Как застыли и все присутствующие, для которых наша схватка слилась в ускоренный обмен ударами, из которого один вышел с несколькими порезами, а другой — с повреждением правой руки.
Да ещё каким…
Кисть с зажатым в ней палашом упала на песок площадки, а нижняя, ещё оставшаяся с Ярополком часть руки болталась, скажем так, на соплях. Где-то секунду мой противник смотрел на меня, буравя взглядом… А потом глянул на руку, закатил глаза и кулём свалился на песок.
— Остановить бой! — рявкнул Субаба.
Но я уже и так опустил оружие. А к поверженному Коновалову кинулся дежуривший у круга Алексей Павлович. Конечно, это было в нарушение правил… Для начала лекарь должен был дождаться, когда судья трижды задаст вопрос моему оппоненту, а тот — не сможет ответить…
Однако что Ярополк не ответит — понимали все. И никто, само собой, не собирался обращать внимание на мелкое нарушение.
Я же постарался зажать самый глубокий порез на боку. Чтобы кровь хотя бы не лилась сплошным потоком. Нужно было дождаться, пока лекарь сможет наконец-то заняться мной.
А потом все заговорили разом. Субаба скороговоркой спрашивал у лежащего на земле Коновалова, может ли тот продолжить бой. Алексей Павлович кричал за пациента, что не может. Мария Михайловна, бледная, как мел, просила всех успокоиться.
С трибун в мою сторону летели крики восторга и оскорбления. А я плёлся по площадке для поединков, таща за собой к стойке с оружием тяжеленный зауральский палаш. И чуть ли не скребя его наконечником грязный от крови песок.
Там, на стойке — я точно помнил — лежала аптечка, где хранились бинты. И я сосредоточился на этой цели. А вот, что происходило дальше, запомнил плохо. Главное — раны замотал. Хотя нет… Ещё запомнилось, как кто-то, ругаясь сквозь зубы, помогал мне с бинтами. Кажется, это даже была Покровская.
Судя по словам, которые звучали между грязными ругательствами, Авелина как-то догадалась, что Ярополк пытался меня убить. Впрочем, как я позже понял, определить это было несложно. Все ранения, которые я пропустил, были в районе сердца. Лишь одно выбивалось — там подставилась шея. И это оказался наименее опасный порез.
Но если бы он был чуть глубже… Ещё не факт, что меня успели бы спасти. И даже наш лекарь не помог бы. Перебитая артерия — не шутки.
А потом вроде бы меня тащили к лекарне училища Субаба и Семён Иванович. А рядом, кажется, шёл Пскович. И Малая, которая выговаривала что-то всем троим.
Помню, как в лекарне меня усадили на кушетку… А затем примчался, весь в крови Ярополка, наш лекарь Алексей Павлович и, ругаясь на чём свет стоит, занялся мной…
Помню ещё, как Тёма лез ему под руку, пытаясь помочь, но только мешался… И, в конце концов, улёгся рядом, зафырчав, словно маленький, но очень решительный трактор…
В этот поздний вечер кабинет Малой оказался непривычно полон. На стуле для наказаний сидел я, потому что когда меня привели — ещё плохо соображал. Вот и сел туда, куда указали. На остальных местах угнездились Субаба, Алексей Павлович, Пскович и Зинаида Волосова, преподаватель курса серой алхимии, которая вела у третьего года обучения.
— Ну так три составляющих у зелья-то! — удивлялась она, защищая, по всей видимости, Псковича. — Как он определил бы?
— А зачем тогда нужны сопровождающие, а? — сердито сдув прядку волос, выбившуюся из причёски на нос, спросила Мария Михайловна. — А ты мне что ответишь, Витя?
— Г-госпожа п-проректор! Н-ну я же в-всё, к-как н-надо, с-сделал! — отбивался расстроенный донельзя Пскович.
— В самом деле, Мария, ну какой с него спрос? — нервно теребя воротничок лекарской рубахи, поддержал его Алексей Павлович. — Это, скорей, ко мне, как к лекарю, вопросы…
— Хорошо… Тогда вопросы к вам! — резко развернувшись к нему, грозовой тучей нависла над мужчиной Малая.
— Мария Михайловна, так в зелье-то три составляющих! — напомнила Волосова, взявшись защищать уже лекаря, у которого аж губы подрагивали. — И ни одна из составляющих не запрещена. Ну мало ли, мальчик себе губу натёр одним, запястье смазал другим… А самая опасная составляющая уже в носу была.
— Да там же в носу у него обычная мазь! Противовоспалительное средство! — чуть не плача от осознания промашки, подхватил Алексей Павлович. — Вот я и не заподозрил!
По мере ругани, в моей голове потихоньку складывалась картина произошедшего.
Ярополк всё-таки сжульничал, но сделал это хитровыдуманно. Использовал некое зелье, которое дало ему на короткое время повышенную скорость.
А чтобы никто не заметил — разделил это зелье на три части. Первая часть была втёрта внутрь носа вместе с противовоспалительным кремом. Зимой в Ишиме случались бактериальные инфекции, и люди частенько пользовались простенькой мазью.
Вторая часть средства была нанесена на верхнюю губу. Причём вторая и первая части друг с другом почти никак не взаимодействовали.
Для этого нужна была третья часть, которая находилась на запястье.
В тот момент, когда Коновалов вытер запястьем правой руки у себя под носом — началось соединение состава, который, став летучим, попал в лёгкие и в кровь. И Ярополк мгновенно, хоть и на короткое время ускорился.
Именно тогда он меня несколько раз и достал.
Причём что происходит нечто странное, успели увидеть многие, но прервать бой не успевал никто. Вся наша с ним сшибка заняла полминуты от силы. Сначала его стремительный налёт, а затем — мой такой же стремительный ответ.
И всё… Бой закончился, а желающие заявить протест ещё рот открывали.
— Я вызову «та́йников», — решила Малая, открыв блокнот и постукивая ногтем по телефонам Тайного Приказа. — Нарушение условий поединка, неизвестное средство… И пусть они с этим разбираются!
— А как же мальчик? — удивился Антон Павлович, который успел немного успокоиться, но всё ещё сидел мрачнее тучи.
— Его состояние устойчивое? — сдвинув брови, уточнила проректор.
— Вполне… Я остановил кровь, обезболил и погрузил в сон, — кивнул лекарь.
— Я свяжусь с его родителями, пообщаюсь… — решила Малая и строго посмотрела на меня. — И попрошу, чтобы даже не пытались против Феди ничего предпринимать.
— Так, может, сразу связаться? — задумчиво сцепив пальцы жилистых рук, предложил Субаба. — Вдруг они всё это и сами замять захотят?
— А вдруг я не хочу заминать, а? — зло отрезала Мария Михайловна, а потом вздохнула и взяла со стола трубку. — Ладно… Ждите…
Разговор у неё выдался долгий. Мы тихо сидели минут двадцать, пока она улаживала вопрос. Наконец, Малая вернулась в кабинет, агрессивно цокая каблучками.
— «Та́йников» вызывать не будем… — с сожалением, как мне показалось, сообщила она. — Притязаний к Феде у родителей Коновалова нет. Поблагодарили, что их беспутный олух жив. Состав снадобья они нам передадут. Утром Коновалова перевезут в лекарню, где ему восстановят руку. Будем считать, что вопрос исчерпан. Алексей Павлович, Зинаида… Спасибо за объяснения. Алексей Павлович, вас я прошу вернуться в лекарню. Николай Пантелеймонович, Виктор, а вас прошу помочь Феде добраться до комнаты.
Телефон на стол Малая положила так сердито, будто собиралась швырнуть, но в последний момент передумала. И правильно: это моя стезя — регулярно трубки разбивать и терять. И нечего в этом вопросе со мной конкуренцию разводить.
— Надеюсь, до Рождества больше никто дуэлей устраивать не собирается! — добавила Мария Михайловна, опустившись в рабочее кресло.
— Т-так с Ф-федей с-себе д-дороже… А б-больше н-не с к-кем! — брякнул Пскович и, поймав строгий взгляд проректора, стушевался. — П-простите…
— Всё, я домой… — прозрачно намекнула нам Малая, что пора выметаться. — Зинаида, вас подвезти?
— Буду очень благодарна! — отозвалась преподавательница.
— Отлично… Всем доброй ночи! — встав со своего места, Малая деревянной походкой двинулась к выходу.
Из своего кабинета она нас выпускала, стоя у двери, прямая как струна, и провожая каждого тяжёлым взглядом. При этом заметно было, что Мария Михайловна уже порядком задолбалась за последние месяцы. Усталость у неё, во всяком случае, накопилась нешуточная.
Так что я пообещал себе, что если меня кто-то снова вызовет — назначу дату на январь, не раньше. Всё-таки железным проректорам тоже надо отдыхать…
Да и мне самому бы не помешало…
Интерлюдия II
Все знают, что мир несправедлив. И что люди изначально неравны — тоже всем известно. А ещё все до единого в курсе, что Земля имеет форму геоида. И это, опять-таки, общеизвестный факт.
Как и то, что если тебя вызвали в Гранитные палаты — значит, жди разнос.
Гранитные палаты — это один из залов Ивановского дворца во Владимире. И абсолютно всё там каменное. Каменные стулья, каменный письменный стол, каменные шкафы… И главное — всё довольно новое и свежее. Ибо долго не держится.
Если царь гневаться изволит, под его ударами не устоит ничего. Даже гранит треснет. А главное, царь не виноват. Натура у него такая, вспыльчивая. И у всех Рюриковичей натура такая. У кого меньше, у кого больше… Однако вывести из себя любого можно.
Когда-то членам старой династии приходилось много драться. Они успешно чистили рыла варягам, гоняли хазар, третировали ромеев — а самое страшное, держали в узде свою дружину, где хватало берсерков. И это при том, что у варягов ульфхендаров тоже немало было.
Вот и научились Рюриковичи встречать любые претензии на свою власть и земли так, что аж камень трещал. Как пошутил один будущий каторжанин, им бы вымереть веке в пятнадцатом — и пришла бы на смену династия поспокойнее…
Сказано было, кстати, ещё в девятнадцатом век. Однако с тех пор шутка прижилась и у Рюриковичей, и среди их окружения.
Так же, как её автор прижился в серых землях Сибири. Если царь оценил шутку — это не значит, что, закончив смеяться, он не проявит железный характер.
С тех самых пор среди придворных ходит другая шутка. Про то, что новые анекдоты царям рассказывают либо отчаянные смельчаки, либо круглые дураки. Что, впрочем, одно и то же. Правда, знают ли эту шутку сами Рюриковичи, доподлинно неизвестно. В их окружении нет настолько отчаянных дураков и круглых смельчаков, чтобы спросить.