— В любви, — сказал Сент-Герман. — В одной лишь любви.
Она прижалась к нему.
— Тогда докажите мне это.
Сент-Герман обнял ее.
— Ты дрожишь. И совсем замерзнешь, если я стану приводить доказательства. — Он — через ткань плотной блузы — стиснул ей грудь. — Вот. Прими и уймись, Ранегунда.
Она ударила его по руке.
— Это не то. Сними с меня все.
Он покачал головой.
— Уймись, ты замерзнешь.
— Но не в постели. — Она стянула с себя камзол, позволив ему упасть на пол, потом завозилась с завязками юбок. — Отведи меня туда и согрей.
Сент-Герман засмеялся.
— Ты знаешь дорогу. И распрекрасно доберешься до постели без меня.
— Но… — Она озадаченно вскинула голову, потом взяла его за руку: — Нет уж. Ты пойдешь вместе со мной.
— Нет, — сказал он.
— Да, — сказала она и потащила его за собой.
Возле кровати пленника отпустили и позволили ему наблюдать, как захватчица скидывает с себя блузу и заворачивается в одеяло, сшитое из шести волчьих шкур. Повалившись на жесткое ложе, она рассмеялась.
— Теперь мне тепло. Ты не нужен мне, Сент-Герман.
— Разве? — Сент-Герман наклонился и поворошил груду меха. — Я сейчас отыщу тебя. По блеску глаз.
Он наклонился ниже и угодил в ловушку. Гибкие сильные руки обвили его шею.
— Попался! — ликовала Ранегунда. — Я поймала тебя!
Под утро он разбудил ее поцелуями.
— Еще ведь темно, — запротестовала она.
— Скоро поднимутся повара, а к огню пойдет смена, — напомнил он. — До этого вам бы надо вернуться к себе. Вы ведь не хотите столкнуться с кем-нибудь, перебегая через внутренний двор.
— Нет, разумеется, — согласилась Ранегунда и, внимательно оглядев его, заключила: — Вы так и не спали.
— Нет, — отходя к столу, откликнулся Сент-Герман.
Он успел уже переодеться, сменив камзол, в каком был, на черную шерстяную тунику, которую Инольда сшила для него около полугода назад. По римской, шестисотлетней давности моде она была собрана складками на плечах, открывая рукава плотной блузы, заправленной в столь же плотные, облегающие штаны.
— Вы собираетесь на верховую прогулку? — спросила Ранегунда, ибо костюм его как нельзя больше к тому подходил.
— Возможно, если погода позволит, — рассеянно откликнулся он, рассматривая что-то в слабом свете масляного светильника.
— Что там у вас? — Она поднялась на локте.
— Кое-что для вас, моя герефа. В знак моей неизменной верности вам.
Он сопроводил свои слова старомодным византийским поклоном.
— Что это? — Ранегунда села в постели. — Покажите, — потребовала она.
Он взял светильник и вернулся к кровати, протягивая ей свой дар. Это было миниатюрное нагрудное украшение: темный камень в оправе, напоминающей крылья. Изделие было настолько изящным, что у нее не хватило смелости прикоснуться к нему.
— Ваш талисман? — ошеломленно спросила она.
— Да, — кивнул Сент-Герман.
— И вы его сделали для меня?
— Да. — Он указал на кожаный, продетый в серебряное ушко ремешок: — тут должна быть цепочка, но все серебро ушло на оправу. Позвольте мне надеть это на вас?
Ранегунда смогла лишь кивнуть, едва сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.
— Мне холодно, — выдохнула она.
— Потерпите немного, — ласково шепнул Сент-Герман.
Пока он завязывал ремешок, Ранегунда украдкой потрогала украшение.
— Какой это камень?
— Черный сапфир. Я изготовил его в атаноре, а вместе с ним аметист, два изумруда и черный топаз. Но они чуть помельче и с некоторыми изъянами. Лучше всех получился сапфир.
— Вы… — В серых глазах засветилось благоговение. — Вы можете изготавливать драгоценные камни? Что, прямо тут — в этой вашей печи?
— Да, — кивнул Сент-Герман. — И не только камни, но и золото, например. Я уже изготовил пробную партию. — Он кивком указал на полку, где стоял плотно набитый и туго завязанный мешочек. — А на очереди у меня серебро. Как ни странно, с ним больше возни. Вот почему я и не успел сделать цепочку. Впрочем, если вы захотите, она может быть и золотой.
Ранегунда перекрестилась, во взгляде ее мелькнула тревога.
— Золото? Вы сделали золото? Зачем? Чтобы откупиться от нас?
Сент-Герман покачал головой.
— Нет, Ранегунда. Это золото…
— Вы уезжаете, — мертвым голосом проговорила она. — И в утешение подарили мне свой талисман. Что ж, благодарю, он прекрасен.
Сент-Герман укоризненно посмотрел на нее. Видя, что это не помогло, он позволил себе усмехнуться.
— Подумайте сами, куда я поеду в февральскую стужу? Я, возможно, и глуп, но все-таки не настолько. — Он улыбнулся еще раз, потом стал серьезным. — Золото я изготовил для вас. Для меня оно мало что значит, но вам может пригодиться. Большое хозяйство требует немалых затрат.
— Да? — недоверчиво спросила она. Потом что-то в уме подсчитала. И глаза ее округлись. — Значит, вы можете себя выкупить? Вы могли это сделать и раньше?
— Нет, — покачал головой Сент-Герман. — Золото без печи не получишь. Вспомните, сколько месяцев я строил ее.
— Надо же! — Ранегунда потерла виски. — Он делает золото, как мы печем сдобу. Значит, у вас теперь его может быть сколько угодно? Целый мешок? Или два? Или три?
— Нет, — возразил он. — Только не здесь. Я не волшебник. И не могу извлекать что-то из пустоты. Мне требуются определенные материалы, каких у вас очень мало, и металл, которого у вас почти нет.
Ранегунда, помедлив, кивнула в знак того, что приняла сказанное к сведению, и поглядела на аметист. Тот мягко светился в предутреннем мраке, и она прикрыла его руками.
— Никто не должен видеть ваш дар. Иначе…
— Иначе — что? — спросил Сент-Герман.
Их глаза встретились. Серые ушли в сторону.
— Иначе все поймут…
— Поймут что?
— Что мы с вами связаны, — выпалила она. — Ваш камень прекрасен, но я не могу выставлять его напоказ.
— Пустое. — Сент-Герман тоже отвел глаза в сторону. — Камень ваш. И останется вашим, будете вы носить его или нет.
— Но я буду носить его, — рассердилась она и сбросила с плеч волчью полость. — Прямо на теле. Под блузой и под камзолом. Знайте, он с этих пор всегда будет при мне.
— Я и не сомневался, — испытывая огромное облегчение, солгал Сент-Герман.
Ранегунда неуверенно усмехнулась, потом поежилась, обхватив плечи руками.
— Я замерзаю. Мне надо одеться. — Она огляделась вокруг. — Где мои юбки? Камзол? Где рубаха?
— Я перенес ваши вещи к жаровне. Чтобы они согрелись. — Он подал ей блузу. — Так делали некогда римляне. В холодную пору.
— А вы, значит, это у них переняли? — пробормотала она, ныряя в чуть припахивающую дымком мглу и чувствуя, как тепло охватывает ее озябшую, всю в мелких пупырышках, кожу.
— И еще кое-что, — сказал он, держа наготове камзол. — Вот. Надевайте, пока он горячий.
Одевшись, Ранегунда выпрямилась и заглянула в бездонную глубину темных глаз.
— Камень и серебро, — заявила она. — Они меня тоже греют.
— Прекрасно, — откликнулся он.
— Сент-Герман, — спокойно сказала она, не сводя с него взгляда. — Я знаю, вы не останетесь здесь.
Он указал на свои сундуки.
— Мой припас тает, а без него мне не продержаться.
Ранегунда перекрестилась.
— Я ожидала чего-то такого. — Лицо ее опечалилось, но взгляд был тверд. — Я не хочу с вами расставаться, но, когда возникнет необходимость, не буду пытаться вас удержать.
— Есть другой выход, — произнес он негромко. — Вы могли бы поехать со мной.
Она на миг прижалась к нему, потом медленно отстранилась.
— Нет. Этого сделать я не могу.
— Потому что вы здесь герефа? — спросил он, заранее зная ответ.
И она не замедлила с ним:
— Потому что я здесь герефа.
Письмо Ротигера из Рима к Этте Оливии Клеменс в Авлон. Доставлено адресату через тридцать четыре дня после отправки.
«Достойнейшей римлянке Этте Оливии Клеменс шлет из Рима свои приветствия небезызвестный ей Ротигер.
Хочу сообщить, что я наконец получил известие от моего господина. Он находится в северо-восточной части Саксонии, на берегу Балтийского моря, в крепости под названием Лиосан. Он здоров, но его следует выкупить, а посему через неделю-другую я намереваюсь отправиться в путь.
Я нанял вооруженное сопровождение и крепко надеюсь, что к тому времени, когда мы доберемся до Альп, оба перевала будут открыты, и позволят нам перебраться в Баварию или Франконию, где, говорят, обстановка не очень-то хороша. Люди, нанятые мною для охраны, считают, что путешествие только в одну сторону займет у нас месяца два, а возможно, и более — в зависимости от дорожных условий, в которые входят и стычки с грабителями, каковых в Германии развелось очень много, с тех пор как мадьяры разграбили Бремен и толпы оставшихся без крова людей разбрелись по всему королевству. К тому же Бавария и Франкония никак не могут ужиться с подмявшим их под себя королем, и потому там неспокойно. Но я полагаю, что борцам против Оттона покажется неуместным расходовать свои стрелы на проезжающих по своим делам инородцев и что несколько золотых монет расчистят нам путь.
Не беспокойтесь, я, конечно же, захвачу с собой и несколько сундуков с карпатской землей, и необходимое количество денег. Хозяин также просил меня привезти туда и его красный римский сундук, ибо саксонцев поразила та же болезнь, что свирепствует и во Франции, гнездящаяся в неудачно созревшем зерне.
Если по дороге не возникнет каких-либо препятствий, граф, надо думать, к концу июля появится в Риме, который варвары все не хотят оставить в покое. От их рьяности ваша вилла несколько пострадала, но она непременно будет восстановлена и расширена. Во время моего отсутствия за ней, равно как и за виллой моего господина, приглядит Марций, мажордом. Ему даны все необходимые распоряжения.
Примите заверения в вечной преданности.