— Когда я смогу его увидеть, Дик?
— Недели через две, не раньше. Терпи. Ты столько лет вообще не знал о его существовании.
Энери отбросил одеяло и завозился, пытаясь сесть.
— А ну, лежи! — гаркнул я.
— Лежу, лежу, — он опрокинулся обратно, тяжело переводя дыхание, — Провалиться мне, никуда не гожусь. Лучше бы ты продолжал молчать.
— Молчал не я. Молчал Король-Ворон.
Проклятье! Два года ты жил под моей крышей, Анн, и я ведать не ведал, кто ты есть такой. Как бы мне было узнать в потертом, сером от пыли и пепла наемнике Энери-Звезду — любимца женщин, идола молодежи, завсегдатая турниров, блестящего поэта и рыцаря, лорда Перекрестка и наследника трона? Преступника и мятежника, пропавшего без вести в бою под Маргерией? Когда это все произошло, мне едва исполнилось десять лет.
Но с меня и взятки гладки, сказал Король-Ворон. С Раделя тоже. Что стар, что млад, сказал Король-Ворон, один не признал изменника по молодой беспечности, второй — по старческой немощи.
А вот сам Ворон Энери узнал. И чуть не рассек его пополам в поединке. А потом потащил меня к себе в Химеру, вручил сереброволосого мальчишку и велел отвезти отцу.
Анарену. Энери-Звезде, наставившему ему рога.
Примет ли Верховный король в Катандеране мятежного сына? Да еще с внуком-бастардом? Вряд ли. Вряд ли… Пять лет войны, когда вся страна перегрызлась насмерть, мало помогают укреплению родственных чувств.
Ну, это не мне решать. Пусть решают высшие лорды, совет, короли — а мы с Раделем люди маленькие. Мы как сидели в лесах, так в лесах и останемся. Мы вон даже великих мира сего в глаза не признаем. Одичали совсем.
— Дикени.
Он похлопал здоровой рукой по постели, я подошел и сел.
— Ты теперь тоже… изменник, — он все еще тяжело дышал. — И Радель твой.
— Радель ничего не знает.
— Но у него же…
— Бастард Короля-Ворона.
— Ясно. А сам Ворон?
— А кому придет в голову обвинять в измене короля Найфрагира?
— Так или иначе.
— Анн, не надо о нем беспокоиться.
— Энери, — мягко поправил Лавенг, — Меня зовут Энери. Мне осточертело это прозвище.
— Извини. Я хочу сказать, Ворон не беспомощен.
— Он — да. А ты — нет. Ты укрыватель.
Я встал.
— Ну, вот тебе еще один изменник за компанию. Чтобы не скучно было. Выздоравливай. Я пошел спать.
Анарен Лавенг вздохнул и прикрыл ладонью глаза. Я еще посмотрел на него — на руку его, когда-то аристократично-тонкую, а теперь превратившуюся в прозрачную костлявую лапку, обмотанную узлами вен, на перстенек из белой платины, который он раньше носил на мизинце, а теперь переместил на указательный, на едва зажившую ссадину под скулой — и когда успел оцарапаться? — на длинную как у подростка шею, на перечеркнутые бинтами ключицы. На веер сияющих волос, широко рассыпанных по подушке и ничуть не потускневших от болезни.
Что-то не так.
Что-то изменилось. Я ощущал преграду между нами, стеклянную стену, невидимую, но несомненную. Я был здесь — а он там.
Но размышлять об этом у меня не было ни желания, ни сил. Я мчался сломя голову, откровенно страшась не застать Анна в живых. Теперь я хочу спать. Думать буду потом.
Отстаньте от меня.
Я зевнул, чуть не своротив себе челюсть, потер лицо и повернулся, чтобы уходить.
— Дик, — шепот Энери поймал меня у двери. — Дик. Ты не сказал, как его зовут.
Наконец-то вспомнил, любящий родитель.
— Король-Ворон назвал его Эрао. Но твоя сестра дала ему твое имя. Его зовут Анарен. Энери Эрао, вот как его зовут.
— Я добьюсь, чтобы отец узаконил его. Он Лавенг, не кто-нибудь. Побольше Лавенг, чем любой другой.
— У короля есть наследник, знаешь ли.
— Я добьюсь его признания.
— Вряд ли, Энери. Ты и без меня все прекрасно понимаешь.
— Тогда мне придется самому это сделать.
Анарен убрал руку с глаз, охватив ладонью узкое свое лицо. Он смотрел на меня, и глаза его были как две серебряные монеты. Ладонь закрывала рот, но сказанного не воротишь. Он и не собирался отказываться от своих слов.
Узаконить бастарда королевской крови может только сам король.
Я перевел взгляд на потолок, на темные вощеные балки, на провалы тени, на паутину в углах. Во дворе лаяла собака.
— Ты пойдешь со мной, Дикон Морено? Я сделаю тебя рыцарем. Я сделаю тебя высоким лордом. Я отдам тебе Этарн и Элейр.
— Иди в задницу со своим лордством, Энери. — сказал я устало. — В гробу я видел твой Элейр. Спокойной ночи.
— Сейчас чуть заполдень, балда, — Анарен Лавенг еле слышно засмеялся. — Катись в койку, ты ничего не соображаешь.
И я ушел.
Я и представить себе не мог, что вижу Энери в последний раз.
— Только эти следы и есть, — сказал старый Дерек, мой управляющий, — А больше ничего. Как сквозь землю…
— Это кровь. — Мирн Макарёк, стоя на четвереньках, поковырял ногтем пятна на полу.
Я и без него видел, что это кровь. Завялившаяся, засохшая. Пролитая на пол не меньше четверти назад.
Ночью.
Когда я спал. Дрых без задних ног.
В остальном комната выглядела так, словно Энери встал с постели и вышел за дверь. Дверь была открыта, но, как я уже говорил, ее и не запирали. В замке ночью находились человек сорок, и любой мог…
Смятая постель пуста и крови на ней нет, одеяло откинуто. Никаких следов борьбы. Только вот эти кровавые пятна.
Тоже странные. Будто кровь не из раны натекла, а из чашки выплеснулась.
В коридоре голосили женщины. Энери у нас любили — еще бы, такой пригожий, учтивый, ласковый, песни поет… А за окном, во дворе лаяла собака. Не кормят ее, что ли?
Окно. Окно тоже приотворено, прикрыто шторой. Кувшин с букетом сдвинут к раме, золотая розга замусорила подоконник. Я высунулся наружу и оглядел кладку стены. Не меньше пятнадцати ярдов высоты, забраться может разве только какой-нибудь невероятно ловкий скалолаз или ледяной горец. Но перед этим нужно ему крепостную стену преодолеть или ворота запертые.
Кто-то вошел ночью в эту комнату и похитил Анарена Лавенга. Может, убил его и унес тело.
Кто-то.
Кто-то оставил Энери Эрао без отца, меня без друга, а короля в Катандеране — без соперника.
Может быть, дело как раз в этом? Днем человек говорит крамольные речи, ночью исчезает бесследно, если не считать нескольких кровавых пятен на полу. Окстись, Дикон Морено. Большим пальцем обмахнись, если чертовщина мерещится.
— Мирн.
— Да, командир?
— Обыскать замок. Сверху донизу. Пристройки тоже. Пошли Барсука и Рафа в деревни, пусть поднимают людей. Прочесать окрестности.
— Да, командир.
— Потом вернешься и доложишь мне, что тут у вас в мое отсутствие происходило. Иен, — я обернулся к управляющему, — а ты отпиши Раделю, пусть проверит у себя.
С нашего друга станется рвануть сломя голову на встречу с сыном. Правда, он с кровати подняться без посторонней помощи не мог, куда ему сломя голову нестись.
Не знаю.
Не знаю…
А происходило у них многое.
В Горелом Остроге снова завелись лихие ребята, давно пора по бревнышку раскатать этот Горелый Острог, все руки не доходили, теперь вот заново всякую шушеру из норы выковыривать… Чудь болотная пошаливает опять, скотину крадет, дети в лес бояться ходить. А в ближней деревне — две смерти. Молоденькая девушка, красавица, померла ни с того ни с сего. Утром не проснулась. И четыре дня спустя Борга-Бондаря из-за поленницы выволокли — то ли он там с пьяных глаз от жены прятался, то ли случайно завалился, неизвестно. Только достали его уже холодного — а так ни ран, ни переломов, никаких следов.
Людям с этого страшненько стало. Лес-то он тут, рядом, сразу за забором. А в лесу нечисть. А на север от нас — Рубеж Полуночи, где нечисти этой не в пример больше, а на востоке — хребет Кадакарский, где нечисть просто кишмя кишит.
Теперь все на ночь запираются, лучину жгут и до свету носа не высовывают. Правильно делают. Пуганые они у меня, ученые.
Месяц меня не было — и на тебе. Новости. Упыри какие-то, разбойники. Ну, как разбойники образуются, я уже знаю — с медных рудников лорда Маренга сбегает пара-тройка каторжан, к ним тут же прибивается десяток-полтора местных бездельников, и пожалуйста — готова банда. А вот упыри — это что-то новое.
Людей у меня мало. А теперь и Энери пропал… провались оно все к идолам!
— Упыря видели, — сказал Мирн Макарёк. — Два раза видели. Один раз ночью, другой раз — средь белого дня.
— Упыри, — перебил я, — средь белого дня не шастают.
— Этот шастает. Волос у него черный, одежа черная, а сам белый как молоко снятое. Страсть, говорят. Верхом разъезжает на черном коне. Оружия нет. Или не заметили.
— Да это северянин к нам какой-нибудь приблудился. Они все чернявые.
Я, правда, тоже чернявый… но я-то родом с юга, смуглый, а у северян кожа светлая, и, частенько бывает, с таким оттенком землистым, словно они из подземелья вылезли.
— Нет, — Мирн патлатой головой помотал, — Чего северянину по кустам шарахаться? Северянин к жилью бы вышел. А этот по лесам шарится. Прячется. Вынюхивает. Упырь и есть. Это он уволок нашего Анна. И кровищу по полу расплескал.
Мало ли зачем северянину по кустам шарахаться, подумал я. Может у него причины на то есть. Вот у меня были причины в глушь болотную забраться, и у Энери были причины лавенжью свою мордашку шрамами уродовать. Нам, конечно, до найфрагирских разборок дела нет, однако надо бы этого чернявого отловить, пока он к лихим ребятам не прибился. Да и со смертями этими странными разобраться. Может, действительно, нечисть какая повадилась…
Обыск ничего не дал. Анарен пропал бесследно. Что вкупе с пятнами крови наводило на мысли отчаянные: слишком все это попахивало мистикой, а как бороться с этой самой мистикой мне невдомек было. От людей моих толку немного — они уже уверились, что это упырь. А упыря требуется как можно скорее схватить, пока он тут всех не слопал, и сжечь, и непременно днем. С упырями я еще не сталкивался, но сказок наслушался предостаточно. В Кадакаре, говорят, твари эти водятся. По воздуху, говорят, летают, паскудцы.