- Ну, а если у кого почерк неразборчивый? - насмешливо спросил Еременко. - Тогда как?
- Да, тогда как? - подхватил Павел. В ответ Борис снисходительно улыбнулся:
- Оставим эту софистику до другого случая. Предлагаю перенести наш спор на собрание московских художников, которое, как вам известно, состоится сегодня... через два часа.
Спор, однако, продолжался, хотя Борису Юлину и не хотелось влезать в дискуссию с друзьями. Они не признавали так называемой новой живописи, которая господствовала на Западе, а он называл передвижников устаревшими. Борис считал, что живопись, как и всякое другое искусство, должна поражать зрители чем-то необыкновенным. Эту мысль ему внушали с детства в семье, в том изысканном кругу, в котором он рос и воспитывался, В этом кругу говорили с обожанием о деньгах и об искусстве. Отец Бориса, Марк Викторович Юлин, никакими талантами не обладал, работал всю жизнь по торговой части, в последнее время - директором мебельного магазина, но был близко знаком с известными и малоизвестными искусствоведами, критиками, поэтами, режиссерами, художниками, музыкантами, журналистами. Юлин-старший был искренне убежден в том, что главное в искусстве - необыкновенная форма, она ведет художника к шумному преуспеванию и богатству.
- Ты вот что, философ необыкновенной формы, -положив свою могучую руку на округлое плечо Бориса, добродушно пробасил ему на ухо Павел, - чем спорить, выкладывай-ка лучше денежки. Надо выручать Володьку.
Борис поморщился. Он хотел это сделать сам, без подсказки, а Окунев испортил впечатление. Еще вчера, узнав, что картину Машкова «завалили» на художественном совете, он решил выручить Владимира, предложить ему взаймы тысячи две.
- Да, Володька, - сказал он теперь, как бы вспомнив забытое, - я вчера получил за натюрморт и могу одолжить тебе... - И, не ожидая ответа, вытащил пачку новеньких денег.
«Откуда он узнал о моей нужде? - растроганно подумал Владимир. - Ах, да, я, кажется, Павлу говорил...» И, прочувствованно оглядев товарищей, сказал вполголоса:
- Спасибо, ребята.
- Ребята тут ни при чем, - буркнул Павел. - Бориса благодари.
Карен, опережая Машкова, вскочил с подоконника и, дурашливо кривляясь, пожал Юлину руку:
- Молодец, Боря! Ты наш предоподлинный и пренастоящий денежный друг!
- Хватит дурачиться, - одернул Павел Карена. - Нам всерьез не мешало бы поговорить, что делать.
- Что делать? - не сбавляя веселого тона, переспросил Карен. - Работать надо, к весенней выставке готовиться, натюрморты писать, поскольку в них - хлеб наш насущный.
Его шутливость друзья не поддержали. Разговор о весенней выставке сделал их озабоченными.
- Ты что, Володя, думаешь дать на весеннюю? - спросил Еременко.
- Еще не решил. Наверно, вот этого паренька. - Он поставил на мольберт портрет Коли Ильина. - Да вот не знаю, успею ли закончить...
- А чего здесь еще заканчивать? - Яша Канцель удивленно развел руками. - Чудесный портрет!
- В этом деле Володя мастак, - сказал Павел, и все с ним согласились. Портреты у Машкова получались живые, глубокие.
- Везет ему, - позавидовал Юлии, глядя на портрет. -Умеет найти интересную натуру. А я вот все на позеров
нарываюсь.
Павел посмотрел на пустую бутылку и сказал:
- Карен, ты бы позаботился...
Карен вышел и вскоре вернулся с бутылкой шампанского. Закусывали черным хлебом с горчицей и дешевыми конфетами, шутили:
- Такой пир мог быть только у Рембрандта!
- Или у нас на фронте! - воскликнул Владимир. Аркадий Николаевич подхватил:
- А помнишь, Володя, как под Волковысском перед атакой наши солдаты о любви и ненависти говорили?
- Помню...
Борис перебил, усмехаясь:
- Небось все говорили одно и то же: любят Родину, ненавидят фашистов.
Владимир, не замечая его усмешки, воодушевился.
- О, это надо было слышать собственными ушами! И не так-то просто сказать об этом... Вот, скажем, ты, Петя, кого любишь, что ненавидишь?
Скромный и стеснительный Еременко ответил, не поднимая головы:
- Больше всего люблю детей и ненавижу войну...
- А ты, Борис?
- Я беззаветно люблю искусство и ненавижу дураков, - с апломбом выпалил Юлин.
Яша сказал, что он любит правду и ненавидит управдома. А Окунев высказался так:
- Русскую широкую песню люблю! И ненавижу сынков-лоботрясов, потребителей коктейлей и обитателей прочих холлов. Ну, а сам-то, Володя, что любишь?
Тот сказал, не задумываясь:
- Обожаю Москву и ненавижу паразитов!
- А я люблю... - Карен сделал мечтательное лицо, засветил глазами, - весеннее утро, когда сады цветут и пчелы звенят... Ах, какой аромат! И розовые краски на вершинах гор, и голубое небо, и журчанье ручьев...
- Ну, поехал, теперь не остановишь, - перебил Павел. - Говори, что ненавидишь?
- Ну, а это уже совсем просто: ненавижу худсовет.
- Плохая шутка, - мрачно сказал Владимир. - В художественном совете есть и умные, честные люди, такие, как Николай Николаевич.
- Он не в счет, - уточнил Карен.
- А знаете, как бы ответил на наш вопрос тот же Николай Николаевич? - хитро сощурившись, спросил Окунев и, подражая Пчелкину, проговорил: «Люблю деньги и ненавижу тещу».
- Вот узнает, он покажет тебе вместо тещи кузькину мать! - пошутил Карен. - В бригаду не возьмет.
- Это меня-то? Шалишь! Пчелкин человек неглупый, от меня не откажется.
В парадном уже дважды звонили, но никто не слышал. Теперь постучали в дверь, и в комнату со словами: «Можно к вам?» - ввалилась дама в каракулевом манто. С любопытством взглянув на компанию, она сказала:
- Я к художнику Машкову, - и когда Владимир назвался, театральным движением подала ему теплую мягкую руку. Остальным она коротко кивнула и, не дожидаясь приглашения, втиснулась в кресло, но потом, должно быть сообразив, что за столом ей будет неудобно, пересела на диван.
Неожиданный приход самоуверенной незнакомки вызвал веселое недоумение присутствующих, но дама не обратила на это внимания и сейчас же принялась рассматривать портрет Коли. Потом протяжно воскликнула:
- Великолепно! Какой милый мальчик! Только уж очень сердитый. Ишь, какой серьезный! - Она кокетливо складывала ярко накрашенные пухлые губы, словно дразнила портрет. Потом бодро подняла голову и, обращаясь к Машкову, заговорила по-деловому:
- Мне рекомендовал вас Николай Николаевич. Он о вас высокого мнения. Говорит, что вы - великолепный портретист! Мне бы очень хотелось заказать вам мой портрет и портрет моей дочери Ирины.
- Вам обязательно хочется живописные портреты? -сдерживая себя, тихо спросил Владимир - А может, желаете бюсты? - И, повернувшись к Канцелю, добавил: - Принимай, Яша, заказ, два бюста из белого мрамора. Деньги, разумеется, вперед.
Дама опешила. Испытующе глядя на художников, она пыталась угадать: шутят они или говорят всерьез.
- А это не слишком дорого будет, в белом мраморе? -спросила она нерешительно.
- По десяти тысяч за голову, - ответил за смущенного Канцеля Окунев.
Пока дама в уме прикидывала свои возможности, Борис Юлин предложил:
- А натюрморт у меня не купите?
- Нет, - категорически отрезала дама. - Мы хотим портреты.
- Я частных заказов не принимаю, - уже совершенно серьезно ответил Владимир.
- Но ведь вас рекомендовал мне Николай Николаевич! - забеспокоилась дама в каракулях. Взгляд ее снова зацепился за портрет Коли Ильина. - Этого мальчика вы рисовал?
- Я. Этого мальчика я хорошо знал. - Она не так его поняла:
- Но меня же Николай Николаевич Пчелкин знает! Он мне вас рекомендовал. Вы можете ему верить?
- Могу. Но личных заказов не принимаю. Пусть Пчелкин напишет ваш портрет, раз он хорошо вас знает, а я не могу, не имею права, - растолковывал Владимир. - Фотограф - другое дело... А художник не может писать человека, которого не знает. Вместо портрета у меня может получиться цветная фотография.
- Я вас не понимаю, - обидчиво протянула дама и скривила губы. - Кто же я, по-вашему, есть? Самозванка какая-нибудь? Я честная женщина, у меня муж в министерстве...
- Охотно верю, - учтиво перебил ее Владимир. - Но вы меня не поняли. Этот мальчик - герой труда, талант.
- У меня муж тоже...
- Но то муж, а вы хотите иметь свой портрет и портрет дочери, не так ли?
Оскорбившись, дама решительно встала и направилась к двери. Борис кинулся за ней. На пороге она обернулась и бросила с негодованием:
- Строят из себя! Таланты тоже!
- Вы не обращайте внимания на его слова, - успокаивал ее Борис. - Он сегодня не в духе: от него, видите ли, невеста ушла. А с портретами я улажу. Оставьте мне свой телефончик.
В комнате остался резкий запах духов.
- Черт ее принес, - оправдывался Владимир. - А Боря все-таки ее напишет. И дочь.
- А что! - воскликнул Карен. - Небось богатая невеста!
Шумно вошел Борис, заговорил с ходу:
- Нельзя так грубо, Володька! Что же здесь такого? Человек хочет иметь свой портрет. Это же естественно! Надо радоваться, что народ тянется к искусству.
- «Народ»! Да разве это народ? - гневно спросил Владимир. - Народ работает, а эта с жиру бесится. Удружил Николай Николаевич... Взял бы да сам написал. Недавно и поп приходил, тоже с заказом. Говорю ему: «Извините, батюшка, не могу, морального права не имею быть богомазом, я неверующий». А он смеется: «Это, - говорит, - неважно, сын мой». Насилу выпроводил.
- Найдет другого, - заверил Окунев. Борис истолковал эти слова как скрытый упрек себе и Пчелкину и сказал неодобрительно:
- Николай Николаевич от чистого сердца хотел помочь Володьке. - И, повернувшись к Машкову, добавил: -Что тебе стоило - два портрета? По два сеанса. Не так уж плохо.
- Брось, Боря! - горячо возразил Владимир, и все заметили произошедшую в нем перемену.
«Сейчас нам всем достанется», - весело и добродушно подумал Павел, глядя на пустую бутылку. Он любил Владимира, когда тот, будучи чуть-чуть навеселе, говорил откровенно и страстно.