Токио. Станция Уэно — страница 9 из 23

По утрам и вечерам наши предки пели гимн Истинной веры, восхваляя Будду, «местным» же казалось, будто они плачут по своей далекой родине в надежде вернуться туда, поэтому их в шутку прозвали «плаксами из Каги».

Все это чрезвычайно прискорбно. Но как учил преподобный Синран[61], славящий Будду да не встретит препятствий. И сколько бы боли и печали ни испытали наши предки, возделывая заброшенные земли и подвергаясь гонениям, они никогда не сходили со своего пути. Так и мы должны принимать как должное все, что происходит с нами, и просто продолжать жить…


Бом, бом, бом, бом, бом! Тишину дома нарушил привычный уху бой стенных часов, висевших здесь еще задолго до моего рождения.

Я подумал о том, что Коити этого уже не услышит, и, почувствовав себя как-то странно, уставился на раскачивавшийся то в одну, то в другую сторону золотистый маятник. Когда бой часов наконец умолк, стало так тихо, как будто все вокруг погрузилось под воду, и я не мог отделаться от мысли, что Коити прислушивается к этой тишине…

Еще до того, как пробило шесть, в доме собрались последователи Истинной школы Чистой земли из Китамигиты и соседней Минамимигиты с ритуальными лентами на шеях. Вместе с настоятелем храма Сёэн-дзи они устроились перед алтарем и принялись молиться.

Когда ночное бдение подошло к концу, мы сняли перегородки, отделявшие комнату с алтарем от гостиной, и в получившемся просторном помещении в шестнадцать татами накрыли для поминок три складных стола.

Отец научил меня, что сказать в качестве главного распорядителя похорон. Я в точности последовал его указаниям, выступая перед собравшимися на поминки.

– Хочу искренне поблагодарить всех за то, что, несмотря на занятость, вы смогли присутствовать на церемонии поминовения моего сына Коити. Он скончался тридцать первого марта в своей квартире в Итабаси в Токио. Ему был двадцать один год. Мы приготовили для вас легкие закуски. Приглашаю вас разделить с нами эту скромную трапезу и вместе с тем отдать дань памяти умершему. Похороны завтра в полдень. Еще раз благодарю вас за поддержку!

Я сел напротив настоятеля. Принесли еду – тушеный корень лопуха, сваренные в соевом соусе овощи, овощи в белом соусе, обжаренные в кляре горные травы, соленья и другие постные блюда. Перед каждым из гостей поставили по тарелке и чашке, а я на правах главного распорядителя обходил присутствующих с бутылкой «Оку-но мацу» в руках и подливал им саке.

– Мне казалось, Коити только недавно двадцать стукнуло… Такой молодой, и вдруг…

– Никогда не знаешь, что с человеком случиться может.

– Что тут скажешь… Невозможно поверить, Коити…

– Ужасно все это.

– Держитесь!

– А ведь буквально незадолго до этого Сэцуко рассказывала, что он уехал в Токио, сдал государственный экзамен по рентгенологии. Я так гордился им, сказал, что теперь-то все у него впереди, и вот… Как жаль, что так вышло…

– Бедный мальчик.

Осаму, второй сын Маэды, жившего в трех домах от нас, привел с собой молодую женщину.

– Все так внезапно случилось… – произнес он, потупив взор.

– Супруга твоя? – спросил я.

– Да, мы с Томоко поженились в начале этого года. Церемония прошла в Умэдо, в Намиэ, а банкет – в гостинице «Маруя» в Харамати. Коити тоже там был, произнес речь и выглядел просто отлично. И потом, когда официальная часть закончилась, мы славно повеселились, пели наш школьный гимн. Кто же знал, что это будет наша последняя встреча…

Тяжело вздохнув, Томоко, не вставая, достала из сумочки белый носовой платок, промокнула выступившие в уголках глаз слезы и высморкалась, потом опять положила руки на согнутые колени. Ее гладкий лоб и круглые щеки делали выражение и так детского лица еще более наивным.

– Мы с Коити так все время и проучились в одном классе – в младшей школе Мано, средней школе Касимы и старшей школе Харамати. В школьном журнале его фамилия шла сразу за моей – Маэда, потом Мори, поэтому его всегда вызывали после меня… В старшей школе мы вместе ходили на секцию кэндо[62]. Он стал моим самым близким другом. Я был главным в нашей секции, а он – моим заместителем…

Я слышал об этом впервые.

Ни Коити, ни Ёко не питали ко мне особенно теплых чувств – они почти меня не видели, да я и сам толком не понимал, о чем с ними разговаривать.

И хоть это были мои родные дети, в общении с ними я ощущал какую-то неловкость, будто мы друг другу чужие.

И тут вдруг… Я подумал, что, наверное, у сына остались друзья и в Токио – все-таки он проучился там три года, может, даже девушка у него была. Спросить у жены я не мог – она страдала еще больше моего. Впрочем, эти люди, если они вообще существовали, все равно уже не успели бы на завтрашние похороны.

Держась рядом, Осаму с Томоко приблизились к алтарю и, накинув четки на большие пальцы, соединили ладони и затянули молитву. Закончив, они поклонились и опустили руки.

– Пожалуйста, взгляни на него. В последний раз, – сказала Сэцуко Осаму.

Тот присел у изголовья Коити, сложил ладони и поклонился, а Сэцуко приподняла белую ткань, показывая ему лицо нашего сына.

Осаму взглянул на него, не разжимая ладоней.

– Он как будто спит… Не могу поверить…

Еще раз соединив ладони, Осаму отошел обратно к Томоко.

Подливая в кружку Осаму еще саке, я подумал о том, что мы ни разу не выпивали с Коити и не выпьем больше никогда – не стоит и мечтать об этом. Тут вдруг что-то мелькнуло на периферии зрения… птица, та самая, которую я повстречал сегодня утром по дороге к дому старосты, с белоснежной грудкой. Я подумал, что это точно Коити… Хотя, наверное, все дело в том, что я уже изрядно набрался – окружающие активно подливали алкоголь и в мою чашку тоже.

– Коити отправился в Чистую землю?

Стонущий голос Сэцуко донесся до моих ушей.

Я и не заметил, как она оказалась рядом с настоятелем Сёэн-дзи.

– В учении Истинной школы Чистой земли мы не говорим, что человек «умирает» – он «отправляется в мир иной», где перерождается в будду, поэтому нет нужды предаваться печали. Будда Амида поклялся спасти всякую жизнь. Достаточно лишь славить имя его, и будешь спасен – так он молвил. Переродиться в будду, достигшего истинного просветления, – это и есть спасение, и, перерождаясь, мы оказываемся на стороне тех, кто призван помогать живущим. Умершие становятся бодхисаттвами – святыми, рангом ниже, чем сам Амида, и в качестве его сподвижников являются, чтобы спасти всех, кто страдает в нашем бренном мире. Поэтому со смертью все не заканчивается. Отправившиеся в мир иной продолжают вести нас вперед через те славословия, что мы возносим Амиде. Поминки, похороны, заупокойная служба на сорок девятый день – это ведь все не для того, чтобы оплакивать ушедших, скорбеть по ним или благословлять их память. Мы проводим все эти церемонии в знак благодарности умершим, что даруют нам связь с Буддой. То же касается и первой годовщины смерти. В эту дату мы благодарим покинувших этот мир за то, что они соединяют нас с Буддой, приглядывают за нами до тех пор, пока мы сами не отправимся в Чистую землю вслед за ними.

Я заметил, как напряглись руки Сэцуко, неподвижно лежавшие у нее на коленях. Пальцы ее зашевелились, будто она пыталась что-то схватить…

– Но ведь Коити был всего двадцать один год… Он умер в своей квартире в Токио в полном одиночестве, никто даже не позаботился о нем… Полиция настояла на вскрытии, а ведь на нем ни царапинки не было… В свидетельстве о смерти написали лишь, что он умер из-за болезни или по естественным причинам, но на самом деле никто так и не знает, когда и от чего Коити скончался… Может, он мучился… звал маму…

Человек тридцать собравшихся на поминки вдруг разом замолчали, и, словно вторя этой тишине, стенные часы пробили семь.

Мы будто увидели, как поток времени буквально извергается прямо на нас.

Молчание прервал мягкий голос настоятеля:

– Размышлять о последних мгновениях чьей-то жизни – это самая скверная из людских привычек. Мы, живые, все продолжаем думать, «хорошая» была смерть или «плохая». Но ведь, получается, это исключительно наше субъективное суждение – что считать «хорошей» смертью, а что – «плохой». В Айдзу есть статуя милосердной богини Каннон, что покровительствует быстрой и тихой смерти. Говорят, поклоняться ей начали с тех пор, как один юноша помолился о том, чтобы его родители отошли в мир иной спокойно и без страданий. В последнее же время богиню посещают не только дети, но и их отцы с матерями. Старики, не желая становиться обузой для своих семей, просят Каннон даровать им мирную смерть. А когда через несколько лет они и в самом деле умирают, например, от сердечной недостаточности, их сыновья и дочери принимаются рассуждать о том, какими замечательными они были и как тихо ушли в Чистую землю, не обременяя свои семьи, – лучшей смерти и пожелать нельзя, и да ниспошлет ее милосердная богиня и им самим. И это считается «хорошей» смертью.

Но вот проходят заупокойные службы седьмого, четырнадцатого, сорок девятого, сотого дней, первая годовщина смерти, и дети начинают говорить, что, мол, хорошо было бы провести с родителями хотя бы последнюю неделю, хоть три-четыре дня – держать за руку, беседовать – вот уже внезапная смерть и не кажется им такой «хорошей». Это ведь все еще одна и та же смерть, но как меняется восприятие – все потому, что мы судим только из своих представлений. Поэтому и не нужно строить догадок о чьих-то последних минутах. Неважно, как именно умер Коити – Будда Амида, как и поклялся, принял его в Чистой земле и даровал новую жизнь в качестве бодхисаттвы, каким он и вернется к нам, ныне живущим.

Сэцуко вся затряслась.

– Но могу я еще раз… Еще раз поговорить с моим сыном? Хоть он теперь и бодхисаттва…

– Восславь имя Будды, и тогда…

Сэцуко глубоко вдохнула и, сжимая левой рукой дрожащую правую, попыталась успокоиться, но у нее ничего не вышло. Она ничком повалилась на татами, сотрясаясь от рыданий.