детей ты сокрушаешь?
Не щадишь слепого ты,
безглазому страсть внушаешь.
Козни твои, любовь, многообразны.
Сколько ни пиши,
неописуемы все твои соблазны.
Монаха мучает любовь
и в келье, и в соборе,
преследует подвижника
и схимника в затворе;
любовь морочит и колдует повсеместно;
под шлемом рыцарским любовь,
но ей повсюду тесно.
Любовь царит вдалеке
и вблизи на пороге,
живет в доме на земле
и с добром заодно в небесном чертоге;
любовь здесь и там, везде, кроме ада;
сомненье — спутник любви
в пору ее спада.
Но сомненья не знали они,
а греха тем паче;
дева Сигуна
и Шионатуландер страдали иначе.
Их великое чувство было невинно;
я поведал бы об их детской любви,
да выйдет, боюсь, длинно.
Влюбленных юных
стыдливость воспитала родовая,
их, чей род из чистой любви;
любовь свою скрывая,
пленялись целомудренно друг другом,
и сердца сияли,
сладостным томимые недугом.
Шионатуландер втайне
упрочивал узы
между Анфлизой,
чьи подданные французы,
и анжувейнцем, посол их желаний;
избежать он сам не мог
подобных страданий.
Шионатуландер
любовным подвержен тревогам;
его дядя Гамурет
поведал юноше о многом;
со своим уделом расставшись беспокойным,
оставил он крещеных
и отправился к язычникам достойным.
Всем, кто ведает,
как любовь отрадна
для дев и юношей
и как она беспощадна,
поведаю о дивном приключенье,
как томит и мучит
нежное сердечное влеченье.
Шионатуландер,
вверяясь благим силам,
обратился к подруге,
любовным движим пылом,
и молвил он: «Сигуна дорогая!
Ты, сладостная дева,
можешь мне помочь, мою печаль превозмогая.
Герцогиня Кателангена!
Даруй мне исцеленье!
Слышал я, твой род
могуч в благоволенье.
Ты меня своим излечишь совершенством;
скорбь ты причинила мне,
так исцели недуг блаженством».
«Милый друг, тебя понять
мне трудно, друг прекрасный,
в том, что ты говоришь,
я слышу лишь намек неясный,
а если я не знаю, по какой причине
скорбишь и жалуешься ты,
как помогу твоей кручине?»
«Милость сыщется лишь там,
где она бывает.
Смилуйся ты, госпожа,
на тебя страждущий уповает.
Предрасположено к приязни детство.
Кроме твоей милости,
какое спасет меня средство?»
Она же молвила:
«Признайся в своей скорби смело,
и тебе поможет кто-нибудь,
что бы у тебя ни болело;
тебе помочь нет сил у меня, бедной;
я же сирота вдали
от моих людей и от земли наследной».
«Знаю, госпожа,
тебе земли и люди подвластны;
не нужно мне их,
лишь твои глаза для меня прекрасны.
Яви мне свое сердце во взоре.
Лишь твоя любовь поможет мне,
иначе мое сердце замучит горе».
«Если такова любовь,
она опасна.
Ты мой лучший друг,
но говорить я не согласна
о любви, не смею, виновата;
Бог свидетель, я не знаю,
любовь — дар или утрата.
Может быть, любовь — он
и все ты мне растолкуешь?
А может быть, любовь — она
и потому ты тоскуешь?
Может быть, любовь с моими куклами в обнимку?
Или дикая любовь
обречена все же на поимку?»
«Госпожа, слыхал я
от женщин и мужчин такое слово:
любовь метит в старого
и в молодого.
Всем грозит ее выстрел неминучий.
Сражен любовью тот,
кто бежит, кто летит, и кто лебезит, ползучий.
До сих пор любовь я знал
из разных сказаний,
и сам теперь сподобился
подобных терзаний.
Так дорога ты, дева, мне, что впору
уподобить любовь
обокравшему мое сердце вору».
«Шионатуландер!
Я признаюсь невольно:
ты уходишь с глаз моих,
и моей радости больно.
На тебя бы вечно глаза мои глядели,
а без тебя в печали
тянутся мои недели».
«Сладчайшая дева,
тебе уже известно,
как любовь мучит
меня и тебя совместно,
как любовь превращает радости в печали;
отдай должное любви,
иначе оба мы пропали».
Она сказала: «Как бы
любовь ни угрожала,
неужто сердце ни одно
до сих пор любви не избежало?
Откуда же такая у любви защита
от мести, если радость
ею столько раз была разбита?»
«Молодой и старый
любви подчинится;
никакой искусник
с ней в этом не сравнится.
Если же сплотимся мы с тобою,
коварству противостоим,
к смертельному готовы бою».
«Горе! Я иначе
помочь бы тебе хотела,
не жертвуя свободой
моего нетронутого тела;
со мной тебя юность еще не венчала.
Знай: под сенью щита
должен ты заслужить меня сначала».
«Госпожа! Мои силы
пока еще слабы,
и тебя завоевать
одна ты мне помогла бы;
когда под силу будет мне вооруженье,
удостоится тебя
мое сладостно-горькое служенье».
Так было положено
начало их беседам,
их словам в то время,
когда двинулся к победам
Помпей во главе войска в сторону Бальдага;
с ним Ипомидон достойный;
много копий поломала там отвага.
Гамурет отважный
устремился в те же страны,
кроме своего щита,
не пожелав другой охраны;
повсюду верен трем своим коронам,
движимый любовью, смерть нашел,
убит Ипомидоном.
А Шионатуландер
тосковал, влюбленный,
покинув Сигуну,
в край отбыл отдаленный,
с дядей своим он был в дороге.
Он и Сигуна
расстались в горестной тревоге.
Деве молвил юный князь:
«Проститься я с тобой решаюсь.
Горе мне! При этом
я лучшей радости лишаюсь.
Одержит ли над смертью любовь моя победу?
Сладостная! Пожелай мне счастья!
К язычникам я еду».
«К тебе я благосклонна, друг:
любовь ли — склонность эта?
Если бы ты побеждал
от моего привета!
Твоя радость — моя радость. Вот неизбежность!
Скорей вода загорится,
чем погаснет моя нежность».
Любовь осталась, где была,
странствуя в чаянье чужбины;
не говорили так о ней
ни женщины, ни девы, ни мужчины,
как эти два, верны сердечному кануну,
в чем убедился Парсифаль,
при липах повстречав Сигуну.
Король Кингривальса,
Гамурет отбыл тайно;
от всех своих присных
свой отъезд скрыл не случайно,
взял с собой лишь двадцать отроков знатнейших
и восемь десятков
оруженосцев юнейших.
Взял он пять коней, взял злато,
взял самоцветы Ассагога;[24]
помнил он, что предстоит
ему опасная дорога;
взял он щит, щиты другие наготове;
если первый сокрушат,
сражаться рыцарю не внове.
Он любил ее,
она его боготворила.
На дорогу рыцарю
свою рубашку подарила,
белый шелк, облекавший белое ее тело
и касавшийся бедер
там, где темнело.
Из Норгальса ехал
в Испанию, достиг Севильи
сын славного Гандина,
проливая слезы в изобилье;
а когда, путешествуя, достиг он цели,
христианин и язычник
непревзойденного воспели.
Говорю я правду,
повествую без обмана.
Да не будет забыт нами
юный князь Грасвалдана.[25]
В любви к нему находила Сигуна радость.
Из его сердца,
как пчела из цветка, пила сладость.
Он в пути томился
любовным недугом,