ридцать пятого года Сёва, сорок шесть – столько было бы и Коити. Поскольку наш сын родился в один день с принцем, мы взяли иероглиф из имени Его Высочества, Хирономия Нарухито, и назвали его Коити…
Лишь веревка, натянутая полицейскими, отделяла меня от Его Величества. Если я перепрыгну ее и побегу к машине, меня тут же схватят, но все же император с супругой заметят меня, услышат, как я скажу им…
Что-нибудь…
Что именно?..
Слова как будто застыли в горле.
Я махал вслед удалявшемуся автомобилю.
Он ведь слышал мой голос…
Мой голос, слившийся воедино с голосами других двадцати пяти тысяч людей, встречавших поезд на платформе станции Харанотё пятого августа двадцать второго года Сёва. Его Величество Хирохито вышел тогда, одетый в костюм, и, коснувшись фетровой шляпы, поприветствовал нас. «Да здравствует император! Бандзай!» – кричали мы в ответ…
В возрасте тридцати лет я решил отправиться на заработки в Токио. Здесь я строил стадионы для будущей Олимпиады. И хотя мне не довелось увидеть ни единого соревнования, десятого октября тридцать девятого года Сёва в своей комнатушке – шесть татами один кэн[93] – в общежитии в сборном доме я слушал по радио выступление императора Хирохито.
Мы рады приветствовать участников спортивных состязаний в Токио! Объявляю восемнадцатые Олимпийские игры открытыми!
А еще раньше, двадцать третьего февраля тридцать пятого года Сёва, когда у Сэцуко начались схватки, из радиоприемника донесся радостный голос ведущего…
Ее Высочество принцесса, супруга наследного принца, сегодня в шестнадцать часов пятнадцать минут родила мальчика в больнице Императорского дворца. Принцесса и ее сын чувствуют себя хорошо.
На глаза вдруг навернулись слезы. Я изо всех сил напряг мышцы лица, пытаясь не заплакать, но плечи мои сотрясались с каждым вдохом и выдохом, и я закрыл лицо руками.
За спиной раздался шаркающий звук. Я обернулся и увидел бездомного. На нем было чересчур длинное для его роста пальто и ботинки с придавленными пятками, в которых он шел, будто в тапочках. За концертным залом «Токио бунка кайкан» другой бездомный толкал обеими руками тележку, груженную завернутыми в синий брезент вещами, с зонтиком, свисающим с ручки.
Я видел, как полицейские сели в патрульные машины и микроавтобусы и уехали прочь из парка.
«Охота на ведьм» завершилась.
Пахло дождем. Запах стал гораздо сильнее, когда дождь кончился. Токио практически повсюду залит в сплошной асфальт, и только в парках остаются деревья, почва, трава и опавшие листья, чьи ароматы становятся ярче после дождя.
Когда мне было тридцать, я каждый день задерживался на стройке допоздна – за такую переработку доплачивали дополнительные двадцать пять процентов от дневного оклада. Ночью, после дождя, направляясь к станции, я попадал в поток офисных работников, спешащих домой. Шагая в своих грязных ботинках по мокрому асфальту – в лужах отражались огни неоновых вывесок – я размышлял о том, ждет ли этих людей кто-то дома, и вдыхал запах дождя…
Небо на западе посветлело – лучи солнца пробились сквозь просвет в облаках. На востоке, однако, все еще висели тучи – неудивительно, если в любой момент дождь польет снова.
Раздался звук журчащей воды. Я посмотрел в сторону концертного зала, но так и не понял – то ли вода стекала по сточному желобу, то ли работал кондиционер.
Глядя в небо, вдыхая аромат дождя и прислушиваясь к звуку воды, я вдруг осознал, что мне делать дальше. Я будто достиг просветления. Просветление – кажется, это слово пришло мне на ум впервые в жизни. Я больше не буду жертвой обстоятельств, не буду пытаться сбежать от чего-то, я сам стану парусом и отправлюсь туда, куда подует ветер… я больше не чувствовал ни холода, ни головной боли.
Желтые листья деревьев гинкго плыли передо мной, точно растворенные в воде краски. Все они сияли нестерпимо яркой желтизной – и те листочки, что кружились воздухе, и те, что лежали на земле, мокрые и затоптанные ногами прохожих, и те, что еще висели на ветках…
С тех пор, как я стал бездомным, в деревьях гинкго меня интересовали лишь их плоды. Надев одноразовые перчатки, я собирал их в пластиковый пакет и нес на колонку с водой, где тщательно отмывал неприятно пахнущую кожицу. Затем я сушил их на расстеленных газетах, ну а дальше плоды можно было нести на торговую улочку Амэёко – там за килограмм предлагали семьсот иен…
Резкий порыв холодного ветра пронесся меж ветвей, и повсюду, куда ни глянь, в воздухе заплясали желтые листья. Смена сезонов как будто уже не имела ко мне никакого отношения… и все же я не мог отвести глаз от этого желтого цвета, казавшегося мне своего рода посланцем солнца.
Зазвенел звуковой сигнал для слепых, и я увидел, что светофор на другой стороне Ямасита-доори загорелся зеленым.
Я перешел дорогу.
Достал из кармана мелочь и купил билет.
И вошел на вокзал Уэно со стороны парка.
«Синкансэн в Тохоку – быстрее ветра домчит до Син-Аомори» – эта вывеска сразу же бросилась мне в глаза, и я подумал, что если сейчас сяду на поезд, то уже через четыре с половиной часа прибуду на станцию Касима… Впрочем, колебался я лишь мгновение – тоска по дому больше не заставляла сердце биться чаще, не лежала камнем на груди.
Множество дорог закрылись для меня навсегда.
И лишь одна простиралась впереди.
Приведет ли она меня домой? Это еще только предстояло выяснить.
Я стал спускаться по лестнице, что вела к платформе номер два внутреннего кольца линии Яманотэ.
Загудела электричка. Громко застучали колеса. Где-то на середине лестницы я чуть не столкнулся с молодой женщиной. Лет тридцати с небольшим, невысокого роста, с коротко стриженными, как у маленькой девочки, блестящими волосами, в красном пальто… Колеса электрички все грохочут… Женщина поднималась по лестнице, уткнувшись в экран мобильного телефона, и заметила меня в самый последний момент. Побледнев, она извинилась. Удивление, промелькнувшее на ее лице, сменилось глубокой тенью, точно все ее мечты рухнули, в тот миг, когда она осознала, что перед ней бездомный. Дойдя почти до самого конца лестницы, я остановился и обернулся ей вслед. Красное пальто исчезло в толпе где-то на вершине подъема… Колеса дребезжат. Раздается протяжный скрежет… Больше она меня не увидит – от этой мысли я немного успокоился. Интересно, что за сообщение она так внимательно читала – вдруг какая-то неприятная новость? Но, скорее всего, сегодня ночью она спокойно уснет, утром встанет, умоется, съест что-нибудь, накрасится, оденется и выйдет из дома. Так и устроена жизнь. В календаре время поделено на вчера, сегодня и завтра, но в реальности нет границ между прошлым, настоящим и будущим. Перед нами – бесконечный поток времени, что никому не под силу обуздать, и в нем мы живем и в нем умираем…
Я проводил взглядом поезд, ушедший по внутреннему кольцу линии Яманотэ. До следующего оставалось три минуты. Я купил в торговом автомате газировку, осушил банку двумя глотками и выбросил в мусорный бак.
Поезд в направлении Икэбукуро – Синдзюку прибывает на платформу номер два. Пожалуйста, отойдите от края за ограничительную желтую линию.
Я встал на желтую линию и, закрыв глаза, всем телом погрузился в звуки приближающегося состава.
Стучат колеса…
Бешено колотится сердце, тело будто сгибается в безумном крике.
Перед глазами все залито красным, и, точно круги на воде, в красном расплываются зеленые пятна.
Рисовые поля… покрытые водой, только что засаженные поля этого года… Летом их нужно полоть каждый день, а иначе… Трава ежовник выглядит совсем как молодой рис, она вытягивает из почвы питательные вещества, так что за ней нужно глаз да глаз… Зелень полей уплывает куда-то назад… Что же это, я еду на поезде?.. Ах, линия Дзёбан… От станции Харанотё направляемся к Касиме… Река Ниида… Я приближаюсь, чтобы разглядеть поверхность воды… Серебристые рыбки, чьи плавники двигаются в унисон с течением, так что их можно заметить в воде… Наверное, это стайка форели, которая весной вернулась в реки из моря… Сверкающий свет льется на поля по берегам реки…
Каждый момент одновременно и ослепительно яркий, и омраченный тенью. Все было таким светлым, таким резко очерченным, что мне казалось, будто это не я смотрю на раскинувшийся передо мной пейзаж, а пейзаж смотрит на меня. Нарциссы, одуванчики, белокопытники, звездные цветки – каждый наблюдает за мной…
Я быстро понял, что иду по песчаному берегу – ветер будто подталкивал меня в спину. Я слышал монотонный плеск волн, чувствовал сильный морской запах. Он отличался от ароматов ветра, дождя и цветов и, будто паутина, прилипал к коже.
Я шел по хорошо знакомому мне с детства пляжу Мигита, но почему-то казалось, что я ступаю по какой-то запретной территории. Я взглянул на небо из-под полей моей соломенной шляпы.
В небе светило солнце.
Я обернулся.
На мокром песке остались следы.
Прищурившись, я посмотрел на море.
В том месте, где море соединялось с небом, оно было гладким, как лист стали, но там, где сходились море и песок, пенились белые гребни волн, торопливо выбрасывающих на берег только что затянутые водой раковины, водоросли и песчинки.
Иногда с моря долетал порыв ветра, с шумом колыхал ветки сосен, принося с собой запах свежих сосновых иголок и гладя щеки своим тепловатым дыханием.
Провожая ветер взглядом, я заметил, что он дует со стороны поселка Китамигита – места, где я родился и вырос.
Вообще-то наш дом не видно с берега, но я мог четко разглядеть его крышу.
Куда ни посмотри, небо везде было синим, вот только на горизонте тянулась полоса пепельно-серых облаков.
Чайки пронзительно закричали и вдруг все как одна сорвались с веток сосен и полетели, паря на ветру.
Раздался громкий гул, будто взлетел самолет, а потом, спустя миг полной тишины, земля затряслась под ногами.