— Так… Но это ведь ничего не объясняет! — сдвинув брови, заметил я.
— Верно… Сколько всего рангов у двусердых? — неожиданно задала вопрос Мария.
— Десять! — ответил я, вспомнив информацию, которую успел вычитать из учебников. — Три ранга отроков, младшие и старшие кметы, младшие и старшие бояре, младшие и старшие витязи и богатырь… Богатур!
Кляня себя на чём свет стоит, я в очередной раз обещал себе поменьше шариться в памяти Андрея. В этом мире богатыри так и остались монгольскими богатурами. Как дань памяти тому народу, что храбро сдерживал первый натиск Тьмы.
— Верно… А знаешь, как определяется, что достигнут следующий ранг? — уточнила проректор.
— Само собой, нет! — признался я. — В учебниках что-то было про объёмы пропускаемой «теньки», про…
— Всё чушь! — отмахнулась Мария Михайловна. — Ранг достигается после кризиса. И всего кризисов, как ты понимаешь, девять. Есть те, кто говорит, что первый кризис — это получение чёрного сердца. А значит, возможно, кризисов вообще десять. И тут можно найти сходства и отличия… Но не в этом суть! Каждый кризис — это скачкообразный переход духовной и физической структуры двусердого на новый ранг.
— Значит, если я могу пропускать через себя количество «теньки», как отрок второго ранга, если могу делать всё, что делает отрок второго ранга, но не прошёл кризис — то я всё ещё отрок третьего ранга, так? — уточнил я.
— Именно! — кивнула Мария Михайловна. — Единственное, что определяет переход с ранга на ранг — это кризисы. Они хорошо видны по энергетической структуре, которая у тебя есть. Да и внешне остаются отметки…
Она встала, сняла пиджак, кинув его на стол, и, повернувшись спиной, расстегнула пуговицы на рубашке до солнечного сплетения. После чего оголила правое плечо.
— Видишь? — она указала на изгиб шрама в том месте, где он поворачивал к шее.
Такой же был и у меня. Но если мой был относительно ровный, то у Марии Михайловны на изгибе было пять ответвлений, ведущих к руке. В итоге, в этом месте шрам больше напоминал спину какого-то дракона с гребнем.
— Младший боярин, так получается? — догадался я. — Каждое ответвление — пройденный кризис?
— Так, — кивнула проректор, возвращая рубашку на место и усаживаясь в кресло. — Соответственно, у богатуров таких ответвлений девять. Шесть на плече, три — на груди.
— И в чём заключаются кризисы? — спросил я. — Что в это время происходит?
— Для того, кто через этот кризис проходит, ничего. Просто ты засыпаешь. И спишь день, два, три… — Мария Михайловна застегнула пуговицы и откинулась на спинку кресла. — Во всяком случае, для тех, кто кризис прошёл, всё именно так…
— А для тех, кто не прошёл? — тихо уточнил я.
— Они не говорят правды… — ответила проректор, а затем подтолкнула в мою сторону планшет. — Тут уже одиннадцать лет хранится один ролик. Ты даже не представляешь, какие усилия мне пришлось приложить, чтобы он оказался у меня… Я такого количества бумаг за всю жизнь не подписывала… Просто посмотри…
Мария глянула на меня, а затем отвернулась к окну, сцепив руки на груди. Я взял планшет и, проведя пальцем по экрану, активировал устройство. Похоже, оно работало на древней системе управления, которую уже давным-давно сменили четыре новых версии.
А ещё на этом устройстве был всего один файл. Один-единственный. Видео. Хотя в этом мире говорили просто «ролик».
Я ткнул в файл, и проигрыватель открылся. Ещё секунд пять он «тупил», а потом наконец-то пошло видео. Судя по полосе таймера, оно длилось почти двадцать минут. И я начал просмотр, очень надеясь, что вот-вот получу ответы на наболевшие вопросы.
Съёмка велась сверху. Я почти сразу понял, что камера висит в углу комнаты, под потолком. А на видео была именно комната. Хотя правильнее было бы сказать, камера. Настоящая камера с голыми бетонными стенами и кроватью в центре.
На кровати лежал молодой человек моего возраста. Двусердый, как я понял, разглядев тёмную полосу на правой щеке. Его грудь мерно вздымалась и опускалась. Руки свободно лежали вдоль тела. На спокойном лице не было ни одной эмоции.
— Так выглядит кризис со стороны, — проговорила Мария Михайловна, даже не оборачиваясь к планшету. — Как я и говорила, человек просто спит. Сон крайне глубокий, спокойный. А в этот момент его тело и энергетическая структура меняются. Очень быстро…
В ролике ничего не происходило, но я продолжал смотреть, не отрываясь. Будто пытался разглядеть сквозь физическую оболочку те изменения, которые шли в спящем парне.
— Во время кризиса двусердых всегда помещают в карантин, — сообщила Мария Михайловна. — У нас в городе он находится в подвалах Тёмного Приказа. За дверью на посту группа быстрого реагирования в тяжёлой артефактной броне. Они заходят, когда двусердый просыпается…
Стоило проректору замолчать, как картинка изменилась. Молодой человек вздрогнул и открыл глаза. Пару секунд он смотрел в потолок, а потом медленно сел на кровати.
В этот же момент вокруг него прямо из пола выросли толстые прутья решётки. В тот же момент дверь в камеру открылась — судя по толщине, она выдержала бы даже прямое попадание из танка — и внутрь ворвался десяток ратников.
Такую броню, как у них, я видел лишь однажды. Когда неподалёку от нашей заставы образовалось гнездо отродьев. Тогда на границу прилетел отряд зачистки. И ратники, входившие в него, были именно в этих доспехах.
Выглядели они внушительно: как броня робокопа в одном из фильмов в мире Андрея. Мощные внешние щитки, полыхающие рунами. И внутренний доспех, почти чёрный. Он проявлялся в те моменты, когда бойцы двигались.
Но стоило им встать неподвижно, как их тут же покрывал сплошной энергетический щит, смазывая подробности фигур.
— При пробуждении после кризиса сразу же проводят ритуал распознавания, — тем временем просветила меня Мария. — Только так можно выявить, тёмный перед тобой или обычный двусердый…
Внутри клетки замерцал круг. Свет от него поднимался стеной, идущей вверх, к потолку. В окружности я заметил рунные письмена. Впрочем, как подсказывала память Андрея, это были не совсем руны. И даже не иероглифы. Каждая такая псевдо-руна обозначала какое-то колдовство. И, скорее всего, была целым словом.
Люди познакомились с этими письменами во время борьбы с Тьмой. В гнёздах нередко находили артефакты, которые были исписаны подобным образом. Расшифровка этих знаков и привела к тому, что появилось рунное колдовство, используемое для создания рунных артефактов.
Впрочем, ничего общего ни с иероглифами, ни с рунами саксов, эти знаки не имели. Это были довольно сложные рисунки, которые выполнялись при помощи особой техники «начертания тенькой». Больше я про это искусство ничего не знал. Но и этого было достаточно.
— Зелёный — это тёмный. Красный — двусердый, — просветила меня Мария. — Как в светофоре, но наоборот.
Рунный круг полыхнул зелёным. Камера не слишком чётко передавала цвета, но опознать было несложно. И в тот же миг парень рванул, яростно кинувшись на решётку. Рванул как телом, так и энергией.
Я с ужасом смотрел, как сминаются толстые прутья, как прямо на глазах формируется выход из клетки… Но ратники не зря ели свой хлеб. Они открыли стрельбу почти сразу, едва мигнул круг. И я не сомневался, что стреляли они даже не пулями с сердечником из хладного железа, а чем-то помощнее. Скорее всего, каким-то артефактным боезапасом.
Пули рвали тело тёмного, выбивая из него куски плоти. Из дырявого, как решето, туловища хлестала кровь. Но тёмный и не думал умирать. Вокруг него слой за слоем нарастали щиты, руки вибрировали от переполнявшей их силы, а глаза в какой-то момент налились тьмой.
И перестали быть глазами человека.
Он бился до конца. Как и любой тёмный. Он сумел выбраться из клетки, сумел кинуться на ратников — и даже убить одного из них, оторвав голову. Но силы были неравны. Скорее всего, тёмный получил слишком большой урон, когда был ещё заперт и беззащитен. И внутри его тела оказалось чересчур много хладного железа и артефактных пуль.
Я видел, как дымились его раны, как лицо кривилось от боли. Но парень не останавливался. Он орал: дико, отчаянно, яростно… Я разбирал только отдельные слова:
— Сволочи!.. Преклонитесь!.. Глупцы!.. Сила!.. Твари!.. Убью!..
А потом он упал, дёрнулся и затих.
Бойня длилась всего десять минут.
— Это ещё не конец, — тихо проговорила Мария. — Он притворялся…
Я лишь на миг скосил на неё глаза. Проректор уже сидела в обнимку с бутылкой. А я подумал, сколько же раз она пересматривала это видео, чтобы настолько хорошо его помнить, не глядя в экран.
— Вот сейчас… — прошептала Мария Михайловна.
Я снова посмотрел на экран. А там разворачивался новый акт драмы. Ратники несколько раз выстрелили в лежащее тело, но оно не подавало признаков жизни. И тогда один из них начал осторожно приближаться.
В этот самый момент тело резко выгнуло дугой. Руки и ноги искривились так, как никогда не бывает у человека. Из кистей вылезли две косы, из копчика — хвост. Тело резко увеличилось в размерах…
А через секунду перед ратниками уже возвышался жнец. Такой огромный, что практически заполнял собой всю камеру.
Впрочем, это создание всё-таки отличалось от жнеца. Совсем иная структура брони, более человечные черты — и при этом ужасающая в своей опасности грация движений. Это был только образ жнеца. За этим образом всё ещё скрывался человек… Тёмный… Тот, кто был опасней всех жнецов, вместе взятых…
Снова застучали тяжёлые пулемёты бойцов. Попадания следовали за попаданиями, но жнецу они, кажется, были ни по чём. Скалясь и рыча, он попытался прорваться к двери. Отсёк пару голов, раскидал остальных ратников и почти ушёл. Но снаружи ему навстречу вбежали три двусердых. И атаковали колдовством.
Как бы то ни было, тёмный постарался на славу… Да, он так и не убил ни одного из двусердых, но четверо ратников погибли, а ещё четверо отправились на лекарские койки. Двое оставшихся еле стояли на ногах.