Парупу в эту ночь не везло с собеседниками. Темнота поглотила безмолвную фигуру Цепуритиса. Паруп задумчиво наморщил лоб. Затем решился и без стука вошел в каюту Валлии.
У самой кают-компании Алиса резко замедлила шаг. Надо быть осторожной, нельзя возбуждать подозрение. Из кают-компании уже все разошлись. Пустые бутылки на столе, словно под хмельком, едва заметно наклонялись в такт качке судна. Подрагивал в своих гнездах фарфор.
Потом Алиса расслышала голоса. Один из них принадлежал Парупу, второй — стюардессе. Каюта Валлии находилась рядом с кают-компанией. Отец пожелал, чтобы прислуга в любое время суток была под рукой.
Паруп разговаривал шепотом. Поначалу Алиса ничего не могла разобрать.
— Оставьте в покое мою шею! — неожиданно воскликнула Валлия. — Вы, наверное, спьяну спутали меня с бутылкой.
— Спьяну? Ничего подобного! Просто захмелел от твоей близости. Поверь, Валлия, мне безразлично, во что облачена красота — в бархат и шелк или в скромное платьице прислуги.
— А еще того лучше — совсем без ничего, да? Знаю таких ценителей красоты еще по «Трокадеро»… А не угодно вам красивую пощечину?
Алису передернуло, как если бы она сама получила пощечину. Слезы обиды навернулись на глаза. Именно потому, что она не любила Парупа, было так оскорбительно сознавать, что и в нем нет любви к ней, что восторженные слова — пустой фейерверк, который он готов зажечь в честь любой, что она для Парупа — лишь бутылка шампанского высокой марки, с этикеткой фирмы Квиесис. Вино выпьют, бутылку с красивой этикеткой выставят на буфете и пьянство будет продолжаться.
А бурный диалог в каюте Валлии все развивался. Алисе хотелось спрятаться, заткнуть уши, убежать. Усилием воли она заставила себя подойти к буфету. Рассеянно взяла хлеб, какие-то консервы. Вспомнив, что ношу ее никто не должен видеть, завернула все в газету.
Соседняя дверь распахнулась.
— Убирайтесь вон! Я хоть и простая прислуга, но в любви пусть вам другие прислуживают… — Валлия без лишних церемоний выставила гостя из каюты.
Алиса попыталась прошмыгнуть мимо. Не успела. Паруп заметил ее.
— Алиса! — позвал он и подскочил к ней, загородив проход.
Разговаривать с ним, выслушивать оправдания было свыше ее сил. Она чувствовала себя так, словно сама попалась на каком-то грязном деле. Выключатель чернел рядом на переборке. Она нажала его и в темноте выскользнула из кают-компании.
Плавно покачивается пол каюты. Вместе с полом качается стол. Со столом — голова. Он снова в туннеле. Хлеб съеден, вода выпита. Кажется, его присутствие пока не открыто. Дни катятся за днями, друг не приходит. Пить! Опять мучит жажда, опять мерещится дождь, опять он отчетливо слышит журчание струй…
Сильный толчок качнул стул, разбудил спящего. Он недоуменно озирается — пустой графин, часы, настольная лампа, открытый иллюминатор, книга. Пелена сна спадает с глаз, но недоумение не проходит. Вокруг уютная обстановка. Память постепенно возвращает его к событиям последних часов. Только одного нельзя понять: почему эта девушка на койке рыдает?
Сверток выпал из рук Алисы. Хлеб! Он перекатывается по ковру, точно бросовая чурка. Неизвестный бережно положил на стол буханку, отдернул до конца полог и присел рядом с Алисой.
— Не надо… Что с вами? Расскажите!
Он совсем забыл, что находится в чужой каюте и что ему самому грозит опасность.
Алиса тоже не отдавала себе отчета, что с ней творится, с кем она разговаривает. Она ощутила человеческое тепло — то, что сейчас для нее было нужнее всего. Она могла излить свою обиду, и это приносило большее облегчение, чем слезы.
— Мне так тяжело!
— Вам?! Какие могут быть невзгоды у человека в вашем положении?
— В моем положении… — повторила с горечью Алиса. — Да, у меня есть все — деньги, платья, служанка и обеспеченное будущее, как говорит отец. У меня есть все, о чем пишут в романах… даже богатый жених, который умеет сыпать красивыми словами о любви. Но стоило отвернуться, как он уже увивается за первой попавшейся юбкой. Если бы вы знали, как это противно.
— Вы его очень любите?
— Этого забулдыгу?! В том-то вся беда, что не люблю и все-таки должна выйти за него замуж. Меня продают за три каменных дома. И отец считает, что устроил мое счастье, что я должна быть благодарна… Бывают минуты, когда я мечтаю бросить все, начать новую жизнь.
— За чем же дело стало?
— Ну, так скажите, что мне теперь делать? Что?
— Сказать напрямик, без обиняков, что не любите, не хотите.
— Не могу… Вам этого не понять. Судовладельческая контора Квиесисов существует уже сто лет. Каждый преемник вкладывал в нее свои силы и средства. Что могу вложить я? Только себя. Я не имею права забывать о том, что моя фамилия Квиесис…
— Жаль… Хоть меня это и не касается, но, по-моему, вы достойны лучшей участи.
— Это вы-то меня жалеете? — Алиса вдруг вспомнила, кто сидит подле нее. — Простите, я думаю только о себе. Я вам тут кое-что принесла… Пожалуйста, ешьте! Вот консервы. Ах, забыла, что нечем открыть. Одну минутку, я сбегаю.
— Не надо. У меня есть нож.
Он ловко вскрыл жестянку, отломил хлеба и, вылавливая ножом шпроты, молча принялся за еду.
Алиса старалась смотреть в сторону, но не могла оторвать взгляда от крепких белых зубов, с такой жадностью вгрызавшихся в хлеб, точно это было редкое лакомство. Ей вспомнился обильный стол, за которым она только что ужинала.
— Вкусно? — спросила Алиса, чтобы разрядить неловкое молчание.
— И как еще! В тюрьме такого не дают.
— В тюрьме? Нет, в самом деле вы?..
— О нет! Просто поэтическое сравнение… Насколько я понимаю, вы никому обо мне не рассказывали?
Алиса отрицательно покачала головой.
— Почему вы этого не сделали? Вы же с самого начала могли меня выбросить отсюда.
— Сама не знаю… Видела, как вы пили… И потом, ваш взгляд… Просто не хватило смелости прогнать…
— Я вам скажу — почему. Потому что мы с вами оба в одинаковом положении. Я в западне, и вы тоже. Ваша западня, разумеется, весьма комфортабельная, и все же… Вам не от кого ждать пощады. Меня-то хоть вы пощадили. У вас добрая душа.
— Ерунда, — отмахнулась Алиса, но от теплой искорки, вспыхнувшей в его синих глазах, стало как-то легче, забылись свои горести. Она отвела взгляд, без видимой связи с предыдущим спросила: — Скажите, вы никогда не занимались альпинизмом? Ну, скажем, в Швейцарии, или Италии?
— Альпинизмом? Нет. И никогда не бывал на швейцарских курортах. Но по горам полазить пришлось — в Пиренеях. — Он нахмурился. — Да, это был гибельный поход. И никто не высылал спасательных партий на розыски засыпанных снегом и замерзших… А почему вы спросили?
— Просто так.
Алиса покраснела, словно ее уличили в бестактности. Со школьных лет сохранилась привычка искать убежища от постылой действительности в красивых мечтах. И в самом деле, приятно представить, как они вместе карабкаются на неприступную вершину: завывает буран, она висит над краем пропасти, но не боится, потому что второй конец веревки держат его сильные руки… Тут Алиса сообразила, что даже не знает имени этого человека.
— Вы, может, скажете, как вас зовут? А то неловко как-то. Мы культурные люди. Где вы учились французскому? — Она кивнула на томик стихов.
— Меня зовут Павил… А языку с грехом пополам научился во Франции.
— Во Франции! — У Алисы засияли глаза. — Париж, Лувр, набережная Сены с букинистами, карнавалы в Латинском квартале… Я никогда не была там, но столько мечтала о Париже!
Павил пожал плечами.
— Не знаю. Возможно, все это так и есть, но я-то видел Францию из-за колючей проволоки, и, поверьте, при таком ее созерцании она не слишком отличается от нашей дорогой Латвии.
— Откуда в ваших словах столько горечи? Как вы туда попали? Если, конечно, можно об этом спрашивать.
— Можно ли? — Павил усмехнулся. — Излишняя деликатность при данных обстоятельствах. Но это длинная история, и я не уверен, что вы все в ней поймете. Лучше не стоит…
— Ну конечно, если вам не хочется… Да, извините, я же забыла назвать свое имя.
— Алиса Квиесис? Постойте-ка, не ваш ли портрет был на обложке «Атпуты»? Одному моему товарищу в батальоне прислали с родины. Я тогда еще подумал — хорошенькая, да, наверное, пустышка. Не обижайтесь, мы тогда как раз вышли из боя и были заляпаны глиной и кровью, а вы словно только что умытая «Борзилом» и в целлофан завернутая. Ну точь-в-точь — фифочка с рекламы…
— На что тут обижаться. Но и не совсем уж я такая. Могу без передышки играть два часа в теннис и на лыжах ни от кого не отстану.
— И вы считаете, этого вполне достаточно?
— Не знаю, я ничего другого не умею. В вашей жизни, наверно, требуется гораздо больше…
За иллюминатором перекатывалась Атлантика. Где-то в глубине океана рыскала немецкая подводная лодка, гитлеровцы стояли на «товьсь» у торпедных аппаратов, глаз перископа выискивал новую жертву. Но между подлодкой и «Тобаго» легло уже много миль.
— Я так рада, что вам больше не грозит опасность, — сказала Алиса.
— То есть как?
— Теперь, раз уж немцы вас не обнаружили. Ведь вы английский агент, правда?
— А может, большевистский?
— Я серьезно говорю, а вы шутите. Откровенно говоря, я не могла вас прогнать из-за одного того, что… Мне страшно хотелось знать, кто вы такой. И теперь…
— Теперь вы это знаете?
— Да, вы сами случайно проговорились. Воевали во Франции, попали в плен, убежали из лагеря, а потом… дальше я не знаю.
— Тогда придется рассказать дальше. Потом я вернулся в Латвию и попал в плен к вам. Потому что картинка из «Атпуты» все время хранилась у меня в нагрудном кармане, у самого сердца, и не давала покоя. Потому я спрятался на «Тобаго»… У вас богатая фантазия, сударыня.
— Ирония ваша неуместна. Я должна знать, кто вы такой. Вы этого не хотите… нет, простите, вы просто меня не поняли. Для меня вы существо из другого мира, а мне важно знать, что за жизнь в этом другом мире! Хочется быть уверенной в том, что люди там другие, думают не только о своих деловых интересах. Ведь вы латыш, вас никто не заставляет воевать против немцев, и все-таки…