пустить их в наш дом и доверить жизни всех жителей Вознесенского?
Санька посмотрел на нас совсем другим взглядом – не испуганным, но изучающим, словно и в самом деле пытался отыскать внутри нас злую силу. Мне стало противно. Противно не от этого взгляда, полного подозрения, – нет. Парнишка – молодой совсем еще, мозги ему порядочно запудрили ерундой всякой, а сам он был пока не в состоянии трезво оценивать происходящее. Отвращение вызывал отец Марк. В каждом его движении, в каждом слове чувствовались властолюбие и желание безоговорочного подчинения. Даже те люди, что проходили мимо нас на порядочном расстоянии, завидев отца Марка, с трепетом и страхом кланялись ему в спину и опускали глаза, – царек в своем мини-государстве.
Я потянулся к кобуре, но Валя незаметно остановила меня.
– Нет, – наконец едва слышно ответил Санька.
– Что?
– Нет, отец Марк, я не знаю этих людей настолько, что могу без страха впустить их.
Я едва сдержался, чтобы не врезать обоим, поэтому отвернулся в сторону, лишь бы не видеть их противных лиц.
– Тогда зачем ты их привел сюда? – продолжал сечь словами Марк.
– Я… они морглода… меня спас… – мямлил совсем сникший Санька.
– Ты нарушил Устав. А что бывает с теми, кто нарушил Устав?
– Наказание, – выдохнул паренек.
– Эй, послушайте! – начал я, не вытерпев. – Мы никому зла тут не желаем. Если не хотите видеть нас, то так и скажите – мы уйдем без промедления. Но наказывать-то парнишку зачем? Он как лучше хотел.
– Не вмешивайтесь в наши дела, молодой человек, – прошипел пастырь, смерив меня таким взглядом, от которого в сухую погоду могла бы вспыхнуть одежда на теле. – А ты, Александр, в наказание за свой проступок отсидишь вечерню и утреню в каземате.
– Да, – кивнул тот.
– А вы, молодые люди, – обратился старик к нам, – покинете Вознесенское немедленно.
– Отец Марк, – вмешался в наш разговор подошедший внезапно немолодой уже мужчина. Мы все разом обернулись. – Отец Марк, – повторил незнакомец, почесывая белые от седой щетины щеки. – Метель начинается нешуточная, сами же видите, что творится. До утра хлестать будет. Замерзнут они. Точно замерзнут. Только выйдут за периметр Вознесенского, шагов полста сделают и замерзнут. На верную смерть отправляете.
– Чего тебе, Наука?
Мужчина хмыкнул в кулак и, сощурившись, сказал:
– Дык, пускай у меня отсидятся до утра. Я ведь тоже, вроде как, чужой человек тут всем. Сам только месяц в Вознесенском обитаю. Смилуйся, отец Марк, видно же, что не из банды какой они, а сталкеры обычные.
– Наука… – начал пастырь.
– Дык, Устав же, отче. Девятый пунктик, если помните: «Не причини вреда и смерти людям, греха или проступка не совершившим». Такие дела.
Отец Марк долго смотрел на того, кого назвал Наукой. Было слышно, как во рту старца скрипят стиснутые зубы. Потом, резко развернувшись и уходя прочь, бросил:
– Хорошо, только на одну ночь. Завтра утром – чтобы духу их здесь не было!
– Так точно, ваше благородие! – шутливо ответил Наука, отдав честь.
– А Санька? – опомнившись, крикнул я.
Наставник не ответил. За него это сделал сам паренек:
– В каземат я пойду, Леша. В каземат. Так отец Марк сказал. Ты только не спорь, ладно? Я сам, по собственной воле. Не переживай за меня, хорошо?
– Да что ты все, как заведенный, с этим отцом Марком?! Он же у вас…
– Нет-нет-нет! – затряс головой Санька. – Даже слушать не хочу! Я пошел. Завтра, даст Бог, свидимся. После заутрени я выйду, провожу вас.
– И где этот ваш каземат? – спросила Валя.
– В подвале хозяйского блока отца Марка. Там соломка есть, авось как-нибудь переночую. Ну, я пошел.
– Совсем рехнулся, – вздохнула Валя, махнув ему вслед.
– Все тут такие, – произнес Наука и протянул нам руку. – Будем знакомы, что ли? Меня зовут Яков Михайлович, но все кличут меня Наукой. Мне и самому так больше нравится. По-молодежному, вроде как, получается.
– Алексей, – представился я, пожимая его крепкую и сухую, как корень дерева, ладонь.
– Валя.
Наука долго тряс ладонь девушки, потом, увидев, что мы уже начинаем замерзать, сказал:
– Пойдемте-пойдемте, холодно тут. Скоро буря сильная начнется, надо в доме укрыться. У меня на печке чайничек стоит, чайку горячего хлебнем, поговорим о делах наших скорбных, – мужичок улыбнулся и хитро подмигнул Вале.
Мы с благодарностью приняли его приглашение.
Шли уже потемну, не разбирая дороги, то и дело натыкаясь на перекошенные заборы. Наука витиевато матерился, поминая какие-то каскады бифуркации и матерей коммунистов-креационистов. Мы же с Валей, уже почти без сил, шли молча, на «автопилоте», думая лишь об одном: как бы поскорее завалиться куда-нибудь в тепло и уснуть без задних ног. Когда я готов был уже упасть от усталости прямо в сугроб, Наука как вкопанный остановился и, показывая пальцем на какой-то черный силуэт, плохо различимый в темноте, произнес:
– Пришли.
Черный силуэт, после тщательного изучения, оказался сильно осевшей бревенчатой избой, вокруг которой все было заметено снегом, словно в ней и не жил никто вовсе. И только из трубы вырывались клочья белого дыма. Мы прошли сквозь кое-как огороженный палисадник, поднялись на кривое крыльцо. Наука толкнул дверь плечом, она оказалась незапертой. Мы вошли в темные сени.
– Заходите, не стесняйтесь. Сейчас керосинку зажгу – посветлее будет.
Мужичок юркнул куда-то в темноту, загремел кастрюлями. Загорелся тусклый свет. Мы с Валей разглядели в углу комнаты пару крепко сбитых уютных кресел, в которые и поспешили плюхнуться. От усталости ноги просто гудели. Трудный день заканчивался вполне неплохо: все-таки провести ночь в теплом доме было гораздо лучше, чем в самодельном шалаше у костра, ежеминутно просыпаясь и проверяя, не потух ли костер, не стоит ли где рядом зомби, голодно поглядывая на тебя.
– Сейчас будет чай, – крикнул нам Наука из другой комнаты. Вновь загремела посуда.
Я задремал. Когда открыл глаза, чай уже был готов, а Наука резал хлеб и укладывал на ломти тонкие кусочки аппетитной колбасы. Посреди стола стояла вспоротая банка сгущенки.
– Я тоже не местный, – сказал гостеприимный хозяин, подливая Вале чаю и протягивая бутерброд. – Почти месяц тут живу. Занесло вот. Ходил, бродил, всё местечко, где можно осесть, искал. Падь сама по себе мало пригодна для жизни. Пустыни, чащобы, болота… А где есть поселения людей – есть и бандиты. Такое ощущение, что все, кто выжил, пошли либо в грабители, либо в убийцы. Везде какие-нибудь мутные личности найдутся… – проворчал он, но тут же с улыбкой продолжил: – Думал в Восточный Форт податься, но откинул эту затею. Не дойду, годы не те. Да и на кой он мне, этот Восточный Форт? Конечно, безопаснее там. Но тоже всяких хватает недоброжелателей. Здесь вот поселился. Думаю, надолго и основательно. Люди тут, конечно, своеобразные, но не злые. У них свои нравы.
Было видно, что Наука истосковался по простому человеческому общению, поэтому говорил много, позабыв о еде.
– Мы заметили, – улыбнулась Валя. – Своеобразные нравы – это еще мягко сказано.
– Религиозные люди, что тут поделаешь? – пожал плечами рассказчик. – После Судного дня людям нужна вера. И надежда, что всё можно изменить. Неправильно, конечно, тешить себя тем, чего уже не вернуть. Но не настало, видимо, еще время взглянуть на правду. Многим просто не хватит сил на это. – Наука тяжело вздохнул. – А Марк им – и городовой, и отец родной. По правде сказать, все на нем и держится только. Он и организовал эту общину. Он ведь в прошлой жизни, еще до Судного дня, настоятелем был в какой-то церкви. Вот и пригодились ему все эти знания.
– А дурманом окуривать всех на проповеди – он тоже оттуда, из прошлой жизни, перенял? – язвительно заметила Валя.
Наука вновь пожал плечами. Шумно прихлебнув чаю из кружки, сказал:
– Не заставляет жертвы человеческие приносить – и то радость. – Но тут же встрепенулся и поспешил добавить: – Вы не подумайте, что я защищаю его, нет. Мне и самому неприятно все, что тут происходит. Но, по сравнению с тем, что в других местах творится, здесь вполне еще приемлемо. Я много где бывал, видел разное. Кругом ведь одни шайки да бандиты. В Чащобах вообще ужас неописуемый: есть ли еще там люди? Или зверье одно осталось? А отец Марк, хоть и строг порой, по-своему прав. Чужаков боится. Оно и понятно. До вас тут разные заходили: кто сразу стрелять принимался без разбору, кто сначала денег да баб с выпивкой требовал.
– И что же, даже охраны никакой нет тут, что ли? – удивилась Валя.
– Как нет? Есть, – растянулся в улыбке Наука. – У отца Марка всё есть. Крепкие парнишки, ладные. Молчаливые, говорить не любят. Зато исполнительные.
– Бывшие бандиты, что ли? – спросил я, жуя бутерброд. Приятная теплота разлилась по животу.
– Нет. – Хозяин подлил мне чаю. – Местные. Дурачки все. Ума бог не дал, а сил – хоть отбавляй. Вот отец Марк их и пристроил. Кормит, одевает. Хоть какой-то за ними присмотр. Они и охраняют нас. – Мужик хихикнул и подмигнул. – Еще псарни есть.
– Псарни? – переспросил я.
– Угу. Не собаки, а настоящие машины для убийства. Помесь бульдога с носорогом. Страшные звери. Уж где их отец Марк достал – только одному Богу известно. Собачек тоже для охраны держим. Одна из моих обязанностей – а тут каждый должен заниматься какой-то полезной для общества работой – это кормить их. Вокруг поселка трос натянули, пускаем собак, чтобы границы стерегли. Сейчас, ясное дело, в загон всех отправили – страшная метель, замерзнуть могут. – В подтверждение его слов в ставни заколотил ветер. Валя от неожиданности вздрогнула и придвинулась ближе ко мне.
– Так что мы под защитой, не переживайте. Без этого, сами понимаете, долго ничего не простоит, обязательно набегут какие-нибудь ухари да разнесут все в труху, камня на камне не оставив.
Наука встал, вылил остатки кипятка нам в кружки, наполнил чайник водой и поставил на плиту.