— Ма, — покорно произнесла Креуса и повторила рисунок, звякнув всей тяжестью золотых браслетов.
— Это РО, — писец нарисовал просто крест.
— А РА как? — перебила его моя жена и получила в ответ английскую L с какой-то шишкой.
— А РИ? — нетерпеливо спросила Креуса, и писец с самым серьезным лицом изобразил еще одну закорюку, в виде человечка с растопыренными руками.
— Нарисуй КО! — фыркнула Креуса, которая совершенно искренне считала, что писец придумывает все эти значки на ходу. А когда тот нарисовал нечто, похожее на мошонку с уныло свисающим членом, она не выдержала и захохотала в голос, всхлипывая, почти до слез.
— А это В? — с надеждой спросил я, увидев на принесенном листе папируса знакомую букву.
— Этот знак читается как ТВЕ, господин! — возмущенно посмотрел на меня Филон.
— А это что за голова? — с любопытством ткнула в рисунок Креуса.
— Эти означает «свиньи», госпожа, — с готовностью ответил писец. — А вот рядом голова с дугой — это свиноматка, а голова с двумя черточками — хряк.
Проклятье! Как я мог забыть. Тут же часть понятий обозначается пиктограммами. Например, слово амфора изображается в виде амфоры, лошадь — в виде головы лошади, а олень — похожая животина, но с характерными рогами.
— А сможешь написать, — спросил я его и задумался, — вот что…
— Все что угодно, господин, — угодливо склонился Филон.
— Ледяной ветер веет над стылыми волнами, — нараспев зачитал я, — а бог Поседао сурово смотрит из мрачных глубин моря, как перистые облака закрывают грозно чернеющие тучи.
— Чего? — с невыразимым ужасом на круглом лице посмотрел на меня писец, а потом замямлил. — Ну, наверное, если подумать… подобрать знаки… То да, конечно, господин. Только зачем это записывать? Мы же этими знаками только количество амфор записываем, да поголовье овец… Людей на разных работах еще посчитать можем. Вот эта фигурка с ножками — мужчина, а фигурка в платье — баба. Не гневайтесь, господин. Я про бога Поседао, который сурово веет из глубин перистых туч над мрачными волнами, никогда не писал. Но я попробую, если прикажете.
— Не нужно, — махнул я рукой.
Я, конечно же, знал, что это письмо не подарок, но очень надеялся, что не все так плохо. А ведь здесь даже потребности нет какую-то иную информацию записывать. Нет литературы, нет эпоса, как у хеттов, нет даже переписки между царями. Для всего этого есть аккадский, язык торговли, науки и дипломатии, или язык просвещенных царей Хаттусы, которые почти уже сошли с мировой арены.
— Показывай счет! — сказал я, и тут дело пошло полегче. Одна палочка — один, две палочки — два, и так далее. Десять — горизонтальная черточка, сто — кружок, тысяча — кружок с четырьмя черточками, десять тысяч — то же самое, но еще с одной черточкой внутри. В общем, все понятно и логично. Та же система, что и у римлян. То есть достаточно простая, но крайне неудобная для проведения арифметических действий.
— Хорош! — сказал я, и мой писец обрадовался не на шутку. Он видел, что мне вся эта затея не нравится, и очень надеялся, что я от него, наконец-то, отстану.
— Запоминай! — сказал я и придвинул к себе восковую табличку. — Это ноль, это один, это два, это три…
— Что это, господин? — непонимающе посмотрел на меня писец.
— Это новые цифры, — любезно пояснил я. — Ты будешь пользоваться только ими.
— Но зачем? — открыл он рот.
— Чтобы быстро считать, — пояснил я.
— Но я и так быстро считаю! — побагровел он от возмущения.
— Сколько будет, если сложить пятьдесят два и сорок три? — спросил я.
После десяти минут мучений, призывания богов и выделения литра пота ответ был получен и предъявлен мне на абаке, древнейшем подобии счет из советского гастронома.
— Хорошо, — кивнул я, любуясь его самодовольной физиономией. — А теперь спроси меня ты.
— Сто два и шестьдесят восемь! — выпалил он в запальчивости.
— Сто семьдесят, — не задумываясь, ответил я.
— Быть того не может, — побледнел писец, но тут же достал абак и защелкал костяшками, а когда получил ответ, уверенно заявил. — Вы угадали!
— Еще спроси, — усмехнулся я.
— Тридцать две амфоры масла было, потом привезли еще сорок одну, а потом продали семнадцать из них! А? — и он уставился на меня с торжествующим видом.
— Пятьдесят шесть амфор! — ответил я.
Креуса засмеялась и захлопала в ладоши, как маленькая девочка, а писец, пощелкав камушками абака, обреченно просипел.
— Простите, господин, я все понял. Можно, я приведу сыновей? Видят боги, я слишком стар для всего этого. Наверное, мне пора на покой.
— Вовсе нет, — обрадовал я его. — Самое интересное у тебя только начинается, Филон. Весной ты отправишься в дальнюю поездку. Ты поедешь в саму Додону, великую и славную. Ты должен будешь найти там одного человечка. Он мне позарез нужен.
Глава 16
Уютно сопящая рядом Креуса грела мой бок жарким телом. Она уже и забыла, как боялась поначалу супружеской жизни, и как плакала тайком тетка Андромаха, жена Гектора. Скажем так, моя жена не плакала, и в семейную жизнь втянулась очень даже неплохо, заставляя меня изрядно потрудиться. А ведь мы до этого почти не проводили времени вместе. Я вечно в отлучках, а теперь нам придется прожить бок о бок целую зиму. Неужели я познакомлюсь, наконец, с собственной женой?
Я даже хмыкнул от удивления. Да, Креуса не писаная красавица, просто симпатичная девчушка, невысокая, пухленькая и наивная до невозможности во всем, что не относится к дому и хозяйственным делам. Да и как ей быть другой, когда она росла за стеной троянского дворца, покидая его раза четыре за год? У нее даже здесь впечатлений больше, чем в огромном портовом городе, и она впитывает их как губка, наслаждаясь незнакомым раньше знанием. А ведь Креуса совсем не глупа, просто обычаи предписывают ей свой круг обязанностей, и она свято следует им. А может, это и неплохо. По крайней мере, ей и в голову не приходит делать мне мозг, и за это я ее очень ценю. Я уже был в браке с сильной и независимой, не понравилось.
— Пора вставать! — она открыла глаза и мечтательно улыбнулась. — Ила покормить нужно, а я опять заснула в твоих покоях.
— Ну, ничего страшного, — чмокнул я ее в теплую щечку и сел на кровати.
— Господин мой, — дрогнувшим голосом сказала вдруг Креуса. — Не бери других жен, молю. Я тебе много крепких сыновей рожу. Целую дюжину!
— Ты чего это с утра начинаешь? — удивился я. Ведь только что радовался, какая у меня покорная и беспроблемная жена. Сглазил, наверное.
— Тут не в обычае брать много жен, я узнавала, — с жаркой надеждой посмотрела она на меня. — Рабыни есть у царей, а вторых и третьих жен нет. Ни у кого нет!
— Да я не собирался, — удивленно посмотрел я на нее. — Ты чего это с утра начинаешь? Приснилось чего?
— Приснилось, — Креуса смахнула ладошкой набежавшую слезу. — Видела во сне тебя с ней… Вещий это сон. Боги нам посылают их, когда хотят предостеречь от беды.
— Кто такая? Красивая хоть? — спросил я, деловито похлопывая жену по пышному бедру.
— Красивая, — закусила та губу. — Как богиня Аштарт красивая, а сердце черное, словно царство ахейского Аида. Я боюсь, господин мой. За сына нашего боюсь.
— Это называется ревность, — шепнул я ей на ухо. — Мы с тобой на острове живем. Тут все бабы наперечет. Если бы тут такая была, я бы ее знал. Есть хочу!
— Сейчас прикажу подать! — вскочила она так, словно в ее голове перещелкнул нужный тумблер. Все, что касается дома, для нее было свято.
Небольшая мастерская, которую вынесли подальше в горы, постепенно превратилась в целый поселок. Два десятка домов, домиков и хижин облепили здание кузни и склады для инструмента, криц, угля и готовой продукции. Тропу в это место защищал акрополь и два поста стражи, которые разворачивали всех, кто вдруг сбился с пути и зачем-то пошел в это место. Здесь брал начало ручей, вода которого теперь питала городок на побережье, и его вполне хватало и на нужды деревушки тоже. Что я там сделать должен? Построить мельницу, где будет тяжелый молот, поднимаемый силой воды? Очень смешно, особенно когда видишь могучий поток, через который даже перепрыгивать не нужно. Его переступит пятилетний ребенок.
— Господин! — мастер Урхитешуб склонился с почтением, но без надоевшего до оскомины раболепия.
Он как-то почувствовал, что мне это неприятно, и принял новые правила игры. Он был готов принять любые правила, потому что Нана, его жена, и пятеро детей прямо сейчас пугливо пялились на меня из дверей крепкого дома, сложенного из кирпича. Нана приоделась, а на ее шее и запястьях блестит серебро. Это совсем не та тощая, испуганная замарашка, обнимающая голодных малышей, что привезли когда-то в Дардан. Это уверенная в себе женщина, которую защищают законы и обычаи. А муж плотно сидит у нее под каблуком.
— Ты сделал то, что я просил? — задал я вопрос, отводя взгляд от семейства своего кузнеца.
— Да, господин, вот!
— Да-а! — обрадовался я не на шутку, взяв в руку увесистое копье, наполовину состоящее из бесценного железа.
Это же пилум! Тяжелый римский пилум, который в наших условиях стоит как крыло от Боинга. Полтора кило летящей смерти, от которой нет спасения. Если кто-то думает, что я буду таким оружием вооружать свою пехоту, глубоко заблуждается. Мне это просто не по карману. Это штучное изделие, персонально для меня любимого. Сердце подсказывает, что мне нужно что-то этакое, бескомпромиссное. Против чего нет пока противоядия. Зачем он мне? Да просто жить очень хочется. Вот зачем! Надо его опробовать.
— Щит принесите! — скомандовал я. Острие должно быть науглерожено и закалено, а вот остальная часть — из мягкого железа. Все по классике.
Мастера повесили щит на заранее собранную раму из жердей и отошли в сторонку, бурно обсуждая предстоящее зрелище. Им, для которых наконечник стрелы — это два дня сытой жизни, развлечение царя кажется полнейшим сумасбродством. Все равно, что если бы я стал делать грузы для рыболовных сетей из чистого золота. А пошли они! Могу себе позволить. Царь я или не царь!