— Ты права, — не мог я с ней не согласиться. — Но всё равно удивляет то, как быстро ты в этом начала разбираться.
— Ну… Чем ещё заняться, когда целыми днями не выходишь из комнаты? — Покровская усмехнулась. — Кстати… А ты знаешь этого грустного мальчика?
— Это Саша Емелин, он с первого года обучения, — ответил я.
— Если вы знакомы, то сходи к нему… Я-то привыкла в одиночестве, а ему, похоже, тоскливо! — пожала плечиком Покровская, заставив шёлк заструиться, а меня снова посмотреть на Сашу.
— Пожалуй, и вправду схожу… Но я ещё вернусь, наверно! — предупредил я девушку.
— Я весь вечер буду здесь, — ответила она, а затем, подумав, добавила: — Буду рада обществу.
Фраза была очень вежливой и выверенной. А вот голос и интонация Покровскую выдали. Её действительно порадовало бы моё присутствие. Похоже, Авелине отчаянно не хватало если не друзей, то, как минимум, приятелей, с которыми можно поговорить и не заиндеветь от ледяного равнодушия.
В общем, как-то так и проходил вечер… То с Сашей пообщаюсь, то с Авелиной, то ещё с кем-нибудь из знакомых… Ну и, понятное дело, разок выходил в туалет, который тут оказался в общем зале — точнее, на общем для всех двусердых балконе, причём ближе к лестницам.
Что и неудивительно: постройка-то временная. А значит, и туалеты временные. И пусть кабинки и располагались в специальных комнатах, но запах от них всё равно просачивался наружу. Поэтому и разместили их как можно дальше от зрительных мест. Дабы не оскорблять носы собравшихся малоприятными запахами.
Ну а потом началось выступление, и внимание родовитых детишек сосредоточилось на сцене. Даже Покровская два-три раза вставала с диванчика, чтобы подойти и посмотреть, что происходит внизу. А я, ожидаемо не впечатлившись тем, что поют местные звёзды, сидел и наслаждался одиночеством.
Вскоре мне это наскучило, и я решил выйти на общий балкон: посмотреть, как всё проходит у других двусердых. Охранники, ещё когда я выходил в туалет, спрашивали, куда я направляюсь. Поэтому в этот раз я сходу им сказал, что иду прогуляться в общем зале. Естественно, получил предупреждение о том, что там меня, в случае чего, не смогут защитить. И ответил — под запись, само собой — что всё понимаю и претензий иметь не буду.
Мне было интересно посмотреть на простых двусердых. На тех людей, которые будут, можно сказать, нести мне деньги. Это же важно! И память Андрея подсказывала, что клиентов своих надо знать хорошо — тогда и продажи пойдут.
А я ведь совершенно не знал двусердых! Вот и выбрался в люди: чтобы подслушивать и подглядывать. Если не приближаться к сцене, то на балконе всегда можно было услышать обрывки разговоров, посмотреть на людей, ну и вообще обогатиться социальными знаниями. Полезное занятие, к слову!
У стойки кабака я купил себе стакан с пивом, а затем пристроился у одной из колонн, поддерживающих свод феатрона, и поглядывал на людей.
Там-то я и познакомился с Бубном. Он сам так представился, когда внезапно подошёл ко мне.
— Здарова, молодой! Чё стоишь, как неродной? Меня Бубном звать! Пивом угостишь? — получив от меня стакан, он его разом осушил, крякнул и сказал: — Хорошо!.. Не, ты не подумай — я при деньгах! Но ща натрясся там… Пока очередь отстоишь, уже не пить, а ссать охота станет, да? Но я тебя угощу, братка! Полный стакан!
— Федя! — представился я, понимая, что, кажется, этот мужик от меня сегодня не отстанет. — Да не беспокойся… Рад был помочь. А пиво я и сам возьму… Или сбитень. Там ведь был сбитень?
— Да там всё есть! — обрадовался Бубен. — А пошли бахнем, а? Столик отожмём, постоим, поболтаем… Тебе ведь здесь скучно, да?
— Да как-то так, — не стал скрывать я.
— Мне тоже… Думал, весело будет. А оно скучно… — Бубен вздохнул. — В моей молодости всё это проходило веселее… Конечно, и музыка была другой… Но я так тебе скажу, братка! Лучше два придурка с балалайками, которые еле-еле пальцами попадают по струнам, чем это вот поганое разделение на обычных и двусердых… Когда я был молодой, на выступлениях все держались вместе, и ничего, очень даже весело!
Бубну на вид было лет пятьдесят. Довольно высокий и грузный, как и многие при сидячей работе, но, что удивительно, почти без брюшка. Да и дряблость его одолеть не сумела: видно было, что о физических упражнениях Бубен хотя бы изредка вспоминал.
А, кроме того, у него имелась чёрная отметина на щеке. Поэтому, возможно, Бубен был намного старше, чем выглядел. И в молодости вполне мог застать «доуказные» времена, когда указ царя Петра ещё не разделил общество на обычных и двусердых.
И это было интересно! А ещё было интересно пообщаться с ним, узнать, кем работает, чем живёт… И я согласился. Мы купили напитки, закуски, заняли стол — и, пожалуй, вот тут мне, наконец, перестало быть скучно.
И не только потому, что Бубен был настоящим кладезем информации — а он был — а потому что так гораздо веселее. Со сцены надрываются звёзды, а ты стоишь, попиваешь всякую гадость, закусываешь ломтиками прожаренной картошки или сухариками — и слушаешь интересные рассказы.
— В моей молодости, сам понимаешь, такого великолепия не было. Снимали какой-нибудь дом культуры: угар коромыслом, звук в колонках хрипит, как умирающий… Но весело же было! Людей много, есть с кем пообщаться, есть с кем подраться…
— А с обычными дрались? — уточнил я.
— А-а-а! Тогда это было можно! — отмахнулся Бубен. — Да и существовал, как бы это сказать… Свод неписаных правил! В мужицкой драке никто теньку не использовал. В морду — значит, в морду. Был бы у родовитых такой свод правил, и указа Петрова бы не было!..
— … Я долго на свете живу! Но высоко никогда не забирался! Был как-то головой в одном деле… Ну назначенным, как бы… Долго там просидел — и доста-а-ало! Ять! Ты даже представить себе не можешь, как! Ты подчинённых считаешь придурками, они — тебя! Бумажки-хренажки! И всё время дёргают. И чувствуешь, будто ты, ять, лебедень без крыльев.
— Это как?
— Да так, что жопа и ноги есть, шея длинная, а лететь — не можешь! Только собрался, и шмяк на задницу обратно!
— Так, поди, своё-то дело поинтересней было бы! — заметил я.
— Может, Федь… Не знаю. Я так и не сподобился. Но с тех пор не, никакого руководства. Ну его к бабуям! Нет! Это не моё! Моё дело — поближе к земле.
— … Ну а он мне и говорит: Бубен-на, ты чего сопли жуёшь? Поехали! Ну мы и взяли, значит, паровой «пскович»! Автобус такой был. Слышал?
— Даже покататься довелось.
— Во-о-от! Сечёшь! Вот мы взяли «пскович», загрузились и поехали. По пути заскочили в общинное хозяйство этого Соловейска, и когда девицы с работы шли, мы им кричим такие: «Девчонки, поехали на выходные на море!». Короче, я железно уверен был, что они нас пошлют! Три девушки, с семью незнакомыми парнями, на море, на два дня с палатками… А они, прикинь, мало того, что согласились, так ещё и подружек позвали. Это была поездочка, я те скажу! Жаль, до моря так и не доехали…
— … Нет, Федя, пиво — это древний напиток! Его варить умели ещё до рождения Христа! Точно тебе говорю! Был у меня знакомый учёный, он специально ездил в греческую Африку, копался там в песке. Говорит, что египтяне, ну те, которые пирамиды построили, они вроде как уже пиво делать умели.
— А они его когда умели делать? Когда пирамиды строили, или когда там греки обосновались? — уточнил я, хотя память Андрея подсказывала правильный ответ.
— Умный, да? А я вот не был умным и не спросил! Но, наверное, ещё до греков… — Бубен почесал затылок. — Иначе бы какое это открытие было, да?
— Резонно! — согласился я. — И прямо такое, как сейчас, пиво варили?
— Вроде и такое, и не такое… Типа, Федь, оно там было нефильтрованное, мутное, слабенькое… Они, поди, дристали от него дальше, чем видали! Но это уже было пиво, понимаешь? Древнее него только вино!..
— … И вот открывается эта дверь! Вся такая позолоченная, тяжёлая, а там… Сортир, понимаешь? Даже не унитаз, а, сука, дыра в полу! И позолоченная лепнина на стенах, прикинь!
— А зачем лепнина⁈
— Да я откуда знаю⁈ Сортир — он же сортир и есть! Дырка, яма… Но там, похоже, у семейки такой бзик на чувстве собственного величия, что золото даже в такое дерьмовое место насовали… Ой… — Бубен вдруг замолчал.
— Что? — удивился я.
— Братан, моё естество говорит, что как раз пора итить в сортир! Причём, мне бы надо поспешить!
— Мне тоже бы зайти… — согласился я, допив остатки сбитня и попытавшись ухватить последний сухарик, но Бубен меня опередил, погрозив пальцем:
— Не балуй! Я старый, мне нужнее! Двинули!
Вместе с новым знакомым я устремился в сторону туалета. И был неприятно удивлён: народ там скопилось прилично, даже очередь образовалась.
— Есть другой! — уверенно заявил Бубен. — Их вообще здесь три, и мы с тобой, как умные люди, подадимся в самый дальний!
Мы и подались: выбрались в общий коридор и пошли к главной лестнице, которая приводила на балкон. Правда, там у нас возникла заминка, когда выяснилось, что у меня нет билета — потому что я приехал в ложу к Булатовым. Но этот вопрос был быстро решён — в списках нашлось моё имя — и дальше мы с Бубном поспешили вниз, к самому выходу из комплекса.
Там и в самом деле оказался ещё один туалет. Не очень большой, всего на четыре кабинки. Зато пустой и не настолько грязный, как туалеты наверху.
— Ха! Я же сказал! — радостно провозгласил Бубен. — И никаких очередей, братан!
Не теряя ни секунды, чтобы не потерять ни капли, мы нырнули в ближайшие кабинки, и вскоре я почувствовал небывалое облегчение.
— Да! Вот это блаженство! — Бубен подал радостный голос из соседней кабинки. — Если бы ещё дерьмо не подтекало…
— А у тебя подтекает? — удивился я, застёгивая штаны.
— Ага, течёт прямо… Из соседней, — отозвался тот.
Загрохотала дверь. И ещё раз. Бубен вышел и, видимо, заглянул в соседнюю кабинку.
— Неа, не тут! — заявил он.
Снова громыхнула дверь.