недолго. Нина лежит рядом, вытянувшись на шезлонге. Совершенно как щенок, которому снится погоня, она повизгивает во сне и время от времени содрогается всем телом.
— Нина! — позвал я ее.
Мне показалось, что она приоткрыла глаза.
— Ниночка! — позвал я громче.
Нина застонала и выгнулась, перевернулась на один бок, на другой, а потом снова на спину и задышала часто и прерывисто. Я заволновался. Потряс ее за плечи, по щеке даже хлопнул слегка — она и не замечает. Дети вокруг в песочке играют, среди волн скачут, дети как дети, а она лежит, дышит судорожно, всхлипывает, стонет, глаза у нее приоткрылись, а там одни белки видно, и всю ее выгибает, словно вот-вот из нее что-то должно вырваться, но не выходит и мечется внутри. Люди на нас оборачиваться стали, потому как стонет-то она все громче. Уже все глазеют, да и на меня так нехорошо поглядывают.
— Хватит пялиться! — кричу я всем сразу. — Это вам не цирк! Че, думаете, я не знаю, о чем вы думаете? Только не ваше дело, ясно? И не дай бог, вы чего-то там такого… не дай бог…
Вижу, кто-то опускает глаза, кто-то опасливо в сторонку отходит, а те, что вдалеке, — те лыбятся, пивко потягивают, мобильные телефоны достали и нас снимают. Я швыряю в их направлении бутылку с минералкой. Они замолкают, напрягаются. Но мимо. Черт с ними, их мне не достать.
— А ты, дед, че пялишься?
Люди с ближайших лежаков уже пересели на другие, подальше, и стараются в мою сторону не глядеть, один только старик любопытничает.
— Я не пялюсь, — отвечает он, — я интересуюсь. Я, понимаете ли, врач.
— А мне насрать! — кричу я и подхожу к нему ближе, вставая между ним и Нинкой. Он сидит и будто чуть улыбается, а мне не смешно ни капли. — Это моя дочь, понял? И врач ей не нужен.
— Понял-понял, — отвечает он, но не уходит, и все как будто шею вытягивает с таким видом, словно я ему вид загораживаю. Глаза у него блеклые, прозрачные. И взгляд такой неприятный, сальный. Если он еще раз на Нинку посмотрит, я ему вмажу, ей-богу, вмажу, у меня уже руки трясутся, честное слово, а это верный знак.
— А у нее такое часто? — спрашивает он вдруг.
Тут я не выдерживаю и бью ему коленом прямо в зубы. Старик падает и закрывает лицо руками. Кажется, у него кровь. Я хватаю его за волосы, приподнимаю, но не бью, а ору, просто ору ему в лицо. Это не слова, это какой-то первобытный хриплый рев. От ужаса у старика перекашивается лицо. Я делаю короткий вдох и снова ору, реву так, словно пытаюсь его оглушить, словно сдуваю с него его жизнь. Старик ослабевает в моих руках, и я чувствую, как что-то больно колотится в мое бедро. Поворачиваюсь и вижу Нинку. Кулачки у нее маленькие, но острые. Она останавливается и смотрит на меня.
— Хватит, папа, — говорит она тихо, — пелестань.
И глаза у нее такие большие-большие.
Я отпускаю старика, и Нинка берет меня за руку. Мы идем, загребая сланцами песок, идем в сторону своего номера. Руки у меня вялые, а ноги тяжелые, словно онемевшие. Из здания, к которому мы направляемся, выходит женщина. Красивая женщина в черном и блестящем купальнике. Загорелая и гибкая, как пантера. Мужчины оборачиваются на нее, но она смотрит только на нас. Смотрит и улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ, и от этого мне сразу становится хорошо, словно меня включили в сеть. И с каждым шагом я все крепче сжимаю Нинкину руку.
ВЫВОДИТЕ ЧАНДЕРА
— Я знаю, где можно купить гашиш, — сказал цыганенок, — и если хочешь, то можешь меня трахнуть.
Артем даже не сразу нашелся, что ответить. Гашиш он искал в этом индийском городке уже третий день. На пляже торговцев было много, а здесь, чуть стоило углубиться в материк, — и никого.
— Далеко идти?
— За гашишем — на ту сторону реки, а трахнуть можешь прямо здесь.
— Не буду я тебя трахать, — раздраженно сказал Артем. — Ладно, пойдем.
Цыганенок побежал, оборачиваясь, чтобы не упустить Артема. Артем шел за ним, стараясь запомнить дорогу, но эти трущобные улочки были так похожи одна на другую, что очень скоро он совсем потерялся и только чувствовал, что река становится все ближе. Наконец, вынырнув из очередного проулка, Артем увидел набережную. Здесь пахло навозом и благовониями. Женщины, подвернув сари, стирали разноцветное белье в реке. Неподалеку, присев на корточки, справлял нужду старик.
— Куда дальше? — спросил Артем.
— Да, дальше, — кивнул цыганенок и показал, — туда, через мост.
По мосту шли коровы. Бесцеремонно расталкивая людей тугими черными боками, они шли, опустив головы с тяжелыми изогнутыми рогами. Мост был узкий, поэтому цыганенок с Артемом остановились, ожидая, пока все стадо пройдет.