— Мария Михайловна, мне показалось сейчас, или предложенная… Как бы это сказать, схема… Вот! Что она не совсем законна? — выгнул бровь я. — Я, конечно, Костю очень уважаю, но… Зачем ему так ради меня рисковать?
— Тут я Косте не советчик… — развела руками проректор, но я ей не поверил. — Как я поняла, если весь наличный состав отдела придёт в броне и при оружии, то им просто не посмеют возразить. У Судебного Приказа есть, конечно, своя охрана… Однако на противостояние она, скорее всего, не решится.
— А самому Константину за это ничего не будет? — с сомнением уточнил я.
— За него не переживай. Ему точно не будет! — очень уверенно ответила Мария Михайловна.
— Ой, всё это дурно пахнет… — не поверил я.
— Согласна, но Костя решение принял, а он упрямый, как бык… — пожала плечами проректор. — Ладно, я предупредила тебя, своё дело сделала. Поехали в суд: опаздывать туда нам точно не стоит.
В суд мы ехали на машине Пьера, которая будто сошла с иллюстраций середины прошлого века: массивные крылья, квадратная кабина с высоким потолком, диваны вместо эргономичных сидений современных автомобилей. А ещё натуральная ткань обивки и деревянные панели в салоне. Всё до последней мелочи в этой машине словно бы дышало древностью.
Заметив мой живой интерес, Пьер пояснил:
— Это машина моего отца. Я приехал на Русь в ней. Очень хороший модэль… Вид!.. Да. Таких уже не делают, а я к ней привык.
Город за окнами машины готовился к бою. Часть улиц была перекрыта баррикадами: мешки с песком, вбитые в асфальт колья, бетонные блоки. Автобусы шли сплошным потоком. Из города вывозили оставшихся гражданских, по сути, превращая его в одну большую крепость.
И плевать всем, похоже, было на любые возможные возражения из серии: «Где родился, там и помру». Что, конечно, не совсем гуманно, зато разумно и правильно. Ну и да, судя по нашивкам, в маленьком Покровске-на-Карамысе собрались войска всех окрестных княжеств. Удивительно, что наше училище с родовитыми наследниками ещё не вывезли.
Впрочем, несколько раз я замечал и работающие трактиры, и открытые продуктовые лавки. Значит, жизнь в городе ещё не замерла окончательно, не покинула бетонные коробки, ещё робко теплясь на центральных, не перекрытых улицах.
Судебный Приказ занимал монументальное здание с арками, которые держались на резных каменных колоннах в традиционном русском стиле. И народу перед входом скопилась тьма тьмущая… Были тут и городовые, и военные, и охрана, и просто зеваки, и журналисты, которых в этом мире называли осведомителями.
Когда автомобиль остановился, охранники в форме Судебного Приказа сомкнули ряды, образовав узкий коридор между машиной и тяжёлыми дверями здания.
— Вас будут пытаться спрашивать, но вы не отвечайте! — предупредил Пьер. — Как вылезем, так сразу торопитесь ко входу!
— Кто сюда осведомителей-то нагнал… — проворчала Мария Михайловна.
— Если это вопрос, то, думаю, они сами пришли, — качнул седой головой Пьер. — Узнали, что героя борьбы с Тьмой судят за убийство, а это ведь горячий сюжет. Готовы?
— Да! — ответил я.
— Вперёд!
Мы вышли все одновременно. Я задержался только, чтобы подать руку Марии Михайловне, которой пришлось перелезать по заднему дивану автомобиля на нужную сторону. А потом Пьер с удивительно крепкой для старика хваткой вцепился нам в руки и буквально потащил за собой к дверям Судебного Приказа.
На меня обрушился гомон толпы, крики и шум. Осведомители не сразу поняли, что приехал именно тот, кто им нужен, а когда сориентировались — кинулись к машине, навалившись на цепочку охранников, но те, к счастью, стояли твёрдо. А вот вопросы сыпались со всех сторон, и не сказать, чтобы эти вопросы мне нравились…
— Фёдор Андреевич, скажите, каково это — пасть так низко?
— Раскаиваетесь ли вы в содеянном?
— Как вы убили тёмного?
— Господин Седов, вы уже почувствовали вкус крови?
— Что случилось в тот день, ответьте! Общественность имеет право знать!
— Вы уже обдумали своё следующее преступление? Каким оно будет?
— О мон Дьё, ну что за идиотизм? — проворчал Пьер, заталкивая меня и Марию Михайловну внутрь здания.
— Ваше благородие господин Седов Фёдор Андреевич? — полувопросительно уточнил сотник охранников Судебного Приказа, тут же подойдя к нашей компании.
— Да, это я, — кивнул ему.
— Прошу вас с сопровождающими проследовать в зал ожидания, — сообщив это, сотник охраны подозвал одного из подчинённых, принял у того наручники и снова повернулся ко мне: — Ваше благородие… Позвольте ваши руки.
— Да, конечно…
Об этом меня не предупреждали, но я и сам понимал: никто не пустит меня на суд без этого символа заточения. К тому же, заодно мои карманы споро обыскали. Изъяли телефон, деньги и документы, оставив лишь одежду, в которой я пришёл. Спасибо, шнурки из туфель не стали вытаскивать.
Впрочем, как я подозревал, если судья вынесет обвинительный приговор, то и за этим дело не станет. Но создавать проблемы охране Судебного Приказа я не собирался. Они просто выполняют свою работу, а многие, судя по бросаемым взглядам, ещё и сочувствуют мне.
С Марией Михайловной и Пьером пришлось разделиться. Меня посадили в отдельной комнате, где имелось в наличии кресло, столик и картонный — видимо, в целях безопасности — стакан с водой. Осмотревшись, впрочем, осматривать здесь было особо нечего, я устроился в кресле поудобнее и стал ждать. Само собой, проверил, могу ли использовать теньку, но нет: её надёжно блокировали наручники.
Прямо сейчас моя жизнь делала очередной виртуозный поворот, и я понятия не имел, куда меня занесёт на этот раз. Но мысленно смирился с тем, что, возможно, попаду на каторгу. В конце концов, и там можно жить и делать карьеру. Я по-прежнему не собирался тратить понапрасну своё время, пусть даже и в таких стеснённых условиях…
Только за Софию было тревожно… Даже если Константин убьёт тёмного, сделавшего её куколкой, кто оплатит ей Тёмное рождение? Мама? Сильно в этом сомневаюсь. А времени будет не так уж и много, лет десять. Хотя, скорее всего, и того меньше. И всё это время я буду на каторге.
От печальных размышлений отвлекла скрипнувшая дверь. Внутрь комнаты зашли двое полицейских, одного из которых я помнил — это был давешний противный следователь, которого пришлось ставить на место. А вот второго я впервые в жизни видел. Он был уже в годах и тоже недвусердый, как засранец Михеев. Обычный человек, дослужившийся, судя по нашивкам, до высоких чинов. Тысячник полиции — это не местный ли глава Полицейского Приказа?
— Ну что, Фёдор Андреевич, оценили, насколько вы беззащитны? — зло усмехнулся Михеев, когда я поднял взгляд.
Я промолчал, не считая нужным отвечать этим малоприятным людям. А они остановились напротив и просто разглядывали меня, как зверушку в зоопарке.
— Скажите, Фёдор, а вы не хотите освободиться от всего этого? — спросил, наконец, тысячник, указывая на мои наручники. — Ваши сложности можно очень легко решить, причём здесь и сейчас.
Я молча и резко подался вперёд, заставив визитёров отшатнуться, дотянулся до стаканчика, сделал глоток, зажмурился, будто пил не воду, а что-то очень вкусное… А потом посмотрел тысячнику в глаза и напомнил о правилах приличия:
— Представьтесь, пожалуйста.
Тот нахмурился: ему явно не понравилось и то, что я не показываю страха, и что пытаюсь перехватить беседу.
— Меня зовут Бродов Семён Татьевич, — всё-таки ответил он. — И я глава Полицейского Приказа города Покровск-на-Карамысе.
Если он думал, что должность меня впечатлит, то не ошибся. Я впечатлился. Только вот я не был мальчиком Федей, который схватился бы за любую соломинку — что угодно, лишь бы избежать каторги и не расстраивать маму.
Внутри меня сидел очень циничный, очень опытный Андрей Рыбаков. И его память настойчиво советовала «послать обоих двух в одну перуанскую деревню».
— Целый глава Полицейского Приказа! — я восхитился, прицыкнул и глотнул ещё воды, а затем выдал неожиданное продолжение: — И предлагает мне в обход суда решать свою судьбу… Царского суда, прошу заметить! Неверноподданнически поступаете, Семён Татьевич! Ай, неверноподданически!..
Я даже представить себе не мог, как метко попаду в цель. Даже с моими способностями двусердого я такой меткости ещё не показывал. Со второй фразы и прямо в душу плюнул, если судить по тому, как перекосило главу Полицейского Приказа. Да и неприятного следователя тоже.
Можно было бы развить успех, но в такой ситуации чем больше говоришь, тем больше вероятность, что сморозишь глупость или покажешь себя полным профаном. Ну или вообще ляпнешь что-то такое, что только усугубит твою вину. Не зря же Татьевич с собой в свидетели Павлушу Михеева притащил.
Вот поэтому зрелищем перекошенных лиц я наслаждался молча. И когда полицейские, наконец, взяли себя в руки и даже нацепили подобия улыбок, поинтересовался:
— Это всё, судари? Или у нас предполагается долгая беседа? Тогда, позвольте, я позову своего стряпчего… Да и охрану Судебного Приказа надо бы позвать, — я улыбнулся. — А то вдруг эти разговоры с вами тоже идут в обход суда?
— Да что ты!.. — прошипел Михеев, подавшись вперёд, но был остановлен начальством.
— Ну тогда удачи вам, ваше благородие! — мерзенько улыбнулся Татьевич, разом растеряв начальственный лоск. — Удача вам понадобится.
— Всего хорошего, судари! Дверь не забудьте прикрыть за собой, — не удержался я от издёвки, пусть детской, но оттого не менее обидной: — Сквозит, знаете ли…
Полицейские вышли. И дверь прикрыли. А почти сразу после них в комнату заглянул один из судебных охранников, удивлённо посмотрел на меня и тут же скрылся.
Что ж, обрабатывать меня начали сразу, прямо в Покровске-на-Карамысе. Очень предсказуемо. Вот только соглашаться я в любом случае не планировал. Может, я и не был потомственным аристократом, способным нацепить кирпич вместо рожи даже посреди радиоактивной свалки, но держать себя в руках мог.