Снизу в корзину ударил тугой комок воздуха. Должно быть, это было что-то убийственное, но защита Авелины опять отразила атаку. Правда, шар всё равно резко качнуло в сторону, заставив нас с девушкой упасть на дно корзины, ещё и старательно придавив собой Тёму. Иначе у всех троих были бы неплохие шансы вывалиться в море.
— Держись! — крикнул я, прижимая к себе девушку и шипящего от ужаса кота, пока корзину мотало, как взбесившиеся качели.
— А-а-а-а-а! — кричала Авелина без какой-либо цели.
— Ш-ш-ш-ш-ш! — надрывался Тёма, вытаращив и без того круглые глаза.
Плетения били в щит, не переставая. Шар мотало, относя всё дальше и дальше от корабля в сторону Руси. Однако и защита уже дрожала от силы мощнейших ударов. Стоящий на корме корабля носатый, что-то яростно крича, обрушивал на шар всё, что было в его арсенале.
А было у него, по всей видимости, немало. Я столько и представить себе не мог.
Я и Покровская сумели подняться, вцепившись в канаты. Возможно, зря. Но очень уж хотелось встретить смерть лицом к лицу.
Мы стояли, глядя, как защита Авелининого артефакта теряет прочность и съёживается. Снизу тихо скулил Тёма, видимо, понимая, что в открытом море и ему бежать некуда.
— Я боюсь, — тихо шепнула Авелина, прижимаясь ко мне.
Я обнял её, но ничего не ответил. Только прижался щекой к макушке.
— Мы умрём… — Авелина подняла лицо, взглянув на меня. — А ты хорошо целуешься…
Ну ещё бы! За две жизни-то можно было научиться… Хотя мысли, конечно, глупые и не о том…
Надо было думать, как выжить.
А я думал о поцелуях, о прижавшейся ко мне девушке, о её губах, о том, что чувствую, как стучит её сердце…
Я даже не понял, как мы слились в новом поцелуе… Шок сыграл своё, наверное. И даже Тёма, испуганно дравший мне штаны когтями, не помешал.
А щит, закрывавший нас от верной смерти, между тем, почти пропал…
К нам рвались ракеты, снаряды, пули… Греки использовали весь арсенал, чтобы остановить маленький воздушный шарик. И даже то, что им противостоял флот и авиация Руси — их не остановило.
А потом возникло странное ощущение… Будто мы оказались в урагане теньки. А Тёма, вцепившийся мне в ногу, вдруг успокоился и зафырчал.
Оторвавшись от губ Авелины, я посмотрел вокруг теневым зрением. И не поверил тому, что вижу.
У наших с Авелиной ног раскинулось облачко, а из него тугими струями рвалась энергия. Прямо в ней, как купальщик в море, с блаженным видом сидел Тёма.
А дальше, поднимаясь вверх, энергия втягивалась в короб с яйцом.
И щит вокруг нас наливался свежей неукротимой силой, отражая и заклятия носатого, и летящие с греческих кораблей снаряды…
И даже ракету типа «воздух-воздух», выпущенную с греческого самолёта.
Это всё прямо по нам летело, кстати. При том, что внизу русский и греческий флоты чуть ли не таранили друг друга. А в воздухе хватало уже и русских истребителей, которые остервенело пытались «куснуть» своих греческих коллег, отвлекая от маленького воздушного шара.
А наш шар, между тем, вырвался из смертоносного облака, будто пересёк незримую границу. Вот ещё вокруг царит огненный ад, а вот — мы летим над морем, и никто в нас не стреляет, никто не пытается убить…
И я не сразу понял, что мы просто пересекли границу Руси. Греки остались там, в ничейных водах. Их корабли отворачивали, беря обратный курс на юг. Их самолёты возвращались на базы, а «Автократорос Леон Исаур», прорвавшись сквозь границу, уходил за горизонт.
И только парочка вертолётов с эмблемами иностранных СНО ещё кружила, но хотя бы на приличном отдалении.
Подняв рубашку, я достал коробку и приоткрыл крышку. Внутри, мерцая гранями символа, безмятежно лежал артефакт, из-за которого закрутился весь сыр-бор.
Авелина снова прижалась ко мне и тоже заглянула внутрь:
— Это оно?
— Не знаю, — честно признался я. — Но все считают, что да.
— Странно, мой родовой артефакт на него откликается, но не вступает в борьбу…
— А должен был? — удивился я.
— Вообще-то да… Нерукотворные артефакты обычно друг с другом не сочетаются, — кивнула Покровская.
— А сердца наших родов? — спросил я.
— Они сразу были парные, — ответила Авелина. — Наоборот, только сильнее становились рядом. Обними меня… Холодно…
Она прижалась ко мне ещё теснее и зябко поёжилась. Убрав коробку, я обнял Авелину и постарался как можно надёжнее прикрыть руками.
А затем посмотрел вниз, на море, и понял, что мы как-то уж очень высоко забрались. Потянувшись к горелке, я убавил огонь.
Судя по солнцу, нас несло попутным ветром на север, к берегам Руси.
А судя по появившимся впереди чёрным точкам, скоро мы должны были продолжить путь на другом транспорте.
*Как животные… Курам на смех!
**Смотреть противно!
***Не надо (не делай этого)… Идём!
Эпилог
В этой комнате всё было монументальным. Огромный стол, будто вырубленный из камня, а, может, кстати, и вырубленный.
Такие же стулья.
И даже шкафы.
Всё было сделано будто для гигантов под два с половиной метра ростом.
Впрочем, гигант в комнате тоже имелся. Не два с половиной метра, конечно, но два пятнадцать или два двадцать точно было.
Сидел, уткнув палец в тамгу и лениво крутя бесценный артефакт, как игрушку, по столу. И наверняка же думал о чём-то государственном, о важном…
А потом встрепенулся и спросил:
— Слушай, Седов. Вот ты знаешь, что такое «бздыря»?
Мои брови поползли вверх. А государь всея Руси и земель, подмятых в процессе исторического расширения, ведь спрашивал это с серьёзным лицом.
— А я вот теперь знаю!.. — не дождавшись ответа, вздохнул он. — И ведь никогда не увлекался выпасом крупного рогатого скота… Как и твой покойный дед, к слову. Ну и откуда он это дурацкое слово вытащил?
— Возможно, мой дед много читал, государь? — предположил я, заслужив хмурый взгляд венценосной особы.
И полминуты тишины.
— Делиться со мной этими знаниями было лишним! — прочистив горло, наконец, заметил он.
После чего взял тамгу в руки и, наконец, внимательно её осмотрел.
— Эта штука выдаёт одну каплю живого металла раз в несколько дней, — сообщил мне царь. — Видел, Фёдор, ключи от всех дверей?
— Видел, государь, — подтвердил я.
— Из этого металла они как раз и состоят. И ведь это не единственное его применение. Очень полезный металл. Правда, у нас его за тысячу лет набралось всего шестьдесят четыре литра с копейками.
Царь замолчал, а я украдкой покосился на Иванова… На Малую… На Константина…
На Авелину…
У каждого на лице застыло что-то своё. Иванов сидел спокойный, невозмутимый — и даже привычно улыбался, хоть и одними глазами.
Малая сжала губы, пыхтя, как маленький паровозик, и явно готовясь защищать кого-нибудь. Скорее всего, меня или Авелину. Ну или нас обоих вместе. Всё же Мария Михайловна — это Мария Михайловна. И даже царь — не помеха её материнским инстинктам, которые она реализует на недорослях из Васильков.
Константин сидел рядом с ней, держа за руку и делая рожу кирпичом. В результате чего стал неуловимо напоминать Петра Староземцева, голову ракетных войск Руси. Которого я видел в городе Тьмутараканске перед тем, как попасть в эту комнату в Скифском дворце.
Авелина смотрела на царя затравленно, с опаской, и пыталась жаться ко мне. Хотя с учётом монументального размера стульев… В общем, нелегко это было.
А ещё на встрече присутствовал Тёма, но он, пользуясь случаем, скрывался в тенях. И только глазами иногда из темноты сверкал.
То в одном, то в другом углу…
Царь положил тамгу на стол и посмотрел на меня.
— Неудержимый, герой, почти знаменитость… И в каждой заднице затычка… Вот что мне с тобой делать, а, Седов? — спросил он.
Я решил промолчать, хотя, конечно, предпочёл бы вариант «щедро наградить». Правда, не к месту вспомнился герой из одного фильма в мире Андрея, говоривший: «Я мзду не беру. Мне за державу обидно».
Вот и я не ради мзды и награды.
А для чего? Да если бы я сам знал, зачем рисковал собой и Покровской… Но по всему выходило, что «за державу обидно» стало. Вот и полез. Сейчас, вспоминая, что творил на корабле, я покрывался мурашками и чувствовал, как волосы на заднице шевелятся.
— У меня ведь, как греки и италийцы говорят, дилемма образовалась, Седов… — пояснил царь. — С одной стороны, я твой род сам, лично, разжаловал из дворянского сословия. Я даже с Дашковым разругался. И, к слову, поспорил с ним, что больше о вас не услышу. А значит, теперь я ему кое-чего должен…
Государь вздохнул, видимо, не желая расставаться с тем, что проспорил.
— С другой стороны, — проговорил он, — ты, как ни крути, умудрился второй раз на блюдечке преподнести царскому роду и всей Руси тамгу Джучи-хана. Первый раз, к слову, опять же твой род постарался… Ну и Покровские… А главная моя головная боль знаешь в чём, Седов?
Царь потянулся куда-то под столешницу, что-то там нажал… И на стене за ним засветился экран, где ведущая новостей что-то бодро рассказывала.
Причём о моих геройствах.
И это была не русская ведущая. Я только по картинкам опознал, что речь о нас с Авелиной.
— Главное, что теперь всё по-тихому не провернёшь! — хмыкнул, кивая на экран, царь. — Новости про твои похождения крутят у саксов, франков, италийцев и греков. Ну и у нас, естественно, тоже. Осведомители-то отовсюду слетелись: думали, греки с нами воевать решили. А оказалось… Оказалось, как оказалось.
На экране мелькали кадры моего эпичного прыжка к балке. С красным пожарным топором за поясом.
И с коробкой, кокетливо выглядывающей между штанами и задравшейся майкой.
— И раз уж не получилось всем миром посмеяться над тем, как поссорились два православных гиганта… Ну так они хоть чужие подвиги со всех сторон обсудят!.. — вздохнул царь. — И теперь я, по идее, просто обязан тебе дать дворец, сундук с золотом и деревню в управление. А для тебя, Седов, это прямой путь в пропасть. Из которой ты уже не выберешься. Тебя просто сожрут.