— Вижу, на контакт ты не идёшь… — покивал следователь.
— Если контакт смочить чуть-чуть, лучше будет! — выдал я, хотя и сам сомневался в этом тезисе.
Но кто бы знал, как хочется пить, когда ты давно не пил!.. Просто жуть как хочется. Очень страшно хочется пить. Даже если бы за моими действиями не стоял хитрый умысел, я бы всё равно сейчас только про воду и говорил.
— Федь, ну не заставляй меня Александра Александровича привлекать! — поморщился следователь. — Ну давай я тебе наводящие вопросы позадаю, и ты мне на них ответишь. А не будешь всю историю с сотворения мира пересказывать.
— За стакан воды я расскажу вам, как меня статуя соблазняла, даже в пошлых подробностях! — отозвался я. — Даже покажу в лицах!.. На себе… Нет, вот это извращение только за два стакана воды!..
— Для человека, который хочет пить, ты слишком много болтаешь… — сдвинул брови следователь.
— Для человека, который три дня не пил, я действительно чересчур разговорчивый… И сам не понимаю, с чего бы! — согласился я. — Но пить хочется так, что даже если это будет последняя тысяча слов в моей жизни, я её вам обязательно выскажу! Только дайте воды уже!..
— Хорошо! Отвечаешь на три вопроса — наливаю тебе стакан воды! — неожиданно согласился Иван Иванович. — Договорились?
— Это принуждение, но вы не оставляете мне выбора! — оценил его коварство я.
— Коснёмся того мужчины, который тебе помог… — следователь сходу взял быка за рога. — Видел ли ты его когда-нибудь раньше?
— Его? Точно нет! Я даже не уверен, что он вообще существует, — предельно откровенно ответил я. — Возможно, он вообще плод моей безграничной фантазии! А возможно, просто житель того города!
Петя кивал в такт моим словам, подтверждая, что я говорю правду. Пару раз он перед кивком на мгновение задумался… Но всё-таки кивнул.
— А почему ты решил, что он местный житель? — профессионально-ласково уточнил следователь. — Можешь описать его?
— Это два вопроса, или один? — поинтересовался я, быстро соображая, что наиболее правдиво вещать дальше.
— Само собой, один! — улыбнулся следователь.
— Но я ведь уже описывал, во что он был одет… — напомнил я.
— Да, я видел, — кивнул следователь и, сверившись с блокнотом, продиктовал: — Майка, открывающая плечи и верхнюю часть груди, на довольно тонких лямках, и шорты, с изображением банана и киви на причинном месте с надписью латинскими буквами: би-и-джи, пробел би-о-ессе-ессе? Не знаешь, кстати, что означают эти слова?
— Что-то на сакском, может? — предположил я. — По смыслу, наверно, что-то вроде большой перец… Или большой банан?
Петя кивнул, хоть и с некоторой задержкой. Сложно с ними, с менталистами… Они хуже всякого детектора лжи. Каким-то образом улавливают даже тончайшие нюансы. Ну ведь «большой босс» — это же практически «большой перец»! Ну серьёзно!
— Ладно… И почему ты думаешь, что он местный? — продолжил допрос следователь.
— Да в такой одежде только у себя дома и походишь! — пояснил я. — Тем более, у него на пузе майка была в масляных пятнах… Ну точно из дому вышел, чтобы Тьме по роже настучать перед завтраком!
— Хм… — следователь повёл бровями, вздохнул и хмуро согласился: — Ладно, давай теперь описание внешности…
— Ну он был лет пятидесяти на вид… Плотно сбитый… Плечи широкие, натурально прямо, размер шестидесятый. А ручищи толстые, как моя нога!..
За дверью камеры что-то громыхнуло. Раздались голоса. Я, Петя и Иван Иванович с интересом уставились в сторону звуков.
— Ты, продолжай, Федь, продолжай! — опомнился следователь.
— Ну вот, ручищи толстые… Костяшки! О! Костяшки намозоленные! Он, видимо, часто кого-то бил. Возможно, что как раз Тьму перед завтраком.
В коридоре послышались крики. Следователь поморщился, жестом остановил мой рассказ и направился к двери. Не успел…
Дверь, явно ценную, тяжёлую, покрытую рунами, как и стены в кабинете, вынесло так, будто это был картонный межкомнатный ширпотреб.
— Ваша светлость, прекратите портить казённое имущество! — в кабинет, спиной вперёд, упираясь двумя ногами в пол, что несильно помогало, заехал весьма колоритный дядька в форме Тёмного Приказа, занимавший, судя по золотым нашивкам, высокий пост. — Я буду жаловаться!..
Вот только зря он жалобами грозит… Это я сразу понял.
Во-первых, раз «ваша светлость» — значит, я вижу перед собой представителя одной буйной семейки, которая даже справку может предъявить. Ну или щёку, левую, если кому-то уж очень надо.
А, во-вторых, в мужчине, вошедшем в кабинет, сразу чувствовалась сила! От него прямо вот-таки веяло мощью, властью и деньгами.
И если тут, в Покровске-на-Карамысе, ты высокий чин Тёмного Приказа, украшенный золотыми нашивками, то там, во Владимире, разница между тобой и отроком второго ранга, которого три дня не поили — только в том, что ты, собака, в воде себе не отказывал все эти дни.
А в остальном разницы никакой. Что один муха, что второй — муха.
— Жалуйся! — заявил его светлость, входя в помещение вместе с чиновником Тёмного Приказа.
— Сюда нельзя! — обиженно вскинулся Иван Иванович.
— Ты мне, запретишь, что ли? — мрачно осведомился его светлость.
А я прищурился, оглядел огромную фигуру, каким-то чудом втиснутую в пиджак, кафтан и рубашку…. А затем погремел кандалами, привлекая внимание.
И когда на меня уставились все собравшиеся, нагло заявил, кивнув на его светлость:
— Вот такие плечи и были! Правда, рост на три головы ниже.
— Хм! Брешешь! — тут же отозвался его светлость, шевельнув окладистой бородой и показав всем и сокола Рюриковичей, и чёрный шрам на щеке. — Если плечи такие, то ниже, чем на две головы, рост быть не может! Физиология не позволит!
— Да точно такие! — возмутился я, обидевшись за Андрея. — И рост, как я сказал!
— А ноги кривые были? — уточнил его светлость.
— Кривые, ваша светлость, — согласился я. — Колченогий был!
— А возраст? — не отставал вновь прибывший.
— Да лет пятьдесят, — отозвался я.
— Тогда может быть… Просел, значит, с годами. Ты, что ли, Фёдор Седов? — поинтересовался его светлость, глянув на меня из-под кустистых бровей.
— Так точно! Я! — пришлось признаваться, даже несмотря на то, что воды я, скорее всего, в таком случае уже не получу.
Во всяком случае, в ближайшие час-два.
— Сымайте с него это всё хозяйство! — приказал его светлость, кивнув на кандалы.
Что, естественно, вызвало бурю тихого возмущения со стороны работников Тёмного Приказа.
— Так не положено же, ваша светлость! Он у нас под следствием! — попытался спорить высокий чин с золотыми нашивками.
Ишь ты, храбрый. Или безумный. Или два в одном. С его работёнкой-то, конечно, рехнуться несложно…
— А мы допрос не закончили… — тихо пробормотал более осторожный Иван Иванович.
А Рюрикович в ответ прокашлялся, нахмурил густые брови и попросил таким голосом, что даже я захотел взять под козырёк:
— Так, слушайте-ка сюда, голубчики! Парень приписан к моему училищу! К моему! И ни один засранец, кем бы он себя ни считал, не имеет права без разрешения, подписанного мной или проректором, забирать ученика! И то, что мне пришлось сюда из самого Владимира пилить, чтобы решить вопрос — это уже такая жопа для каждого из вас, что только быстрое освобождение моего учащегося ещё может спасти ваше начальство от каторги, а вас — от ухода в городовые… Или, того хуже, в дворники!
— Особые хоть, ваша светлость? — с энтузиазмом уточнил Петя, которого его работа в моём лице за последние сутки, похоже, достала.
— Ну не без того… — его светлость покрутил огромной лапищей в воздухе, как в мире Андрея любил делать один президент России со своим знаменитым «панимашь». — Давайте уже! Выдавайте мне учащегося, время дорого! Мне в ещё в училище заехать надо, раз уж тут оказался…
А дальше случилось обычное для таких печальных ситуаций переглядывание, когда следователь смотрел на вышестоящего чина, чин смотрел на менталиста, тот — на следователя… И никто не хотел идти и делать. Ну потому как за это впоследствии отвечать надо будет.
Пришлось его светлости громко прочистить горло, что заставило машину Тёмного Приказа заработать активнее. Кандалы и ошейник сняли, меня отпустили, а мои вещи — браслет-удостоверение и телефон — передали ректору всея «Васильков». Мне он их сразу возвращать не стал: не глядя, сунул в карман. Но я решил, что высказывать протесты пока не время.
Тем более, меня шатало и мотало при ходьбе — не до протестов было. Приходилось все силы прилагать к тому, чтобы не свалиться, споткнувшись о свою же ногу. Всё-таки двое суток на стуле, в кандалах, без еды и воды — это то ещё испытание, даже для молодого и здорового организма.
Моё состояние не осталось незамеченным ректором:
— Ты чего на ногах еле стоишь? Не кормили, что ли?
— Даже не поили, ваша светлость! — немедленно нажаловался я.
Мы как раз двигались по первому этажу Тёмного Приказа, и суровый Рюрикович не стал долго возмущаться таким измывательствам. Скорее всего, даже не собирался — наверняка знал, как все эти расследования проводятся. Просто поймал доверенного, который тащил на подносе две чашки в один из кабинетов. Одну чашку отобрал, понюхал, что внутри, и сунул мне:
— Бери кофий! И сил придаст, и на ноги поставит! — одобрил он, показав кулак открывшему рот доверенному. — Только на вкус гадость страшная…
Тот, быстро оценив и размеры кулака, и набивку на щеке, резко передумал негодовать. А я принял чашечку с волшебным напитком, без которого Андрей в другом мире не считал себя проснувшимся, вдохнул щекочущий ноздри запах… И сделал осторожный глоток, зажмурившись от удовольствия.
— Да ты, брат, извращенец! — оценил мою довольную рожу ректор. — Понравилось, что ли?
— Пахнет большими деньгами, ваша светлость! — отозвался я. — Примерно моим годовым заработком.
— Негусто у тебя с заработками… — пробурчал в бороду ректор. — Ладно, наслаждайся… Только на ходу!