Вдалеке от моего вопля шарахнулись два вульфа, чего раньше за ними не наблюдалось. А потом я услышал стон. Степан Порфирьевич! Я кинулся к десятнику и понял, что тот ещё жив. Даже успел перетянуть себе ноги жгутами из аптечки. И даже вколол обезбол. Всё-таки он крутой мужик!..
— Федя, беги… Беги к сто две…
Но я не побежал. Нельзя бежать вот так, оставляя командира умирать за спиной. Я заорал для храбрости, распугав ещё нескольких вульфов. А потом взвалил обрубок десятника на спину и потащил, припадая на раненую ногу.
До сто двенадцатого было метров двести. И у меня не было ни шанса. Вульфов здесь оказалось много: они засуетились вокруг, потянулись ко мне… Но сначала одного, а потом и второго поджарило огненными шариками, прилетевшими от заставы.
И с каждым выстрелом шарики прилетали всё быстрее.
А потом рядом зарычал мотор. Кто-то снял с меня десятника, после чего в машину втащили и меня.
— Смотри, не бросил…
— Гони, давай! Гони!..
— Ходу! Ходу!..
Перед глазами плыло. Дёргало всю правую сторону тела. Боль рвала сознание на куски. И будто вдалеке звучали голоса:
— Не жилец… Пристрелить, может?..
— Неправильно это, парни…
— Так мучается ведь… Смотри…
Я почувствовал, как с меня стягивают броник и рвут одежду, оголяя правое плечо.
— Мать моя женщина…
— Чем это его так?..
— А давайте лучше пристрелим…
— Я тебе сейчас пристрелю, дебила кусок!
— Так это, господин…
— Ты моей премии решил пулю в лоб пустить⁈ А ну посторонись…
Я почувствовал, что на пульсирующее от боли плечо легла рука.
Затем почувствовал расходящееся от руки тепло…
А потом мне стало легче, и я сумел открыть глаза.
Я лежал во дворе сто двенадцатой заставы. Прямо на земле. Одежду опять, видимо, срезали, обнажив плечо — и выглядело оно страшно. Чёрные вены, чёрные прожилки под кожей и какой-то чёрный комок в правой груди. И это при том, что края раны от зуба почти затянулись.
— Ну вот… Теперь ещё постреляешь… — обнадёжил меня седой мужчина, сидевший рядом.
Я посмотрел на него и не особо удивился, когда увидел остриё изменённой кожи, тянувшееся на щёку по правой стороне шеи.
Меченый. Это он говорил про премию. И это он сделал что-то, чтобы я очнулся.
А вокруг толпились бойцы: и знакомые лица мелькали из нашего конвоя, и чужие — видимо, местные, со сто двенадцатой заставы. И все они смотрели на меня с жалостью. А ещё как будто даже с лёгким привкусом отвращения и брезгливости. Ну понятное дело, в общем-то… Я был отравлен. Я умирал. И только чудо могло поставить меня на ноги.
— Смотрите, вои! Смотрите внимательно! — приказал им меченый.
— Да чего смотреть-то, боярин? — удивился наш сотник. — Видно же, траванули…
— Да не траванули его! — отрезал меченый. — Запоминайте! Ещё не раз такое увидите. Ты как, парень? Как зовут-то?
— А-а… Фёдор, — ответил я, пытаясь привести в порядок мысли, но они, заразы, продолжали мельтешить в голове и путаться.
— Ну поздравляю, Фёдор… Или сочувствую, — ухмыльнулся меченый. — В любом случае, Русь приветствует нового отрока!
— Русь приветствует! — хором отозвались бойцы, стоявшие вокруг.
И только потом до них дошло, почему вдруг прозвучала ритуальная фраза. И до меня тоже, наконец, дошло. Я смотрел на странные прожилки, на вздувшиеся вены…
А затем ошарашенно спросил:
— А я теперь, что ли, меченый?
И тут я понял, что надо бы использовать другое слово. Поэтому, вжав голову в плечи, испуганно добавил:
— Ой…
Бойцы вокруг заржали, а боярин хлопнул меня по плечу.
— Ну можешь, конечно, себя и так называть… Но двусердым быть лучше, чем меченым, правда? А ты теперь, парень, двусердый. Становишься им, во всяком случае. Если выживешь, то с гарантией станешь.
— А я могу… Значит, я ещё и умереть могу? — к такому меня ни первая, ни вторая жизнь не готовили.
— Либо умрёшь, либо выкарабкаешься. Будь у нас тут двусердый лекарь, тогда он выровнял бы процесс выращивания сердца. А пока могу дать тебе совет: возьми в руки оружие и потрать последние три часа, пока ты ещё в сознании, на убийство отродьев Тьмы. Это, знаешь ли, очень способствует развитию чёрного сердца…
Боярин внимательно посмотрел в мои глаза… А затем помахал у меня перед носом рукой и, щёлкнув пару раз пальцами, спросил:
— Федя, блин! Ты понял, что я сказал?
— Идти убивать отродьев! — кивнул я, пытаясь уложить в голове происходящее.
— Ну раз суть уловил — молодец. Дайте отроку оружие, вои! У него мало времени.
Мне не дали автомат. Мне дали егерскую винтовку. А потом даже помогли забраться на башню и не мешали, пока я привыкал к новому оружию. Огнестрел — он и в другом мире огнестрел. Хоть в каждый патрон и понапихано больше магии, чем технологии. Но я справился, разобрался и сделал первый выстрел.
… — За Егора, — прошептал я, глядя, как валится отродье, получившее пулю в башку…
… — За ребят, — прошептал я, глядя, как разлетается голова ещё одного уродца Тьмы…
…А потом я стрелял так много и так часто, что мне только и успевали подносить боезапас. В который уже раз за этот страшный день, весь мир сжался для меня в точку прицела. И, посылая во врага пулю за пулей, я повторял имена сослуживцев.
Раз за разом, по кругу — всех, кого знал. Снова и снова, будто это могло вылечить душу от боли. Не помогло. И снова перед глазами появлялись мертвый Егор, ноги Миши, пробитый насквозь Тихомир, сползающий с сабли…
Андрей Рыбаков из прошлой жизни сейчас бы меня не понял. Он так часто и так много терял знакомых и приятелей, что перестал по-настоящему сближаться с людьми. И, в итоге, к концу жизни душа у него огрубела настолько, что даже коты — коты!.. — не вызывали умиления.
Он прошёл сквозь закат одной страны и кровавое рождение другой. Он видел столько трупов, что сбился со счёта. У него не осталось друзей, которых жалко было бы потерять. Все вокруг для него стали ресурсом, который либо может принести пользу, либо нет. Первым он оказывал услуги ради ответных услуг, а вторых — игнорировал, изредка помогая по остаткам душевной доброты.
Он бы стрелял сейчас, чтобы выжить…
Да меня и мальчик Федя бы сейчас не понял. Ему в этом возрасте полагалось бы рыдать от ужаса. И это было бы вполне понятной реакцией. Особенно для того, кто чуть не умер и снова может умереть.
Он бы сейчас стрелял, потому что заставили…
А я стрелял, чтобы отомстить.
За сослуживцев, с которыми прожил три года.
За ратников, кинувшихся нам на помощь, хотя было понятно, что застава обречена.
За сломанную жизнь Степана Порфирьевича. Потому что ноги отрастить — это как дом покрыть позоло́той. Очень дорого. И очень больно. И даже я, молодой обалдуй, понимал: нет у простого десятника таких денег.
И я мстил отродьям Тьмы за свою боль, за чужую боль, за смерть друзей и сослуживцев. За свой страх и за свою обиду. Я с иезуитским наслаждением, хоть этот мир и не знал иезуитов, находил среди врагов тёмных — и вбивал в них тяжёлые егерские пули.
И они умирали. Не с первого выстрела, так со второго.
С третьего.
С четвёртого.
Я находил их и убивал, попутно уничтожая остальных тварей.
И мир, сжавшийся до точки прицела, медленно уплывал от меня прочь, пока и вовсе не скрылся в спасительной тьме забвения…
Том 1Глава 3
Из дневника мальчика Феди, написанного на неизвестном языке
Так или иначе, появление Тьмы очень изменило этот мир. Вот какие последствия сумел выцепить я:
1. От того многообразия народов, что знал мир Андрея, здесь осталось не так уж и много.
Европа поделена между Иберией, Франкией, Саксонским Союзом, Ирландией и Италией. Это те страны, которые нашли в себе силы сопротивляться сразу двум ударам Тьмы — Скандинавской и Монгольской. Другие либо влились в ряды этих стран, либо перестали существовать.
Зато здесь выжили Ромеи (то, что у Андрея называлось Византией) — они же восточные римляне. Греция, Малая Азия, Ближний Восток, Междуречье Тигра и Евфрата, почти все земли вокруг Нила — всё это Ромейская империя. Отбиться от этих завоевателей сумели только персы и арабы. Так что Иран (который тут Эран) и Аравийский Союз здесь тоже имеются.
Выжила Индия и ряд крупных стран Юго-Восточной Азии. Правда, Океания была потеряна полностью — там теперь Намская Тьма. В Америках осталась на плаву империя Инков, Мешико и Винланд.
Выжил Китай. В смысле, Чжунго.
При поддержке Кореи (здесь Чосон) держится Япония (тут Ниппон)
Африка — одна большая боль всего мира. Потому что там одна большая Африканская Тьма. Только Мадагаскар существует, да северная часть контролируется Ромейской империей, Русью и европейцами.
2. Здесь никогда не было колонизации, если не считать колонии викингов в Северной Америке (тут Винланд). Они, к слову, оказались единственной силой, способной сопротивляться Тьме на том континенте. И несмотря на то, что вначале у них была какая-то тёмная история с одной дурой (кажется, её звали Фрейдис), рост Тьмы в Скандинавии породил поток переселенцев, которые и сумели освоить часть восточного побережья Северной Америки.
В остальном всему миру на весь мир насрать. Ага.
На материке Мешико две страны — Мешико и Тауантинсуйу. Они и сами дикие (еле-еле пар освоили), так и вокруг них полная первобытность. И всем плевать. Не до них.
Африка вся под Тьмой, как и Нам, как и Океания. Там бойня не прекращается. Чего колонизировать?
Азия? Если там что-то тронуть, то Монгольская Тьма поглотит Евразию, поэтому тоже мимо.
Европа более или менее заселена. Но как в клещах между Скандинавской и Африканской Тьмой. Самим населения не хватает.
Русь? Вот Русское царство вымахало, да. Но тоже не до тех размеров, какие помнит Андрей из другого мира. Юг Сибири заселили, север — побоку. Небольшие фактории, куда вахтовым методом мотаются. И всё.