Бродов на миг замолчал, моргнул, а потом скривил губы:
— А ты, сучонок, тупой, как я погляжу? — не выдержала душа поэта издевательств, исходящих от какого-то малолетки, каким он меня считал.
— А ты — хамло, Татьевич, — ответил я спокойно. — Наглое, зарвавшееся хамло.
Бродов сжал кулаки и заскрипел зубами так, что аж слышно было.
— Привык сделки со всеми заключать? — усмехнулся я. — Привык загнанных в угол использовать, да, козлина?
Головой я понимал, что девятнадцатилетний Фёдор такого сказать не мог. Из меня рвались знания и опыт Андрея, а это были знания и опыт пожившего своё человека, который, к тому же, и крутился в сфере охраны правопорядка… Но поделать с собой ничего не мог: бесили меня эти двое так, что сил никаких не хватало.
— Чего вылупился-то, урод? — с усмешкой спросил я, глядя, как белеют костяшки пальцев на сжатых кулаках собеседника. — Ударить хочешь? Так ударь, не стесняйся! Сделай мне подарок! Я даже помогу: под твой кулак так подставлюсь, чтобы кровища из моей рожи рекой лилась! Думаешь, охрана Судебного Приказа будет тебя, злобного мудака, выгораживать? Даже если тебе кажется, что ты их за жопу схватил — нет, не станет. Что, забыл? Покушение на жизнь двусердого — это пожизненная каторга. За что бы ты их там ни прихватил, оно не стоит пожизненной каторги.
— Вот же ты гнида мелкая… — не удержался Михеев, стоявший у стены.
— А ты вообще хлебальник свой завали! — посоветовал я. — Ты — говно, Михеев. Не человек, а бурдюк с говном! Ты рот открываешь, а дерьмом несёт на версту!..
Пришлось замолчать, усилием воли заставляя себя успокоиться. Что-то да, разбушевался немного…
А потом уже спокойно продолжил:
— Судари, у меня есть для вас очень любопытное предложение.
— Да пошёл ты! — буркнул обиженный Михеев.
— Совсем обнаглел? — мрачно поинтересовался Бродов, у которого желваки ходуном ходили.
— А предложение такое: сейчас вы поднимаете свои наглые жопы и валите во-он в ту дверь. И делаете так, чтобы я ваших рож больше не видел до конца суда. Иначе я чуть-чуть занервничаю и сам кинусь на ваши кулаки! Подниму шум, разобью себе рожу, устрою скандал… И тогда уже вы будете судьям объяснять, что забыли в этой комнате, и доказывать, что я сам себе лицо о ваши кулачонки расквасил. Только не здесь будете объяснять, а в Ишиме! Вот такое предложение, господа… И действует оно, пока я считаю до пяти. Раз!
Михеев посмотрел на своего начальника, а тот не отрывал взгляда от меня. И на его лице можно было прочитать целую палитру чувств: от крайнего удивления до… Страха? Что ж, если бы я попал, как герои книжек из мира Андрея в какое-то РПГ — сейчас бы точно заработал какую-нибудь редкую ачивку.
— Два! — проговорил я и улыбнулся.
— Семён Татьевич… — проговорил Михеев, пятясь к двери.
Но его начальник, похоже, ещё не готов был верить в происходящее. И я решил ему помочь. Встал со стула, расправил затёкшие мышцы, заговорщицки подмигнул Бродову…
И со всей силы лягнул казённое имущество, одним пинком отправляя в стену, отчего бедный стул жалобно затрещал.
— Три!
А Бродов, наконец, понял, что я не шучу. Ему, видимо, даже в голову не приходило, что молодой парнишка, загнанный в угол, перед лицом неминуемой каторги, может так себя вести. Однако же треск мебели, столкнувшейся со стеной, прозвучал для Бродова предупредительным выстрелом. И живо напомнил о том, что он прямо сейчас нарушает закон.
А если я начну кричать, возмущаться и изображать жертву побоев, сюда слетится с десяток охранников Судебного Приказа, которые ему, Бродову, ну совсем ничего не должны. И появятся вопросы… И поднимется скандал… И, вполне возможно, судебное заседание придётся переносить. А это время, это элемент случайности, это внимание Тайного Приказа…
Всё это главному полицейскому Покровска было не нужно.
— Да что ж сегодня за день! — бросил Бродов, поспешно встал со стула и, даже не пытаясь сохранить лицо, ломанулся к выходу из комнаты.
— Четыре! — рявкнул я ему в спину, внутренне улыбаясь.
«Да толку сопротивляться? Их всех купили!»
«Там все заодно!»
«Я испугался, вот и согласился…»
Сколько раз Андрей слышал подобное в предыдущем мире? И каждый раз он качал головой, не в силах доказать человеку, что нельзя купить всех. Что именно испугать, заставить думать, что все в структуре заодно — и было главной целью.
Тот, кто идёт на такие поступки, как этот Бродов, привык чувствовать безнаказанность. Привык знать все ходы-выходы, привык чувствовать страх. Но ведь над такими всегда есть кто-то ещё. И обычно этот кто-то и есть тот, кто может сделать «ата-та» зарвавшемуся подчинённому. И такие «бродовы» жутко боятся этих стоящих выше.
А ещё боятся предательства тех, кого заставили работать на себя деньгами или шантажом. Потому что понимают: те служат им не за совесть, а за страх и корыстный интерес.
К слову, когда Бродов добрался до двери, охранник Судебного Приказа, нёсший там дежурство, как раз заглянул, чтобы узнать, что за шум и нет ли драки. И Бродов с Михеевым чуть с ног его не сбили.
— Пять, сука! — рявкнул я в спины полицейским. — И не ходите сюда больше!
Я бы им ещё и правильный жест бы в спину показал, означающий, что их только что поимели, но… Наручники и скованные за спиной руки очень уж мешали.
Вместо этого я спокойно дошёл до своего стула, поднял его, хотя для этого пришлось становиться к стулу спиной, и сел, заложив ногу на ногу. А охранник, наблюдавший из коридора, заметив, что я успокоился, выдохнул и прикрыл дверь.
Сидеть пришлось долго. Стул был неудобный. Но лучше неудобный стул и ожидание, чем разговоры с такими уродами, которые ко мне недавно заявились.
Я даже успел немного подремать до того, как меня снова повели в зал заседаний.
Настрой был уже совершенно небоевой. Я готовился принять обвинительный приговор и не сразу понял, что в что-то изменилось в атмосфере.
Что ещё удивительней, источником изменений оказался судья. Он вошёл в зал бодрой походкой, в своей судейской маске, с развивающейся за спиной мантией. А следом очень спешили два его помощника.
Но вот настроение у судьи было совсем другим. Когда он уходил — был подавлен и зол. Сейчас же из него во все стороны плескал оптимизм. И нет, во мне не пробудились способности менталиста. Просто такое изменение нельзя было не почувствовать. Даже Михеев, злорадно ёрзавший на своём месте, подобрался и ощутимо напрягся.
Снова всех попросили встать, а судья взял слово: полились перечисления моих грехов и соответствующие им пункты из Свода Законов Руси. Да так быстро, что я вскоре потерял нить рассуждений. Как, впрочем, и многие присутствующие.
И только по удивлённому и всё более радостному лицу Пьера я понимал, что говорится что-то хорошее.
А потом прозвучало то, что я меньше всего ожидал услышать:
— … Действия Седова Фёдора Андреевича признать случаем обоснованной и разрешённой самозащиты. Обвинение в нападении и убийстве — снять. С настоящего момента считать Седова Фёдора Андреевича невиновным и освободить из-под стражи в зале суда.
Надо было видеть лицо Михеева, когда подошедший охранник Судебного Приказа раскрыл на мне наручники. Зал взорвался шумом. Родные убитых, Михеев и ещё несколько городовых рванули со своих мест: кто к судье, кто ко мне. Но у них на пути стеной встали местные охранники.
Судья попытался покинуть зал заседании служебным ходом. Однако оттуда уже появился Бродов — вот ведь быстрый, хороняка! — с несколькими городовыми. И Неметову пришлось уходить через выход для обвиняемого вместе со мной, Пьером и Марией Михайловной. Вслед за нами поспешили и помощники судьи: носатая, но симпатичная девица и занудного вида парень с чёрными волосами.
В коридоре была давка: кто-то кричал, кто-то ругался, кто-то работал локтями. И я совершенно не понимал, что тут вообще происходит. А это порядком бесило.
Впрочем, не меня одного.
— Да что же такое?.. Что же такое!.. — возмущался Пьер, пытаясь прикрыть нас с Малой своим тщедушным телом.
Я же прикрывал проректора, которая и вовсе растерялась, нервно озираясь и пытаясь не остаться в этой толпе.
— Охранять судью и его помощников! — прозвучавший призыв заставил всех охранников Судебного Приказа стянуться к нам, пробившись сквозь толпу.
И это был наш с Марией Михайловной и Пьером шанс выбраться. Без оторванных пуговиц, а то и ещё чего-нибудь посерьёзнее.
— Отходим к главному выходу! Живее! — звучали приказы охранникам Судебного Приказа, взявшим в кольцо Неметова и помощников.
Но зацепило, как я и рассчитывал, и меня с проректором и стряпчим. Будто утлую лодочку, нас подхватил и понёс на выход поток судейской охраны.
И там, на ступенях крыльца, со всех сторон к нам бросились осведомители, дожидавшиеся конца суда…
А ещё городовые, которых оказалось как-то слишком много…
— Остановитесь! Вы посягаете на безопасность царского судьи! Остановитесь! — закричал один из охранников Судебного Приказа.
Десяток его подчинённых вытащили пистолеты, ощетинившись оружием. Но осведомители продолжали напирать, а за их спинами подступали полицейские во главе с Бродовым.
А потом откуда-то со стороны донёсся знакомый голос:
— А ну стоять, ять! Стоять! Отошли от судьи! — кричал, однозначно, Виктор Леонидыч.
— Стоять, или мы откроем огонь на поражение! — а это уже Константин.
Приехали всё-таки… Зря я не верил.
Услышав крики со спины, полицейские Бродова начали оглядываться и хвататься за оружие. А потом раздалась очередь, и воздух над толпой у входа прорезали свистящие пули.
— Назад, ять! Три-десять шагов от судьи! — ревел наш знакомый урядник, лишь недавно вставший с больничной койки.
Осведомители, конечно же, кинулись прочь… Паника — это страшная штука. А ещё страшнее паника на лестнице. Наша-то группа, окружённая охранниками Судебного Приказа, стояла наверху. А вот бежать люди предпочли вниз по лестнице. Несколько человек, само собой столкнулись, ещё несколько упали… Ну а остальная толпа хлынула вниз, сметая вставших на пути городовых.