Но бывает так, что после первых родов уже других детей не заведёшь. А Егор и сам был поздним ребёнком. Его любили, над ним тряслись… Но не уберегли. Он мёртв — я жив. И это горькое «почему?» всегда будет читаться между строк.
— Как сам считаешь, могли бы лучше отбиться? — задал вопросик с подвохом Соболев.
Могли мы лучше отбиться? Могли! Больше припасов на складах, больше патронов, больше энтузиазма у лётчиков — и орда бы даже до второго ряда застав не добралась.
Мозгами-то я понимаю, что имел место банальный просчёт планирования и снабжения. Вот только говорить этого вслух не надо. И даже думать не надо: в глазах мысли отражаются не хуже, а даже и лучше, чем перед менталистом, который мозги выворачивает.
В общем, не надо начальству на само же начальство жаловаться. И не моё это дело. Вот так сейчас и надо отвечать. Сделал всё, что мог и чего не мог. А дальше сами думайте, ну а моё дело маленькое. Вот когда моё дело большое будет — тогда и буду отвечать.
— Не могу знать, ваше сиятельство. Сделали, что могли, — отозвался я. — Действовали по уставу и инструкциям. На своих местах выложились полностью. И даже больше.
— К вам-то вопросов особых нет… — с сожалением заметил голова.
Хотят они жалоб, ещё как хотят. Им тоже нужно понимать, что да как. Вот только моя жалоба — это плюс для них и минус для меня. Не поведусь: сами разбирайтесь, кто там у вас рукожоп в ставке. Главное, что это не я.
— Что дальше делать собираешься, вой? — ухмыльнулся Соболев.
А вот уже и добрались до новых граней анализа… Что я собираюсь делать? А я почём знаю, что мне делать? В карманах жаба удавилась, а мыши даже повеситься негде: потому что холодильника нет.
Был бы Федей — пожаловался бы. И меня бы поняли.
Но я-то не Федя. Понимаю, что сейчас не надо из себя бедного родственника строить. Вот только опыта Андрея уже не хватало, чтобы сейчас легко и просто подобрать правильный ответ.
Но есть и универсальный рецепт. В каждой непонятной ситуации коси под дурака!
— Не могу знать, ваше сиятельство! Приказов не поступало! — я добавил на лицо кривую улыбку. — Готов служить!
Я бревно! Я бревно! Куда несёт меня река — туда плыву сам. Так что неси меня, река! Неси! А я — бревно! И вообще, у меня ещё срочная служба не кончилась… Могу и дураком побыть…
— К слову, службу мы твою прекращаем… — постучав пальцами по столешнице, задумчиво проговорил Соболев. — Приказ я подпишу. Получишь в отделе кадров. Поступил запрос на твой перевод в Теневой Приказ. Оснований отказывать у меня нет. Ты теперь — ваше благородие и двусердый. А значит, тебе учиться надо. Больше пользы принесёшь.
— Так точно, ваше сиятельство господин голова! — очень серьёзно кивнул я.
Можно, конечно, было поиграть в игру «найди, где тут камеры, которые за тобой следят»… Но я не стал. В моём юном возрасте ещё не положено быть завзятым параноиком. Хотя так-то я отлично понимал: сейчас на меня смотрит не один только Соболев.
Все мои ответы анализируются, все мои реакции разбираются на кирпичики, а дыхание с сердцебиением дотошно измеряются — несмотря на то, что никаких аппаратов ко мне не подключено.
Что и неудивительно.
На Руси двусердов не так уж и много. В лучшем случае, два процента от населения. А, скорее всего, и того меньше.
Появление нового двусерда — это событие. Это повод присмотреться к нему, выявить болевые точки, а дальше — опутать по рукам и ногам, не давая глупой и эгоистичной мысли «а не пуститься ли мне в свободное плавание?» даже появиться в его голове.
Простые, казалось бы, вопросы Соболева — это прощупывание новичка. И ответы, которые я даю — это так, цветочки, всего лишь поверхностный уровень анализа. А вот как я себя веду, как реагирую на вопросы, сколько думаю над ответами… Это уже серьёзнее. Они всё учтут. И всё проанализируют. А потом в личном деле возникнет короткая приписка:
Строил из себя дурака на встрече со старшим головой. Скрытничал и пытался сойти за умного. Требуется дополнительная проверка.
И меня будут снова проверять. Пока не докопаются до сути. Пока душу не вывернут наизнанку, пока не найдут те слабости, на которых можно играть ту мелодию, которую им захочется.
И да, потом я всё это узнаю…
Спустя годы, когда уже прочно застряну в системе. Когда и сам стану её частью. Прямо как у Андрея и случилось. Чего уж там, даже его бизнес был придатком системы, из которой он вышел…
Он мечтал стать независимым, а в результате продолжил класть жизнь на благо системы. Сколько раз ему приходилось поступаться интересами бизнеса, чтобы помочь бывшим, которые не бывают бывшими?
Потом он, конечно, понял, в чём тут фишка. Но изменить уже ничего не мог. К пятому десятку не было никакого самостоятельного Андрея — была часть системы. И сам Андрей уже процентов на пятьдесят был системой, и только на оставшиеся пятьдесят процентов — Андреем. Может ли человек выжить только с половиной тела? А если рвать связи, то исключительно так — по живому. И он смирился, оставшись целым Андреем, но частью чего-то большего.
Не на кого тут обижаться, не на что злиться. Система всегда берёт своё. Её для этого создавали, её для этого настраивали. А всё, что может сделать каждый конкретный человек, попав в систему — не потерять себя в ней. Не стать всего лишь придатком бездушной государственной машины. Сохранить в себе слабого, но настоящего человечка, который сможет вести самостоятельную жизнь.
Вот Андрей не смог. Жизнь катилась по инерции. Ни жены, ни детей, ни друзей, ни живых врагов. Один лишь суррогат жизни. Хороший дом, интересные хобби, длинные отпуска. И всё это было ему не нужно…
Мир Андрея был похож на армянский лаваш. По консистенции — резина резиновая. По вкусу — только запах дыма из тандыра.
Начинки к лавашу не прилагалось. Потерялась где-то по пути.
В этот раз хотелось бы остаться шаурмой. Радоваться маленьким радостям, чувствовать вкус жизни, оставить свой след в вечности… И не только в виде пятна от майонеза, которое засохло на сером асфальте.
Кстати, шаурма тут, в этом мире, есть. Весьма неплохая.
— В Тёмный Приказ ты уже не успеешь, — подвёл разговор к завершению Соболев. — Так что, твоё благородие, советую заглянуть после кадров в бухгалтерию. Там тебя ждёт окончательный расчёт по нашему ведомству и именная карта.
— Благодарю за совет, ваше сиятельство. Так и поступлю! — отозвался я.
— В приёмной спроси, где лучше поселиться, — посоветовал голова. — Там подскажут места по карману.
А ещё подскажут подведомственные заведения, где за мной приглядят, ага… Куда бы я оттуда ни направился — везде за мной проследят. И выбор места отдыха сразу будет занесён в личное дело. Правда, отказываться всё равно нельзя. Это ещё подозрительнее. Вот если бы родственники были в Покровске… Тогда другое дело.
Но чего нет, того нет.
А я, между прочим, человек молодой. Мне медсестричка коленки строила в лекарне, и глаза у неё были — во! Ведьма!
— Так точно! — только и сказал я, покрепче сжав челюсть.
— Ну, на этом всё… — кивнул Соболев.
— Р-разрешите идти, ваше сиятельство? — поинтересовался я для проформы.
— Подожди. Тебя моя доверенная проводит, — Соболев потянулся к трубке телефонного аппарата, стоявшего на столе, но в дверь уже осторожно постучали.
— Ваше сиятельство? — раздался голос доверенной.
— Нина Степановна, проводи Седова в отдел кадров к Вадиму Фёдоровичу! — попросил ни разу не удивлённый Соболев.
А чему тут удивляться? Эта самая Нина Степановна с ним рука об руку идёт с младых лет. Без всякого личного подтекста. Просто доверенное лицо, которое за годы совместной работы научилось читать мысли начальства. Хороший навык, между прочим!
В сопровождении женщины-функции (она же скала в юбке) я покинул кабинет головы и доплыл по бурным ведомственным волнам до отдела кадров. Там меня заставили подписать кучу бумажек.
Зато мне было выдано постоянное удостоверение личности. В виде браслета на левую руку, с моими регистрационными данными, выбитыми на внутренней стороне. Материал браслета напоминал то ли пластик, то ли бумагу, но при этом не боялся воды, жара и вандализма. В разумных пределах, конечно. А ещё теперь все мои данные можно было считать с встроенного чипа устройством связи.
Дальше мой путь лежал в святая святых любой организации — в бухгалтерию. Куда меня любезно проводил младший служащий отдела кадров. А там меня пристально рассмотрели суровые дамы бальзаковского возраста, хоть в этом мире и не был известен Оноре де Бальзак, и послали…
В кабинет главного бухгалтера.
И началась жестокая война за окончательный расчёт!
Ты! Да-да, именно ты! Ты можешь быть каким угодно суперкрутым и непобедимым воином, но это сражение тебе, парень, не выиграть. Никому не выиграть. Это поле боя всегда остаётся за тылом. И там, где ты требуешь поднести патронов, они тебе суют под нос уведомление об исчерпании бюджета. И плевать, что враг уже в окопы лезет! Нет бюджета — нет патронов. Не повезло.
И даже при окончательном расчёте они постараются сэкономить по мелочи. Ведь, как известно, копейка рубль бережёт.
Но тут я тоже что-то мог. Немного, но — мог!
Два комплекта порванной формы за последние сутки боёв? Увольте, господин бухгалтер! Не я их рвал, а отродья Тьмы. Вот с них и спрашивайте!
Потерянный штык-нож из хладного железа? Не потерянный, а использованный строго по назначению! Не надо грязи!
Новый комплект формы с доставкой в лекарню? А вот тут да, списывайте. Конечно, иначе мне бы пришлось ходить по улицам этого милого городка абсолютно голым… Однако это, понятное дело, вас, уважаемая бухгалтерия, не волнует.
Нет-нет! Я себе срочную карточку не просил! Это ваше пожелание, а я тут ни при чём. Верните двадцать пять копеек в ведомость, будьте добры!..
Итого вышло три тысячи пятьсот сорок девять рублей девяносто четыре копейки. Это жалование за время службы. Минус пять рублей двенадцать копеек — за комплект формы. Плюс тридцать четыре рубля восемьдесят копеек — боевых. Минус сорок четыре рубля четырнадцать копеек — штрафы.