— Вижу, мы с вами на одной волне, — проговорил мужчина, бесшумно скользнув металлическим стулом по кафельной плитке к моей кровати.
А заодно и продемонстрировав изрядно распухшую папочку моего личного дела.
Можно ли сесть на обычный больничный стул так, будто восседаешь в кресле? Можно ли с достоинством возлежать на нём, пока кто-то убого скрючился, лёжа на удобной кровати? Вопросы из разряда тех, на которые ищут ответы суперкомпьютеры из фантастики в мире Андрея. Главный вопрос Вселенной и всего-всего-всего… Ну и тому подобное.
— Можете называть меня Иван, — предложил гость и пояснил для непонятливых: — Иван Иванович Иванов.
— Очень… Многообещающе! — нашёл я подходящее слово.
Тут можно было бы возмутиться, что мужчина наводит тень на плетень, строит тайну на пустом месте… Но, во-первых, так его и зовут. И, уверен, ни на какое другое имя он не откликнется. А, во-вторых, мне сейчас совершенно чётко дали понять, что я говорю не с человеком.
Я говорю с чем-то большим.
В мире Андрея обыватели думали, что все эти «Ивановы И. И.» и «Д. Джонсоны» — для того, чтобы настоящее имя скрыть. И тут многие обычные думают так же. Вот только подобные ФИО используются вовсе не для сокрытия личности. Кому надо — и так всё узнает. А кому не надо, тот просто должен почувствовать имя собеседника не душой, а задницей — через которую, как известно, частенько доходит лучше, чем через глаза и уши.
Андрею и самому иногда приходилось схожим образом представляться. И каждый раз он был не Андреем: он был сутью от сути и корнем от корня. Он был просто лицом, которое принимает для удобства общения Её Величество Система. И неважно, что где-то она персонифицирована в виде царя, а где-то обезличена сменяемостью власти. Важно, что человек, который так представляется — не есть человек в полном смысле этого слова.
Ему бесполезно давить на больные мозоли, жалость или обострённое чувство справедливости. У системы нет мозолей, жалости и обострённого чувства справедливости. У системы есть цель. Есть способы её достижения и есть винтики, которые «хоть… назови, а ничего не изменится».
Короче, мне тоненько намекнули, что всё личное осталось за дверью моей палаты.
— Вполне возможно, — улыбнулся мой гость.
— В любом случае, я рад с вами познакомиться, Иван Иванович! — заметил я.
— Возможно, вы скоро измените своё мнение… — снова улыбнулся мой гость.
Он вообще много и часто улыбался. Если кто-то всё-таки не искал фото улыбающейся акулы, или не стал уточнять, в каком случае эту улыбку можно лицезреть, мне несложно объяснить. Они улыбаются, когда выдвигают челюсть, чтобы её раскрыть. Широко-широко…
И это будет последнее, что увидит человек, сохраняя прежнюю комплектацию… Или просто последнее, что он увидит.
Но я не стал поддаваться на провокацию, а просто выдал в ответ то, что подсказывала память Андрея:
— Сомневаюсь… Не в вашем случае, Иван Иванович.
Нечасто девятнадцатилетние сообщают такое. В смысле, они ничего такого, в принципе, сообщить не могут. Потому что в девятнадцать лет у них отросло всё, что полагается взрослому человеку, кроме, собственно, «соображалки». Она вырастет сильно позже. Лет через двадцать-тридцать. Если повезёт. А я просто понимал, благодаря Андрею, что должен ответить человек, который знает: бояться ему нечего.
Мой собеседник в ответ лишь изобразил лёгкое недоумение. Ровно столько, чтобы знающий человек понял, что его услышали, а молодой девятнадцатилетний Федя догадался бы, что сморозил глупость. Но я спокойно смотрел на Иванова взглядом самого честного царского подданного.
Переходи к делу, дядь! И сообщи Малой, что с меня пора снимать наручники!
Будто услышав меня, Иван Иванович раскрыл папку и всё с той же улыбкой доброго дядюшки проговорил:
— Ещё в тот момент, когда вы родились, Фёдор Андреевич, мы знали про вас больше, чем вы сами могли знать…
В этом утверждении я сомневался: о том, что в голове у мелкого Фёдора Андреевича, который ещё пачкает памперсы, сидит седой Андрей Петрович с пивным брюшком, знать не мог никто. Впрочем, я тоже об этом не знал в те славные беззаботные дни… Так что, возможно, мой собеседник был формально прав.
— Когда в вашем личном деле появилась первая строчка, вас включили в структуру нашего общества, выявили ваши родственные связи, проставили нужные галочки… — Иванов растянул улыбку. — А вы могли только агукать и реветь, когда хотели есть. Дальше больше! Все ваши поступки, неудачи и достижения аккуратно собирались и подшивались всё в то же личное дело. И не только ваши, но и любого другого верноподданного царства Русского. Более того, скажу честно: всё, что было до последнего времени, вполне укладывалось в рамки первых записей. Пока… Пока вы не получили чёрное сердце! Да, может быть, само ваше Боевое Рождение было довольно-таки обычным… Но вот дальше начались странности. И эти странности сразу были отмечены… Где надо, отмечены.
— И в этот момент Иван Иванович сел на поезд, ну или на самолёт, чтобы лично посмотреть на странного меня? — понимающе уточнил я.
— Не сразу… Но, в общем и целом, вы правы. Если упрощать, именно так оно и было… — Иванов с добрейшей улыбкой покивал. — В отчёте полицейской службы ваше имя впервые проскочило в связи с убийством тёмной куколки из пистолета Цыцеронова, калибр 7.5, серийный номер 1009, зарегистрирован как служебное оружие Малой Марии Михайловны. Но самым удивительным было то, что у вас было разрешение на ношение оружия, полученное в предыдущий день!.. Интересное совпадение, не правда ли?
— С совпадениями такое случается, Иван Иванович… — нашёлся, что ответить, я. — Даже больше: все совпадения обычно выглядят интересными.
— Не сомневаюсь… И, конечно, это совпадение — далеко не последнее! — кивнул Иванов. — Потому что выдано вам это разрешение было в особом полицейском управлении, приписанном к Тёмному Приказу, по просьбе старшего следователя Староземского Константина Петровича, с которым вы познакомились впервые… Только на следующий день!..
— Добрейшей души человек! — нашёл я оправдание для Кости.
— Так и есть! Хороший следователь, хороший двусердый и добрейший человек, — кивнул Иванов. — Хорошие, удачные совпадения… Особенно удачным выглядит такое совпадение: вы поступили в училище двусердых имени Потапа Ратмировича Василенко за две минуты до первого сообщения о начале стрельбы на старом складе, где всё произошло. Представляете, как всё удачно складывалось в вашей жизни! Да и в жизни проректора местного отделения училища имени Василенко… Две минуты, и было бы подсудное дело.
— Полностью с вами согласен! Удивительная череда совпадений! — согласился я. — И до чего ведь удачная!
— С совпадениями такое случается… — вернул мне мою фразу Иванов. — А вот чего не случается, так это убийства тёмной куколки шестого ранга из пистолета Цыцеронова с шестой пули, предназначенной для этого дела, молодым человеком девятнадцати полных лет от роду, который имеет богатейший опыт использования теневой энергии аж в целых две минуты! И приставлен к известному специалисту по теневой энергии Малой Марии Михайловне, которая, как и любой узкий специалист, ущемлена в ином использовании теньки, вплоть до почти полной неспособности поставить колдовской щит.
— Не совсем верно! — покачал головой я. — Щит Мария Михайловна поставить может. Но сла-а-абенький! И всё-таки пару раз этот щит нам очень помог.
— Вот видите: вы владеете той широтой информации, которая недоступна в отчётах. Поэтому мне особенно любопытно услышать подробности именно от вас, Фёдор Андреевич! — кивнул Иванов, тепло улыбаясь мне.
И настала моя очередь говорить и рассказывать… Впрочем, делал я это даже с каким-то удовольствием, потому что, наконец, понял цели моего посетителя и осознал, что ни мне, ни Марии Михайловне ничего не грозит. Почему? Да потому что я просто оказался не тем, кого во мне видела государственная машина Руси.
И вот этот человек, приехавший из Владимира в Покровск-на-Карамысе, имел одну-единственную задачу: выяснить, какой же именно я винтик этого огромного социального образования? Уверен, в столицу Руси доходила далеко не полная информация про мои геройства. Скупые строчки отчётов не могли показать всего того, что здесь булькало и бурно кипело.
И где-то там, в высоких кабинетах, зашевелились люди, державшие в узде всю двусердую братию царства. Отчёты не сходились с данными: в картину происходящего не вписывался некий Седов Фёдор Андреевич. Я был, как белая ворона, как выбившийся локон в идеальной причёске… Потребовалось ручное вмешательство, и Иванов Иван Иванович выдвинулся на место.
Я рассказал ему и про охоту на тёмного, и про то, как у меня проходил кризис, и про то, что произошло с моей сестрой, и про то, как меня заперли в подвалах Тёмного Приказа… Я не скрывал ничего: благо, и скрывать мне было нечего. Закончил я историей о героической защите полупустой общаги от двух двусердых, очередной тёмной куколки и кучи отродьев.
И даже про беседу с тёмным о моей многострадальной заднице рассказал. Надо ведь было как-то оправдываться за то, что слышали все, кто был в общежитии…
А Иван Иванович Иванов слушал меня с доброй улыбкой любящего дедушки, которому любимый внук затирает какую-то фигню. Но, кроме того, он внимательно запоминал сказанное. И в его способности вспомнить всё услышанное даже спустя годы, я не сомневался. Этот человек был опаснее всех акул вместе взятых, и последнее, что я решился бы делать — врать ему в чём-нибудь. Можно недоговорить, можно умолчать, можно где-то сгустить краски… Но врать нельзя категорически!
Сожрёт мгновенно, определив ложь без всякой ментальной магии.
Когда я закончил свой рассказ, он всё так же спокойно сидел на стуле и кивал, видимо, заново прокручивая в голове нашу беседу. После чего опять добродушно улыбнулся и проговорил:
— Вы не всё рассказали Фёдор Андреевич! — он не спрашивал, а констатировал, и я не стал отвечать. — Но у каждого есть свои тайны, я понимаю… Иногда даже и не свои тайны. Главное, что теперь картина сложилась. Идеальная энергетическая структура, да? И пройденный кризис?