димо иметь в виду, что небольшие группы вульфов нередко сопровождают более сильных отродьев.
Пока бежал вниз по лестнице, чуть шею не сломал, поскользнувшись на желудочном соке бурдюка. Жирный скотина всё запачкал этой дрянью: лестничная площадка на третьем этаже была залита почти полностью.
Второй удар тёмного застал меня на втором этаже, и тут были все шансы остаток пролёта преодолеть кувырком. На сей раз здание тряхнуло так, что я еле-еле устоял на ногах, схватившись за перила.
В голове мелькнула мысль, что если внизу так грохочет, то, наверно, можно уже и не бежать. Но выстрелы из ружья Семёна Ивановича говорили, что там ещё есть, кого спасать. И мы с «пушком» продолжили свой забег.
В холле висела такая густая пыль, что увидеть что-либо было решительно невозможно. Я на миг прижался к стене со стороны лестницы, пытаясь понять, что же там происходит. Из конуры Семёна Ивановича снова стеганул выстрел.
— Пошёл на хрен из моего общежития, дерьмо тёмное! — голос смотрителя дрожал и был полон такой непередаваемой уверенности в своих силах, что удивительно было, как он ещё не забился под стол и не дрожал там, точа слезу.
Но мужик готов был, похоже, умереть, а не допустить тёмного на вверенную ему территорию. Уважаю! Тёмный же нанёс новый удар. С потолка на меня осыпалась штукатурка, густо присыпав голову и плечи. Видимость немедленно стала ещё хуже.
«Куда стрелять-то⁈ — подумал я, выглянув в холл, а потом сам же себе напомнил: — Ты же двусердый, Федя, едрить тебя за ногу! Не тупи!».
Потянувшись к тёмному сердцу, я снова взглянул на мир, но уже иным зрением. И этому зрению тоже мешала пыль, но сквозь неё отчетливо мерцали светом частички энергии, которой в живых существах всегда больше, чем в пространстве и неживых предметах.
Может, я не умею пока видеть её сквозь стены, но сквозь пыль — отлично вижу. Вон мелькает краешком энергия смотрителя, то исчезая, то появляясь. А вон и сгусток посреди холла. И ещё пара мотается вокруг. Вольфы, похоже. Вот этих я и решил убрать первыми. У них, в конце концов, звериный нюх имеется. Найдут меня, сволочи, по запаху…
В тот момент, когда вокруг тёмного что-то изменилось, и шлейф его энергии рванул в сторону комнаты смотрителя, я начал стрелять. Четыре выстрела — по две пули каждой твари, проникшей в холл. Ещё четыре — тёмному.
Хотел убить, но не убил. Тёмный прикрывался какой-то защитой, которая выдержала мои попадания. Тут же звякнула металлическая шторка, и меня дуплетом поддержал Семён Иванович. Правда, попасть он, скорее всего, не попал. В отличие от меня, смотритель двусердым-то как раз не был.
Я рванул по лестнице через три ступени, спеша убраться подальше от врага. И, похоже, вовремя рванул. В стену, в оба пролёта лестницы, прилетело заклятие, которое ударило не хуже пушечной картечи.
Я как раз успел выскочить на второй пролёт, который от удара тряхнуло, а меня даже слегка подкинуло в воздух, бросив носом вниз на ступени. Весело зазвенели гильзы, выскочившие из открытого барабана, но «пушка» из рук я не выпустил. Хрен вам! Четырнадцать патронов ещё ждали своего часа в кармане ветровки, застёгнутом на молнию.
— Ты там, парень? — мужской голос, донёсшийся из холла, не принадлежал Семёну Ивановичу. — Давай, выходи! Госпожа сказала всыпать по твоей наглой попке! Ха-ха-ха…
Пока тёмный изгалялся в словесах, я, по-прежнему лёжа на втором пролёте лестницы, успел заново набить барабан. А смотритель ещё разок саданул дуплетом. В ответ тёмный опять врезал по его комнатке.
— Думаешь, эта смешная коробка с твоими приятелями долго выдержит? — осведомился тёмный. — Ещё пара попаданий, и всё, конец консерве!
Я снова потянулся к тёмному сердцу, а потом осторожно выглянул из-за края лестницы. Тёмного я не видел со своей позиции, значит, надо было спускаться. Но спускаться было страшно, потому что этот гад бил по площадям. И мне его снаряды совсем не нравились.
Но деваться некуда. Тем более, тёмный делал паузы между ударами. А значит, когда он в следующий раз ударит — можно будет рискнуть. Главное — его при этом достать.
Снова выстрел из двух стволов ружья, и снова ответный удар тёмного. На этот раз я даже отчётливо услышал треск стен: общаге Васильков приходилось нелегко.
Я быстро высунул нос, чтоб проверить обстановку. Тёмный стоял на том же месте, ни от кого не скрываясь. И я решительно рванул к нему. Зачем? Да чтобы стрелять почти в упор. Чтобы видеть гада своими глазами. Он, похоже, услышал меня, стал оборачиваться… А я, наконец, увидел его. Да, это был тот самый мужик с улицы, только сильно припылившийся, как, впрочем, и я сам.
Рядом валялось два трупа вульфов. Пули в тёмного я всаживал почти в упор. На пятой упала его защита, на шестой — эту сволочь сбило с ног и отбросило от меня. Седьмая пуля протащила мужчину по полу. Но и его заклятие, хоть и по касательной, ударило меня в правую руку, выбив револьвер.
А я не стал подбирать «пушка» и терять время. Рванув из кожаных ножен штык-нож, просто прыгнул на тёмного сверху. Удар-удар-удар! Бил я хорошо, от души и по всем правилам. Хладное железо стонало, ежесекундно грозя сломаться: чуть поведёшь в сторону — и всё, остался без лезвия.
Но я всё-таки сумел пробить защиту, и штык воткнулся тёмному в грудь. А он, судорожно харкнув кровью, саданул по мне так и не сформированным заклятием…
…И я снова отправился в полёт. Прямо как тогда в переулке, когда уничтожил заклятие кондитера. Но теперь всё было иначе. Острее, что ли?
Я не сразу понял, что тёмные точки, веером летящие во все стороны — это моя кровь. Зато успел сгруппироваться при приземлении, хотя, если честно, моё тело слушалось очень плохо. А когда меня грохнуло об пол — вконец перестало слушаться. Я было подумал, что снова кризис…
Но нет! Хрустнула левая рука, взвыло болью правое колено, стрельнуло в правом плече… Я прокатился по полу, стукнулся об стену — и, кажется, даже отключился. Но тело, в отличие от сознания, оставалось на месте, чувствуя каждый неудачный кувырок. Вот эта боль во всём теле и заставила меня очнуться почти сразу. В ушах стоял звон, зрение плыло…
А в оседающей пыли я видел, как в холл входит вульф. Ещё один! Похоже, один из трёх, кого спугнула падающая туша кроведя. Видимо, он так и тёрся где-то возле здания. А я не мог даже толком пошевелиться…
С улицы доносилась частая стрельба из автоматов. Там уже вовсю шла зачистка отродий, пробившихся на территорию училища. И умирать от сраного вульфа, когда победа так близка — было бы очень обидно. Память Андрея весьма некстати и глумливо подкидывала воспоминание о недожаренном блине…
Грохнуло ружьё смотрителя, вульфа откинуло на пол, но он поднялся вновь и, ощерив клыки, бодро похромал ко мне. Кажется, и этому Тьма приказала что-то сделать с моей задницей…
Я успел заметить девичью фигурку, метнувшуюся от лестницы к центру холла. Вульф тоже услышал движение, развернулся, зарычал…
В руках Покровской мой «пушок» смотрелся… Да как ручная картечница он смотрелся! Огромный и страшный, в общем. Проверив барабан, девушка вскинула револьвер одной рукой, прицелилась и выстрелила. А я даже не мог её предупредить, что так делать не надо…
Не надо держать его одной рукой! И не надо из него стрелять хрупким девушкам!
Вульф рухнул, как подкошенный. А вскрикнувшую от неожиданности Авелину откинуло на спину отдачей. Надеюсь, она ничего себе в полёте не сломала…
Мне показалось, что прошло не больше секунды, но, закрыв и открыв глаза, девушку я обнаружил уже рядом с собой.
— Дурак, кто же штыком тёмных бьёт! — Авелина быстро меня осмотрела и принялась чертыхаться, добавив напоследок всё, что обо мне думает: — Дебил! Придурок!.. Семён Иванович! Семён Иванович, сюда! Скорее!
— Тащите его ближе! — отозвался смотритель из окошка.
— Да нельзя его тащить! Он здесь сдохнет сейчас! Киньте аптечку! — отозвалась девушка, принявшись стягивать с меня ветровку, и лицо у неё перекосило так, будто в ветровку был завёрнут не человек, а кусок мяса.
Впрочем, вспоминая обильно летящие капли крови… Подозреваю, что выглядел я и впрямь жутко. Однако помирать не спешил. А вот поорать, когда девушка зацепила левую руку, как оказалось, был ещё способен. И эта боль в сломанной руке, и продравшийся из глотки крик, наконец, вернули мне ощущение тела.
— Да не дёргайся ты, дурака обрубок! Лежи, тебе сказали! — взвыла девушка, а мне как-то резко поплохело.
— Ох ты едрить меня туды-сюды! — глядя на меня, выдал предварительный диагноз подбежавший смотритель. — Так, ты только лежи, Фёдор, лежи! Не шевелись… А вы, Авелина, не дёргайте ему левую руку! Не надо… Видите, она у него… Не совсем здорова.
— Она просто сломана! — наконец, смог говорить я.
— Вот-вот, нездорова! — согласился смотритель.
— Да вы на его грудь посмотрите! — воскликнула Покровская. — Решето, блин! А он дёргается, как дурак! У него только кровь перестала сочиться!
А вот и причина, почему мне поплохело. Стараясь не шевелиться, я скосил взгляд на грудь и вынужден был согласиться с Авелиной. Натуральное решето! Последнее заклятие тёмного наделало во мне кучу маленьких дырочек. Кровь успела свернуться, пока я лежал, но стоило дёрнуться, как начала сочиться вновь.
Смотритель снова попросил его «едрить туды-сюды», почесал затылок, прошептал коротенькую молитву… А потом решился. И, вытащив нож из аптечки, срезал рубашку — два рубля двенадцать копеек! — принявшись поливать мне грудь и живот из того же тюбика, которым обхаживал Псковича. Ощущение было такое, будто у меня на груди костёр развели. Я отчаянно замычал, до скрежета сжав зубы. А Покровская, расширив глаза, покосилась на смотрителя.
— Да просто щиплется чуть-чуть! — ответил тот успокаивающе.
— Слишком… Много… Чуть-чуть… — выдал я, стараясь сдержать крик.
— Ты, Фёдор, терпи! Терпи, кому говорят!
Семён Иванович вытащил из аптечки бинт и быстро глянул на Покровскую, как будто решая, просить её или нет.