С отвращением я опорожнил поднос в ночной горшок, вновь оставшись один в пустом коридоре. Звуков страсти больше не доносилось. Сейчас осталось лишь безмолвие. На меня странно подействовала эта тишина. В местах, где люди спят, племянник, имеется такая особенность. Нам даруется странная безмятежность, будто в возмещение за утрату сна.
Успокоенный этой самой особенностью, я спустился по лестнице и оказался во дворике. Там, освещённый светом луны, мальчик-слуга стоял на коленях и что-то зарывал. Ах, но я не намеревался за ним шпионить.
— Ты настоящий? — тут же спросил меня этот малыш.
Полной уверенности у меня не было. Я ущипнул себя за запястье, и это оказалось так больно, что тут же ответил: — Да, достаточно настоящий. — Я подавил зевок. — Что за вопрос. Почему это мне не быть настоящим?
Мальчик поднялся на ноги, старательно отряхивая грязь с рук и коленей, будто убирая всё, что могло запятнать его неземной вид. — Ты можешь оказаться призраком, — заявил он.
— Если в Жамиире продают богов, — поддразнил я, — то уж призраков вообще раздают бесплатно и на каждом углу. Ты должен бы привыкнуть к призракам и научиться их отличать без ошибок.
Совершенно не уразумев мою попытку пошутить, он уставился на меня своими широко распахнутыми, завораживающими глазами.
— Ты когда-нибудь видал призрака?
— Увы, не видел. В моей стране они предназначены для немногих избранных. А ты когда-нибудь видел?
— Не мёртвых, — тихо сказал он, смущаясь такого признания, — а живых.
Я попросил его объяснить, что же такое призраки.
— Души без тел.
— А что такое боги? — Этот вопрос, племянник, я задал совершенно серьёзно. Моё чутьё снова ожило. Что-то этот мальчик знал. Как подсказывало мне воображение, он был посланником, свободно перемещающимся между жизнью и смертью, быть может, выходцем не этого мира живых людей, но иного.
— Боги… — начал он, нервозно переминаясь. Видимо, он не знал. Будь он всего лишь ребёнком, я подумал бы, что он просто слишком юн или чересчур напуган странным стариком, который явился к нему посреди ночи, прервав некое тайное занятие.
Дабы его успокоить, я улыбнулся, осторожно тронул его за плечо — плоть оказалась холодной — холодной! — и процитировал одну из старых жамиирских поэм, ныне запрещённую: «Боги — это разделённые частицы Вечности».
Он недвижно стоял, глядя на меня с непостижимым выражением.
— Любишь ли ты поэзию, мальчик?
— Не знаю, господин.
Я осторожно пнул погребальный холмик носком сапога. — Что ты здесь зарывал?
— Павлина, господин. То, что от него осталось.
— Э?
— Обещаешь, что не расскажешь?
— Обещаю.
— Я был голоден, господин. Они меня притесняют.
— Так это только из-за голода? Не какая-нибудь тайная ворожба?
Казалось, он впервые испугался меня.
— Нет, господин!
— А лапки? Что ты делал с ними в коридоре рядом с моей комнатой?
— Мне пришлось избавляться от них отдельно.
— Ну разумеется, — спокойно согласился я, притворившись, что понимаю. По правде сказать, я не имел ни малейшего понятия, о чём он говорит. Ещё одна тайна. — Как ваше имя, молодой человек?
— Меня зовут Нимбулек.
Меня начало тяготить бремя моего тела и лет. Я опустился на мраморную скамью и предложил мальчику сесть рядом. На дереве, прямо над нами, тихо защебетала какая-то ночная птица. Мальчик сидел и трясся.
— Расскажи мне, Нимбулек. Как выглядят эти божьи торги?
— Я знаю лишь то, что слышал, господин. Меня не выпускают наружу.
— И что ты слышал?
— Что торги проходят на базаре, который раньше был большим храмом. Богов заворачивают в ковры, а концы завязывают, чтобы они не смогли вылезти оттуда.
Это дитя намекало, разумеется, в своей неполной и загадочной манере, на зачарованные ковры Жамиира, ковры, которые стучат и ползают, с заключёнными внутри богами, но не просто увязанными в ковры, а вплетёнными туда. Это великая тайна Жамиира, племянник, средство, которым человечество обрело свободу. Ткачи этого города достигли такой искусности, научились так управляться с нитями, красками и узорами, что смогли создавать в ткани самые, что ни на есть, истинные подобия богов. Так они связали их, выхватив всех богов с небес, когда создавали изображения на коврах, сковав всех богов, когда был завязан последний узел. В Жамиире было и есть великое множество ткачей. С помощью народа, при поддержке богатых покровителей они соткали много-много ковров, гораздо больше количества богов. Они захватили их всех.
Я наслышался этого при нашем переходе через Иракасси. Жителей Жамиира долгое время тиранили боги и их развращённые священники. Жамиирцы подняли восстание, революцию возглавили ткачи и торговцы коврами.
Я тихо сидел рядом с мальчиком, раздумывая, в кои-то веки не в силах понять, что же делаю в этом месте. Когда я явился сюда, у меня была ясная цель. Теперь же я запутался.
— Я желаю приобрести бога, Нимбулек, — сказал я. — Если у меня останется достаточно денег, я мог бы приобрести и тебя тоже, у твоего хозяина. Как по-твоему, сколько он за тебя заплатил?
— Я подкидыш, — торжественно объявил мальчик. — Дар судьбы.
— Это подарок, — сказал я Хэшу позже, вручив ему склянку с ханкилем и только что купленную блестящую стеклянную трубку. — Возьми, — велел я. — Ты десятикратно заслужил это. Но, умоляю, пожалуйста, не накуривайся, пока мы не вернёмся с торгов. Мне потребуется твой острый ум.
Хэш, изобразив удивление, опустил глаза и протянул тёмную широкую ладонь. — Благодарю, — протянул он без малейшей радости, а иначе не был бы Хэшем.
Мы как раз заканчивали ужинать. Домашние слуги носились туда и сюда, одинаково слушаясь и Хэша, и меня, словно мы были не хозяином и слугой, а двумя равноправными гостями. Я огляделся в поисках мальчика Нимбулека, но не увидел его.
Этот день прошёл бесцельно и безвыгодно. Я ходил на базар, но не отыскал там ничего, хоть мало-мальски стоящего, лишь пустяки, вроде трубки и ханкиля. Поэтому я вернулся в баню, позволив омыть и очистить меня. Вдобавок, мне завили бороду и так напомадили летучим благовонием, что я мог поклясться, что вспыхну, если хоть шагну на солнечный свет.
Вот так, впустую и прошёл этот день, дорогой племянник. Такими вопросами мне довелось заниматься.
Однако, важнее всего должна была оказаться ночь — цель нашего ожидания, потраченного впустую дня, долгой дороги к Жамииру. Когда солнце сядет, каменные рога Жамиира возгласят триумф этого города и его человека, насмехаясь над побеждёнными богами. Затем начнутся торги. Я терпеливо ждал. Мой кошель был поистине очень тугим.
Сумерки — этот исключительно запоминающийся час — ещё больше углубили красный оттенок неба. Это походило на пропитанную Божественным светом кровь, разлитую по лику космоса. Вот так это действовало на моё настроение, когда мы с Хэшем поспешили на торги.
Даже непроницаемое лицо слуги озарилось новым оттенком. Оно пылало, будто у человека, светящегося изнутри, человека, полыхающего эманациями, похищенными у богов. — Тканые боги Жамиира, — бормотал он, расталкивая и пропихивая нам путь через шумящую цветастую толпу во дворе полуразрушенного храма, — весь поверженный пантеон на продажу.
Меня встревожила игра света: его глаза круглились тёмными ямами, в каждой из которых двигалась единственная огненная крапинка.
Я остановился, немного испугавшись. На миг он стал вовсе не моим привычным Хэшем, а неким иным существом, взирающим через плотское обличье моего слуги, как можно смотреть сквозь кисею или вуаль.
Затем я пожал плечами, отмахнувшись от этого впечатления, как от ещё одной странности Жамиира.
— Боги. Проклятье на богов, — продолжал он бормотать. Я не стал требовать объяснения. Думаю, он тоже как-то чувствовал, что боги были повсюду вокруг нас, причём не связанные тканью, а в воздухе, в самой жамиирской пыли.
— Проклятье богов, — говорил он.
— Разве ты не храмовый подкидыш? — спросил я, когда мы проходили под внушительной, освещённой кровавым светом, аркой. — Разве не боги защищали тебя? Разве не они защищали тебя?
— Моя мать оставила меня на богов, а боги оставили меня на попов-отсеивателей с их гнусными псалмами и ненасытной жаждой денег. И не таких честных, как обычные торговцы. За подношения они ничего хорошего не выдавали.
— Тогда как идущий к ковроторговцам за покупкой, по крайней мере, отправится назад с пригодным ковром.
Проигнорировав мою изысканную иронию, он схватил меня за рукав, когда мы остановились перед осквернённым храмом. — Не опасайтесь устроителей торгов, — внезапно остерёг он меня. — Они священники, богобоязненные люди, даже теперь. И они носят маски. Когда вы сегодня ушли, я расспросил домашних слуг о множестве вещей. Они рассказали мне, что священники носят маски.
— Маски?
— Им выжгли лица. А ещё содрали кожу с рук. Маски из парафина и перчатки из человеческой кожи — своей собственной — чтобы пощадить чувствительность покупщиков.
Я содрогнулся. Я окинул толпу взглядом. Люди Жамиира выглядели возбуждёнными, переполненными эмоциями, которые вот-вот вырвутся наружу. Они гомонили, но это не была довольная толпа. Это был не праздник, а, по моему ощущению, обряд бесконечного возмездия богам, жрецам, всему грандиозному и волшебному, что находится за пределами досягаемости отдельного жамиирца.
— Но зачем именно такие увечья?
— Это были первосвященники, истинные провидцы, а не мелкие крохоборы, которых вы вчера видели у городских ворот. Эти люди регулярно зрели богов — не просто каменных идолов, а истинные духовные формы — и говорили с ними. Они грезили великими грёзами и изрекали пророчества. Они страшили жителей Жамиира. Поэтому власти решили, что они должны пострадать больше, искалеченные, вынужденные продавать своих собственных богов на торгах. Считается, что это справедливо.
Толпа двинулась вперёд. Хэш вцепился мне в рукав, когда мы проходили под треснутым фризом. На голову мне свалилась крохотная плитка — совершенно синий фарфоровый квадратик, с ноготь размером. Я покрутил его в руке, словно монетку, а потом уронил в карман.