— Да что в этой колымаге чинить-то за такие деньги⁈ — возмутился Костя.
— Огонь, — ответил я, потянувшись к тумблеру.
— Что? Какой огонь? — с интересом переспросил Иванов.
— Держитесь там… — я щёлкнул рычажком, переключая положение. — Огонь — это огонь…
В первые секунды ничего не произошло, и я даже испугался, что Шуруп отключил функцию… Но ошибся: просто «огонь» не был привычным Андрею нитро.
Сначала из-под капота сверкнуло отсветом электрических разрядов…
— Что происходит? — пискнула Покровская. — Мы сломались?
— Ещё нет… — ответил я, пытаясь не упустить момент старта.
Но, оказалось, такое невозможно упустить… Сверкание разрядов закончилось взбешённым рёвом двигателя. И я вам скажу так: если ваш электрокар на разгоне заревел, как бензиновый автомобиль — это не к добру. Это очень-очень плохо…
На десятой секунде, как в том анекдоте из мира Андрея, включилась вторая! И машина рванула вперёд, набирая бешеную скорость. Я отключился от визжавшей рядом Покровской, от испуганных криков Кости и Малой, от одобрительных возгласов Иванова…
Я слился с рулём.
Потому что одно дело — «помнить», как на таких скоростях рулил Андрей, а совсем другое — рулить самому. Сто пятьдесят «сокол» набрал секунд за пять, несясь вперёд, как бешеный носорог.
А прямо по курсу, на Фонтановой площади, показалась толпа людей с плакатами. Они выкрикивали лозунги и прочие благоглупости — и явно не ожидали нашего скорого появления.
— Шествие, Федь! Там шествие сегодня! — Покровская осторожно коснулась моей руки.
— К чёрту шествие! Запрещено! — Иван Иванович высунулся из окна и попытался кричать.
А я чуть не заржал, глядя, как встречный поток ветра развевает его губы, забиваясь в рот и заставляя опричника кашлять. Но всё-таки решил помочь и применил более действенный метод: вдавил клаксон, то есть.
Люди в толпе начали оборачиваться. Но где скорость реакции человека, а где — сто семьдесят километров в час, который выдал «сокол»? Мы летели как болид! Как метеор! За кормой только облака снега оставались!
И я уж молчу, что управлять «соколом» стало крайне тяжело: он банально не был приспособлен для таких скоростей. Машина дрожала, взрезая воздух, нос постоянно норовил уйти вправо, а я только и успевал, что возвращать автомобиль на верный курс.
Тем временем, Иван Иванович бросил попытки кричать против ветра и начал разворачивать какое-то сложное плетение. При этом одной рукой ещё умудрялся показывать мне, чтобы я не останавливался. Своё колдовство он кинул вперёд, когда до толпы оставалось всего-ничего.
Воздушный поток устремился в людей — и прошёл дальше, аккуратно раздвигая в стороны тех, кто встал на его пути. Некоторые люди падали, некоторые просто скользили на мёрзлом асфальте. И только знакомый мне по новостным выпускам поп — а в его случае, на мой взгляд, это был именно поп, а не священник — с бешеными глазами фанатика, сумел как-то остаться на месте.
Зачем-то он сделал шаг навстречу машине, будто собираясь её остановить, вскинул крест, раскрыл рот… А Иван Иванович тут же, не мешкая, пустил ещё одно плетение, которое небольшим ураганчиком смело попа в сторону. Прямо в глубокий сугроб.
— А нечего было верой торговать… — буркнул опричник, возвращаясь в салон.
Тем временем мы уже пролетели сквозь толпу и мчались дальше. Широкая улица так и продолжала тянуться на юго-запад, но Малая указала на ближайший перекрёсток:
— Тут налево! — после чего откинулась на спинку сиденья, подтянула колени к груди и прикрыла глаза.
Я чуть отпустил педаль газа, но помогло это мало. Электромотор, лишившись всех ограничений, ревел как безумный, неукротимо неся машину вперёд. Я надавил на тормоз, но тот помог снизить скорость лишь до приемлемых ста двадцати. Приемлемых летом на трассе, но никак не в городе зимой!..
Я сместил «сокола» к правой стороне дороге и кинул автомобиль в поворот, отпуская тормоз и молясь, чтобы нас не завертело. Передний привод вытянул почти неуправляемую машину. Мы пересекли шесть полос вида, как здесь назывался проспект, ещё четыре полосы отходившей в сторону улицы — и, снова чуть не зацепив поребрик, понеслись вперёд.
— Фёдор Андреевич, вижу в вас скрытые, но весьма полезные таланты… — оценил манёвр Иванов. — Вам девятнадцать, но ощущение такое, что вы уже лет пятьдесят за рулём.
— Жить-то хочется! — отозвался я, понимая, что вновь палюсь на мелочах. — Очень…
— Дальше прямо! — пискнула Малая, которая, судя по зеркалу заднего вида, хотя бы глаза открыла, а вот Покровская так и сидела, зажмурившись и вцепившись в свой короб. — Только прямо!..
Прямо — это хорошо. Плохо, что впереди маячил заслон городовых, которые на сей раз хотя бы спешно растаскивали заборы. Но ведь дальше-то улицы не пусты! Совсем не пусты! И смогу ли я изобразить дорожные шашки с учётом того, что Андрей никогда в жизни такого безобразия не творил?
Нам повезло: практически сразу после заслона мы вырвались на начало южного тракта. Здесь была широкая разделительная полоса, по которой я и понёсся, продолжая давить на клаксон. Иван Иванович тоже выставил в окно руку с ярлыком и поднял её повыше. Другой рукой он вытащил трубку, посмотрел на какое-то сообщение и произнёс:
— У нас синяя волна. Просто гоните, Фёдор Андреевич… От столкновений я прикрою.
И я гнал. А впереди один за другим включался синий свет. Что, впрочем, не уберегло нас от появления на пути трёх желающих развернуться, одной кареты скорой и даже машины городовых, которые куда-то сильно спешили.
Иванов каждый раз успевал кинуть вперёд плетение, которое аккуратно смещало автомобили в сторону — совсем как недавно людей в толпе. Ну а я даже слабо представлял себе, какой силы должно быть такое заклятие. А ещё надеялся, что у Иванова хватит заготовок, чтобы и дальше расчищать нам дорогу.
Когда мы вылетели на тракт, у меня уже пальцы начали неметь от того, как сильно я сжимал руль. Позади раздалась трель телефона. Опричник чертыхнулся, но ответил, хотя в этот момент он как раз разворачивал ещё одно плетение, используя обе руки.
— Иванов, ты знаешь, который час? — прозвучал в салоне сердитый мужской голос.
— У меня часов семь утра, государь, — отозвался Иванов.
— У меня пораньше… И у меня как раз завтрак в самом разгаре. Ты знаешь, что завтрак — это святое, Иванов?
— Да, ваше величество. Отлично знаю.
— Ну и какого лешего мне звонит патриарх⁈ Что ты со ставленником Царьграда учудил⁈ Какое, к хренам, нападение⁈ Ты что творишь, собака ты сутулая⁈.. Иванов!
— Да, государь? — деловито отозвался опричник.
— А почему я эхо своего голоса слышу? — поинтересовался его собеседник.
— Потому что вы на громкой связи, ваше величество, — ответил Иванов, бросая вперёд плетение и смещая тем самым вправо небольшой грузовик. — Простите, руки были заняты плетением…
— Гхм… А там, кроме тебя, кто-то есть? — уточнил царь, и его интонация мне совсем не понравилась.
— Тут… Да, имеются… — откликнулся Иванов, одновременно разворачивая новое плетение.
— Так… А НУ ЗАТКНУЛИ ВСЕ УШИ!!! ЖИВО!!! — до того грозно взревел царь, что даже я рефлекторно на мгновение потянулся к ушам.
— Простите, государь… Фёдор Андреевич, а ну-ка верните руки на руль! — выводя меня из этого полугипноза, крикнул Иванов.
— Слушай, Иваныч, я тебя прибью! — удивлённо проговорил государь всея Руси и прочих прихватизированных в процессе расширения державы земель. — Ты что, серьёзно мой приказ отменил⁈
— Исправил, государь, — не согласился Иванов. — Скорости уж слишком большие.
— Скорости… Фёдор Андреевич! Ты там слышишь меня? — спросил государь.
— Да… В смысле, нет! — поспешно ответил я. — В смысле, слышу, но сразу всё забыл.
— Смотри, какой догадливый… — удивился царь. — Фамилия твоя какая, Фёдор?
— Седов, — отозвался я.
— Седов… Что, ять⁈ — государь позволил себе ругнуться от души. — Седов⁈ Вот прямо Седов⁈
Я промолчал, вцепившись в руль. Это сейчас было важнее гневающегося государя.
— Он не может ответить, ваше величество! — вмешался Иванов. — Он ведь уже всё забыл.
— Вот пусть он, чтоб его роду пусто было, и молчит!.. — рявкнул царь. — Молчи, Фёдор! Слышишь? Молчи!
— Он молчит… — заметил Иванов, тоже, кажется, удивлённый напором царя.
— Вот и пусть молчит! Седов, етить твою, ты хоть знаешь, что мне твой дед наговорил⁈ — проревел царь. — Молчишь⁈ Не знаешь⁈ Да⁈.. Я тоже ещё не все слова узнал, которые он мне сказал! Так что молчи, пока я все не узнаю… Иванов!
— Я! — отозвался опричник.
— Головка от буя! Перезвони, когда руки будут свободны! — пробурчал царь, и в трубке зашумело.
А я поймал в зеркале заднего вида невозмутимый взгляд опричника и как-то сразу успокоился. Этот жук точно знал, что делает. И гнев монаршьей особы его, похоже, не особо волновал.
— Можно открыть уши! — заметил Иванов, обведя взглядом всех, кто сидел в машине.
— Это царь был? — слабым голосом спросила Покровская.
— Не-е-ет! Что вы, Авелина Павловна! — ехидно отозвался опричник. — Это был тот единственный за всё время после падения Речи Посполитой придурок, который решил выдать себя за него!
Новая трель звонка заставила Иванова снова чертыхнуться и ответить, в то время как все остальные, кроме меня, машинально потянулись к ушам.
— Бубенцов! Ты где?
— В твоей машине! Сзади прицепом две руки! — недовольно проворчал тот. — Куда ехать-то?
— Пока что на южный тракт! — отозвался Иванов, отбивая вызов, а потом спросил: — Мы же на южном тракте, да?
— На нём, — ответил я, чуть расслабившись.
Город остался уже позади, и мы летели мимо предместьев. Трасса впереди была почти пуста, если не считать одиноких грузовиков, которые мы обходили без особых проблем.
— Иван Иванович, мотор долго не проживёт! — предупредил я.
— А сколько ему осталось? — с интересом спросил опричник.
— Да поскорей бы уже сдох! — возмущённо пропыхтела Малая.