Один день
Сорок два
Звонит телефон. Я сплю. Эти две вещи не должны случаться одновременно. Я открываю глаза, на ощупь ищу его, а он продолжает верещать, разрывая тишину ночи.
Загорается свет. Передо мной стоит голый, словно только родился, Брудж, щурясь в желтом свете лампы и лимонных стен. Он протягивает мне мой мобильник.
– Это тебе, – бормочет он, выключает свет и, как во сне, уходит.
Я подношу трубку к уху и слышу ровно три слова, которые никто не хочет слышать по телефону среди ночи.
– Произошел несчастный случай.
Душа уходит в пятки, в ушах звенит, и я жду – с кем. Яэль. Дэниэл. Фабиола. Ребенок. Очередное уменьшение семьи, которого я не вынесу.
Но звонящий все не смолкает, через минуту мое дыхание расслабляется, я начинаю понимать, о чем речь. «Велосипед» и «мотоцикл», «нога» и «перелом», «спектакль» и «экстренная ситуация», и я понимаю, что это не тот несчастный случай, которого я испугался.
– Йерун? – наконец спрашиваю я, кто же еще? Мне хочется смеяться. Не потому, что это смешно, а от облегчения.
– Да, Йерун, – резко отвечает Линус. Неуязвимый Йерун сбит пьяным мотоциклистом. Он уверяет, что и в таком виде сыграет, в гипсе. Может, и сможет, но в следующие выходные. А в эти? – Вероятно, придется все отменить, – говорит Линус. – Приходи в театр срочно. Петра хочет посмотреть, на что ты способен.
Я тру глаза. Сквозь жалюзи пробивается свет. Все-таки уже не полночь. Линус приказывает мне быть в театре – а не на сцене парка Вондела – в восемь.
– День будет длинный, – предупреждает он.
Когда я прихожу, Петра с Линусом едва замечают меня. Черноглазая Марина смотрит уставшим и полным сочувствия взглядом. В руках у нее рогалик, она отламывает половину и предлагает мне.
– Спасибо, – говорю я. – Поесть я действительно не успел.
– Я так и подумала.
Я сажусь на край сцены рядом с ней.
– Так что случилось?
Она выгибает бровь.
– Карма настигла, – Марина убирает прядь волос за ухо. – Йерун любит хвалиться своей безупречностью, я сколько раз это слышала, но раньше ничего подобного не происходило. – Она стряхивает крошки с коленей. – Но над судьбой нельзя столько потешаться безнаказанно, она непременно посмеется последней. Проблема только в том, что пострадал не только он. Возможно, вся труппа останется не у дел.
– Не у дел? Я думал, это только на сегодня.
– Йерун на этих выходных точно не сможет играть, а потом, даже если у него выйдет выступать в гипсе, который ему в любом случае носить еще полтора месяца, надо будет менять всю расстановку. Плюс вопрос со страховкой. – Марина вздыхает. – Возможно, проще будет все отменить.
На этих словах на мои плечи обрушивается огромная тяжесть. Значит, на мою долю тоже досталось.
– Кажется, я уже готов поверить в проклятье «Макерс», – говорю я ей.
Марина смотрит на меня взволнованно и сочувственно. Она вроде бы собирается сказать что-то еще, но тут Петра вызывает меня на сцену.
Линус выглядит совершенно несчастным. Зато Петра, обычно вспыхивающая по любому поводу, спокойна, окутана облаком сигаретного дыма, словно статуя во время пожара. И я понимаю, что она неспокойна. Она сдалась. Уже сбросила сегодняшний день со счетов.
Я залезаю на сцену. Набираю в легкие воздуха.
– Что делать? – спрашиваю я.
– Все остальные пока на паузе, прогоним целиком позже, – отвечает за нее Линус. – Сейчас нам нужно, чтобы ты отыграл свои диалоги с Мариной. Посмотрим, что из этого выйдет.
Петра тушит сигарету.
– Начнем сразу со второй сцены первого акта с Розалиндой. Я буду читать за Селию. Линус – за Ле-Бо и Герцога. С места перед борьбой, первым вступает Ле-Бо.
– «Господин состязатель, принцессы зовут вас?»[73] – спрашивает Линус. Петра кивает.
– «Почтительнейше исполняю их приказание», – читаю я следующую реплику Орландо.
Все они смотрят на меня с удивлением.
– «Молодой человек, вы вызвали на бой Карла, борца?» – спрашивает Марина в роли Розалинды.
– «Нет, прекрасная принцесса, он вызвал всех желающих. Я только пришел, как другие, помериться с ним силою моей молодости», – отвечаю я, не хвастливо, как Йерун, мою браваду сдерживает неуверенность, которую, как я откуда-то знаю, должен испытывать Орландо.
Я сотни раз произносил этот текст, репетируя с Макс, но раньше для меня это были лишь строчки из пьесы, я никогда не задумывался о том, что за ними стоит – не приходилось особо. Как несколько месяцев назад на прослушивании в моем сознании ожил монолог Себастьяна, так и сейчас слова приобрели смысл. Стали знакомым мне языком.
Мы продолжаем, и я дохожу до реплики «Я не причиню никакого огорчения моим друзьям, потому что у меня нет друзей, которые стали бы оплакивать меня; я не сделаю никакого вреда свету, потому что в нем я ничего не имею». Говоря это, я чувствую, как горло сдавило от избытка эмоций. Я понимаю значение этих слов. Первым делом мне хочется проглотить это чувство, но вместо этого я начинаю дышать им, и оно направляет мою игру.
К моменту самой борьбы, где мне надо пантомимой изображать схватку с невидимым врагом, я уже чувствую себя свободно и легко. Я хорошо помню эту часть. Орландо побеждает в поединке, но по большому счету проигрывает. Его вышвыривают из герцогства и предупреждают о том, что его хочет убить собственный брат.
Сцена заканчивается. Петра, Линус и даже Марина пристально и молча смотрят на меня.
– Продолжаем? – спрашиваю я. – Второй акт? – Они кивают. Линус читает за Адама, когда и эта сцена закончена, Петра откашливается и просит начать сначала, со вступительного монолога Орландо, с того, который я провалил на втором прослушивании.
В этот раз я не проваливаюсь. Снова молчание.
– Текст, видно, помнишь без подсказок, – наконец произносит Линус. – А расстановку?
– Тоже помню.
Они как будто поверить не могут. А чем же я, по их мнению, занимался все это время?
Грел скамейку запасных, думаю я. Может, меня их шок и не должен так удивлять. Ведь я сам так считал, нет?
Петра и Линус говорят, что мы с Мариной можем идти, а им надо кое-что обсудить. Если они решат, что есть смысл продолжать, после обеда мы будем репетировать пьесу целиком с полным актерским составом, а мне, помимо этого, вечером придется еще и провести техническую репетицию с одним Линусом.
– Не расслабляйся, телефон не выключай, – говорит он, похлопывая меня по спине, смотря чуть не отеческим взглядом. – Скоро позвоним.
Мы с Мариной отправляемся в ближайшее кафе пить кофе. Идет дождь, окна запотели. Мы садимся за столик. Я рисую на окне кружочек. Напротив нас, на другом берегу канала, тот самый магазинчик, где я купил «Двенадцатую ночь». Он только открывается. Я рассказываю Марине о том, как у дяди спустило колесо, как я случайно туда заглянул, и обо всей череде случайных совпадений, которые привели к тому, что я стал дублером Йеруна, а теперь, возможно, сыграю Орландо.
– Это не имеет никакого отношения к тому, что ты показал только что. – Она качает головой и улыбается настолько дружелюбно, что я уже не чувствую себя тенью в труппе. – Ты скрывал от нас свой талант.
Я и не знаю, что сказать. Может, я и от себя его скрывал.
– Скажи ему. – Она показывает на магазинчик. – Тому парню, который рассказал тебе о постановке. Если ты будешь играть, отчасти это благодаря ему.
Если это случится, мне придется сказать многим.
– Ты бы сам разве не хотел такое узнать? – продолжает Марина. – О том, что какой-то твой незначительный поступок сильно изменил чужую жизнь? Как там это называется? «Эффект бабочки»?
Я наблюдаю, как продавец открывает магазин. Надо это сделать. Получается, что с человеком, которому мне искренне хотелось бы рассказать, и который таинственным образом тоже со всем этим связан, который привел меня сюда, я поделиться не смогу.
– Раз уж дело дошло до признаний, – говорит Марина, – должна сказать, что ты меня с самого начала заинтриговал, такой таинственный актер, который держится в стороне, о ком никто не слышал, но который достаточно хорошо себя показал, чтобы его взяли дублером.
Достаточно хорошо? Я думал, наоборот.
– У меня строгое правило не заводить сценических романов, – продолжает она. – Никки твердила, что ради тебя можно сделать исключение, потому что на сцену ты не выйдешь, ты всего лишь дублер. Теперь, может, и выйдешь, но я заинтригована еще больше. – Марина снова интимно улыбается. – Пьесу либо отменят сегодня же, либо выступления закончатся через три недели, как бы то ни было, потом, может, пообщаемся поближе?
У меня кровь все еще вскипает от мыслей о Лулу, это как наркотик, от которого пока не отошел полностью. Марина – не Лулу. Но даже Лулу не Лулу. А Марина классная. Кто знает, как может повернуться?
Я уже готов сказать, что когда спектакль закончится – с удовольствием, но меня перебивает телефонный звонок. Она бросает взгляд на номер, отобразившийся на экране, и улыбается.
– Это звонок самой судьбы.
Сорок три
Мне так много предстоит сделать. Днем репетиция всем составом. Потом технический прогон. Еще мне нужно зайти в квартиру, кое-что взять, рассказать все ребятам. И Дэниэлу. И Яэль.
Брудж только просыпается. Я, задыхаясь, делюсь новостями. Я даже не успеваю закончить, как он звонит нашим друзьям.
– А маме ты сказал? – спрашивает он, повесив трубку.
– Сейчас буду звонить.
Я высчитываю разницу во времени. В Мумбае еще нет пяти, значит, Яэль должна быть на работе. Так что я пишу ей по электронке. Дэниэлу тоже. Под конец я отсылаю сообщение и Кейт, рассказываю про несчастный случай Йеруна и приглашаю ее прийти уже сегодня, будто она тут рядом. Я даже говорю, что она может у меня остановиться, и даю адрес.
Прежде чем выйти, я наскоро проверяю свои входящие. Там какое-то сообщение с неизвестного адреса, я думаю, что спам. Но потом замечаю тему: «Письмо».
Трясущейся рукой я открываю его. Оно от Тор. Точнее, от Тор через какого-то актера «Партизана Уилла», который не придерживается таких же строгих ограничений на использование современных технологий.
Уиллем, привет,
Тор попросила меня передать тебе, что на прошлой неделе она столкнулась с Бекс и выяснила, что ты то письмо так и не получил. Тор очень расстроилась, потому что оно было важное, она много сил приложила, чтобы тебе его переслать. Просила сказать, что оно от девчонки, с которой ты встретился в Париже, которая тебя ищет, потому что ты ее поматросил и бросил (это слова Тор, не мои). Еще она передает, что всякое действие имеет последствия. Опять же, это ее слова. Гонца прошу не стрелять. Ты же ее знаешь.
Я плюхаюсь на кровать, охваченный противоречивыми чувствами. «Поматросил и бросил». Я чувствую, как Тор злится. Да и Лулу тоже. Меня захлестывают стыд и раскаяние, но потом они отступают, словно их сдерживает невидимая плотина. Потому что она меня ищет. Лулу тоже меня ищет. Или искала. Может, просто хотела послать меня к черту. Но она искала меня, как и я ее.
Не зная, что и думать, я плетусь в кухню. Для одного дня слишком много впечатлений.
Я застаю Бруджа, когда он разбивает яйцо над сковородкой.
– Хочешь uitsmijter?[74] – предлагает он.
Я качаю головой.
– Тебе надо поесть. Силы же нужны.
– Мне идти пора.
– Уже? Хенк с Вау едут сюда. Хотят тебя увидеть. Ты вообще появишься до своего грандиозного дебюта?
Репетиция начинается в обед, продлится как минимум три часа, а потом, как сказал Линус, у меня будет перерыв перед прогоном в амфитеатре, который начнется в шесть.
– Может, смогу подойти часам к четырем-пяти.
– Отлично. Надо, значит, вечеринку к тому времени продумать.
– Вечеринку?
– Вилли, это же серьезное событие. – Он смолкает и смотрит на меня. – После такого года… таких лет… надо это отметить.
– Ладно, – соглашаюсь я, еще мало что понимая.
Я возвращаюсь в свою комнату, беру одежду, которую можно будет надеть под костюм, обувь. Прямо совсем перед выходом мой взгляд падает на часы Лулу, лежащие на полке. Я беру их в руку. Столько времени прошло, а они все тикают. Я сжимаю их. А потом кладу в карман.
Сорок четыре
Остальные уже в театре. Макс подходит ко мне сзади.
– Я тебя прикрою, – говорит она.
Я уже собираюсь спросить, в каком смысле, но тут до меня доходит. Все эти три месяца меня никто не замечал, я был тенью, но теперь прожектор светит прямо в лицо, и в тени уже не укроешься. На меня смотрят со смесью подозрения и снисхождения; я с подобными взглядами уже сталкивался во время путешествий, когда бродил по районам, в которых люди вроде меня обычно не показывались. Сейчас, как и тогда, я делаю вид, что не замечаю этого, и продолжаю заниматься своим делом. Вскоре Петра начинает хлопать в ладоши, собирая всех актеров.
– Времени у нас в обрез, – напоминает Линус. – Мы несколько изменим репетицию, опустим те сцены, где нет Орландо.
– Зачем тогда всех вызвали? – бубнит Хирт, который играет две роли – слугу Фредерика и Сильвия; он с Орландо практически не пересекается.
– Да, я понимаю, когда сидишь и смотришь, как играют другие, офигеть как жаль потерянного времени, – говорит Макс с таким чувством, что Хирт даже не сразу понимает, как его пристыдили.
Макс криво усмехается, глядя на меня. Я рад, что она рядом.
– Я позвала всех, – говорит Петра с демонстративным терпением, показывая, что скоро оно у нее кончится, – чтобы вы привыкли к индивидуальному ритму нового актера и мы вместе могли позаботиться о том, чтобы замена Йеруна на Уиллема прошла как можно более гладко. В идеале вы не должны замечать никакой разницы.
Макс закатывает глаза, и я снова радуюсь, что она здесь.
– Так, с самого начала, пожалуйста, – объявляет Линус, постукивая по своей дощечке с зажимом. – У нас сейчас нет декораций, расстановка не размечена, так что уж постарайтесь.
Выйдя на сцену, я испытываю облегчение. Вот где я должен быть. В голове Орландо. По ходу пьесы я понимаю его все лучше. Осознаю всю важность первой сцены, когда он знакомится с Розалиндой. Они смотрят друг на друга, что-то узнавая, хотя происходит это совсем мимолетно. Но именно благодаря этой искре поддерживается их страстное влечение друг к другу, несмотря на то что до самого финала они не встречаются, то есть не знают, что встречаются.
Шекспир так все раскрутил на нескольких страницах текста. Орландо собирается подраться с куда более сильным соперником, распушив перья перед Розалиндой и Селией. Ему страшно, наверняка же страшно, но он не показывает это, блефует. Он флиртует. «Пусть только ваши прекрасные глаза и добрые желания сопровождают меня на этом поединке», – говорит он.
В некоторые моменты весь мир резко переворачивается. В пьесе это происходит, когда Розалинда говорит: «Мне хотелось бы придать вам ту маленькую силу, которой я владею».
Всего одна реплика. И его маска трескается. Обнажая то, что под ней. Розалинда видит Орландо, какой он есть. Он видит ее. Вот она, тут, вся пьеса.
Я чувствую текст, как никогда ранее, словно я отчетливо осознал, что хотел сказать Шекспир. Будто Розалинда и Орландо действительно когда-то жили, а я теперь должен поведать о них остальным. Я не в театре играю. Это глубже. Это больше, чем я сам.
– Перерыв десять минут, – кричит Линус в конце первого акта. Все идут покурить или выпить кофе. Но мне не хочется спускаться со сцены.
– Уиллем, – подзывает меня Петра. – Подойти на секунду.
Она улыбается, что бывает крайне редко, поначалу я думаю, что от удовольствия – что же еще может означать улыбка?
Театр пустеет. Остались только мы вдвоем. Даже Линуса нет.
– Хочу сказать, что я под впечатлением, – начинает она.
Внутри я маленький мальчик, счастливый, как утром в день своего рождения, в ожидании подарков. Но внешне я пытаюсь остаться профессионалом.
– Опыта мало, а язык знаешь так хорошо. Нас еще на прослушивании поразило, с какой легкостью ты говоришь, но теперь… – Она снова улыбается, но лишь сейчас я замечаю, что больше это похоже на оскал. – И расстановку знаешь превосходно. Линус говорит, что ты даже кое-что из хореографии боя усвоил.
– Я наблюдал, – отвечаю я, – внимательно.
– Отлично. Так и надо, – и опять эта же улыбка. И только теперь у меня зарождается сомнение в том, что она символизирует хоть какую-то радость. – Сегодня я говорила с Йеруном, – продолжает Петра.
Я молчу, но внутри становится нехорошо. После всего этого сейчас войдет он на гипсе.
– Йерун ужасно переживает из-за случившегося, особенно ему неловко, что он всех подвел.
– Его вины здесь нет. Это был несчастный случай, – говорю я.
– Да. Конечно. Несчастный случай. Йерун очень хочет отыграть последние две недели сезона, и мы сделаем все, чтобы под него подстроиться, таковы правила существования труппы. Ты понимаешь?
Я киваю, хотя на самом деле не представляю, к чему Петра клонит.
– Я понимаю, что ты пытался показать своим Орландо.
«Своим Орландо». Судя по ее тону, у меня зарождается опасение, что моим он пробудет недолго.
– Но в задачу дублера не входит собственная интерпретация персонажа, – продолжает она. – Надо играть так, как актер, которого ты заменяешь. То есть, по сути, тебе играть не самого Орландо, а Йеруна, играющего Орландо.
Мне хочется сказать: «Но ведь его Орландо вообще неправильный». Он надменный мужлан, характер совершенно не раскрыт; к тому же он делает вид, что неуязвим, Розалинда бы такого не полюбила, а если Розалинда не полюбит, какой интерес зрителю? Мне хочется сказать: «Позвольте мне. В этот раз я сыграю все как надо».
Но я ничего не говорю. Петра пристально смотрит на меня. Потом, наконец, спрашивает:
– Как думаешь, справишься?
Она снова улыбается. Какой я глупец, и все остальные тоже, что верил ее улыбке.
– Мы все еще можем отменить выступления, намеченные на эти выходные, – говорит Петра мягко, но угроза очевидна. – С нашей звездой произошел несчастный случай. Никто нас винить не будет.
Что-то дали, что-то отобрали. Это всегда обязательно?
Актеры потихоньку подтягиваются, перерыв закончен, все готовы работать, готовы сыграть эту пьесу. Увидев, что мы с Петрой разговариваем, все стихают.
– Мы друг друга поняли? – спрашивает она тепло, чуть не поет.
Я снова смотрю на остальных. Потом на Петру. Потом киваю. Поняли.
Сорок пять
Когда Линус нас отпускает, я бросаюсь к двери.
– Уиллем, – кричит Макс.
– Уиллем, – вторит ей Марина.
Я машу им рукой, что не до них. Мне надо костюм подогнать, а до следующей встречи с Линусом на сцене амфитеатра, чтобы отрепетировать мою расстановку, всего два часа. Что до Макс с Мариной: если они собираются делать комплименты по поводу моей игры, настолько похожей по стилю на Йеруна, что даже Петра была поражена, – я слышать их не желаю. Если же спрашивать, почему я стал играть так, а не как раньше, – тем более не желаю.
– Я спешу, – говорю я. – Вечером увидимся.
Они обе обижаются, каждая по-своему. Но я все равно ухожу.
В квартире я застаю Вау, Хенка и Бруджа – они очень заняты, сидят за кофейным столиком над желтыми тетрадными листами.
– И Фемке… – говорит Брудж. – О, вот наша звезда!
Хенк с Вау бросаются меня поздравлять. А я лишь качаю головой.
– Что это? – Я показываю на схемы на столе.
– Вечеринка в твою честь, – отвечает Вау.
– Вечеринка?
– Да, сегодняшняя, – напоминает Брудж.
Я вздыхаю. Совсем забыл.
– Я не хочу ничего праздновать.
– Что значит не хочешь? – недоумевает Брудж. – Ты же согласился!
– А теперь не согласен. Отменяется.
– Почему? Разве ты не играешь?
– Играю. – Я ухожу в свою комнату и кричу напоследок: – Но никаких вечеринок!
– Вилли! – орет Брудж мне вслед.
Я хлопаю дверью и ложусь на кровать. Закрываю глаза в надежде уснуть, но не получается. Тогда я встаю и принимаюсь листать футбольный журнал Брудж; он тоже не идет. Я швыряю его обратно на полку. Он плюхается рядом с большим конвертом. Это фотографии, которые я в прошлом месяце отрыл на чердаке.
Я открываю конверт и просматриваю их, задерживаясь на снимке с моего восемнадцатого дня рождения: я, Яэль и Брам. Я скучаю по ним до боли. И по ней. Я уже так устал тосковать по утраченному.
Я беру телефон, даже не посчитав разницу во времени.
Она сразу же отвечает. Как и в прошлый раз, слова не идут. Но на этот раз Яэль справляется лучше.
– Что случилось? Говори.
– Ты письмо получила?
– Я еще не проверяла почту. Что-то стряслось?
Кажется, она перепугана. Я должен бы был подумать. Все эти внезапные звонки. Надо убедить ее, что все нормально.
– Нет, все не так.
– Как не так?
– Не как в прошлый раз. Ну, то есть никто не заболел, хотя кое-кто все же сломал ногу. – Я рассказываю про Йеруна и что буду играть его роль.
– Ты разве не рад? – спрашивает она.
Я думал, что буду счастлив. И был счастлив сегодня утром, когда получил новости о письме от Лулу. Но все уже развеялось, и теперь мне кажется, что она меня ненавидит. Как далеко может улететь маятник за один день. Мне пора бы уже привыкнуть к этому.
– Получается, что нет.
Она вздыхает.
– А Дэниэл говорил, что ты воодушевлен.
– Ты с Дэниэлом разговаривала? Обо мне?
– Несколько раз. Совета у него спрашивала.
– Ты? Совета? У Дэниэла? – Этот факт шокирует даже больше, чем то, что Яэль расспрашивала обо мне.
– Да, считает ли он, что мне следует позвать тебя к себе. – Она смолкает. – Жить.
– Ты хочешь, чтобы я снова в Индию приехал?
– Если ты сам хочешь. Ты и играть тут можешь. В прошлый раз вроде бы тебе понравилось. Можно квартиру найти побольше. Чтобы двоим места хватало. Но Дэниэл рекомендовал не спешить. Ему показалось, что ты и там что-то нашел.
– Ничего я тут не нашел. А ты могла бы и со мной об этом поговорить, – в моих словах прорывается обида.
Яэль, наверное, ее тоже уловила. Но голос у нее остается мягким.
– Вот я сейчас говорю, Уиллем.
Я понимаю, что так и есть. Впервые за длительное время. К глазам подступают слезы. На короткий миг я радуюсь, что нас разделяют тысячи километров.
– Когда можно приехать? – спрашиваю я.
Пауза. А потом желанный ответ:
– Когда захочешь.
Пьеса. Надо отыграть в эти выходные. А потом вернется Йерун, и я смогу уйти.
– В понедельник?
– В понедельник? – Яэль лишь немного удивлена. – Спрошу, сможет ли Мукеш устроить.
Понедельник. Через три дня. Но тут-то ради чего оставаться? Ремонт закончен. Скоро вернется Дэниэл с Фабиолой и ребенком, мне даже места тут не будет.
– Не слишком ли это быстро? – уточняю я.
– Не слишком, – отвечает она. – Я рада, что не слишком поздно.
У меня сжимается горло, я снова не могу говорить. Но этого и не требуется, потому что теперь говорит Яэль. Ее как прорвало, она просит прощения за то, что держала дистанцию, говорит мне то же самое, что я столько раз слышал от Брама, что причина не во мне, а в ней, в сабе, в ее детстве. Я все это уже знал, но до настоящего момента не понимал по-настоящему.
– Ма, все нормально. – Я пытаюсь ее остановить.
– Нет, – возражает она.
Все действительно нормально. Я понимаю, что люди по-разному пытаются от чего-то сбежать, но иногда, удрав из одной тюрьмы, ты понимаешь, что угодил в новую, построенную самим собой.
Это так забавно, кажется, мы с матерью все же нашли общий язык. Оказывается, слова для этого были не нужны.
Сорок шесть
Когда я кладу трубку, возникает ощущение, что кто-то открыл окно и впустил свежий воздух. С путешествиями то же самое. То тебе все кажется безнадежным, чувствуешь себя потерянным, но потом садишься в поезд, или кто-то звонит, и открывается целая карта с новыми вариантами. Петра и пьеса значили для меня очень много, но, возможно, это просто последняя точка, куда пригнал меня ветер. Теперь он направляет меня в Индию. К матери. Туда, где мне место.
Я все еще держу конверт с фотографиями в руках. Я опять забыл спросить о них у Яэль. Я смотрю на снимок сабы с таинственной девушкой и теперь вдруг понимаю, почему она показалась мне знакомой с первого взгляда. Темный боб, игривая улыбка – она довольно сильно похожа на Луизу Брукс, эта… я хватаю вырезку… эта Ольга Сабо. Кто она? Девушка сабы? Он ее потерял?
Я и не знаю, что с этими фотками теперь делать. Безопаснее всего убрать обратно на чердак, но это все равно что заточить их в тюрьму. Можно снять копии, а оригиналы взять с собой, но они все равно могут потеряться.
Я рассматриваю фотографию сабы. Потом Яэль. Думаю о том, какая невероятная жизнь у них была из-за того, что саба слишком сильно ее любил и хотел уберечь от боли. Не знаю, возможно ли одновременно кого-то и любить, и избавить от страданий. Любовь сама по себе опасная штука. Но в то же время именно она и обеспечивает безопасность.
Интересно, понимал ли это саба? Ведь он всегда говорил: «Правда и ее противоположность – это разные стороны одной и той же монеты».
Сорок семь
Половина пятого. С Линусом мне встречаться только в шесть – у нас будет быстрый технический пробег перед поднятием занавеса. Из гостиной доносятся голоса Бруджа и ребят. Не представляю, как скажу им, что через три дня снова улетаю в Индию.
Оставив телефон на кровати, я прощаюсь с ними и выскальзываю за дверь. Брудж скорбно смотрит на меня.
– Ты вообще хочешь, чтобы мы сегодня пришли? – спрашивает он.
Нет. Вообще-то не хочу. Но нельзя быть таким жестоким. По крайней мере, с ним.
– Конечно, – вру я.
Внизу я сталкиваюсь с нашей соседкой, мисс Ван дер Меер, она идет выгуливать собаку.
– Кажется, солнце, наконец, решило нас побаловать, – говорит она.
– Здорово, – отвечаю я, но сегодня я в кои-то веки предпочел бы дождь. Тогда на спектакль никто не придет.
Разумеется, солнце расталкивает упрямые облака. Я направляюсь в маленький парк через дорогу. Уже на выходе из ворот я слышу собственное имя. Но не останавливаюсь. Уиллемов тысячи. Но голос звучит все громче. Потом уже на английском:
– Уиллем, это ты?
Я останавливаюсь. Разворачиваюсь. Не может быть.
Но оказывается, что может. Кейт.
– Господи, слава тебе! – Она подбегает ко мне. – Я позвонила, но ты не ответил, и идиотский звонок в двери не работает. Ты чего трубку не берешь?
По моим ощущениям уже год прошел с тех пор, как я отправил ей это письмо. Оно было как из другого мира. Теперь я смущен, что попросил ее приехать издалека.
– Я в квартире его оставил.
– Хорошо, что я увидела твою соседку с собакой, она сказала, что ты пошел в эту сторону. Маленькое совпадение, как ты говоришь. – Кейт смеется. – Сегодня они весь день меня преследуют. Я твое письмо в такой удачный момент увидела. Дэвид хотел затащить меня на совершенно омерзительную «Медею» [75] каких-то авангардистов в Берлине, я отчаянно искала повод отказаться, а утром обнаружила твое сообщение и вместо этого прилетела сюда. В самолете вдруг поняла, что не знаю, где выступление. К телефону ты не подходил, и я уже начала слегка паниковать и решила найти тебя самого. Но теперь мы встретились, и все хорошо. – Она театральным жестом вытирает пот со лба. – Уф!
– Уф, – вяло вторю я.
Кейт улавливает что-то странное.
– Или не уф.
– Наверное, нет.
– Что такое?
– Можно тебя кое о чем попросить? – Я ее и так уж о многом просил. Но если она это увидит? Брудж с ребятами, может, и не поймут. Но не Кейт. Она все дерьмо насквозь видит.
– Конечно.
– Можешь сегодня не приходить?
Она смеется. Как будто это шутка. Но потом понимает, что нет.
– Ой. – Она делается серьезной. – Тебя что, не будет? У Орландо таинственным образом зажила нога?
Я качаю головой. Только тут я замечаю, что Кейт держит в руках чемодан. Она в прямом смысле приехала сюда прямо из аэропорта. Чтобы найти меня.
– Ты где ночуешь? – спрашиваю я.
– В самый последний момент удалось зарезервировать только это. – Она достает из сумки листок бумаги. – Отель «Захер Брюх»? Понятия не имею, как это произносится, и уж тем более где это находится. – Она передает мне распечатку. – Ты в курсе?
Отель «Захер Брюх». Я хорошо его знаю. Почти всю свою жизнь мимо него ездил. По выходным там в фойе выставляли домашние пирожные, мы с Бруджем иногда пробирались туда тайком и ели. Менеджер делал вид, что не замечает.
Я беру чемодан.
– Идем. Отведу тебя домой.
Последний раз я был на барже в сентябре; точнее, я тогда добрался до пристани и сбежал. Она выглядела страшно пустой, будто скорбела по своему создателю. Посаженный сабой клематис – «даже в стране, где небо вечно затянуто тучами, нужна тень», – который при нас бурно разросся по всей палубе, увял. Саба бы его подрезал. Он всегда делал это, когда приезжал к нам летом и видел, что растение без него болеет.
Клематис снова буйно разросся, стал густым, усыпав всю палубу пурпурными лепестками. Теперь здесь полно и других цветов – горшки, решетки, столбики, обвитые цветущими лозами.
– Раньше это был мой дом, – говорю я Кейт. – Я тут вырос.
Мы сели в трамвай, и она почти всю дорогу молчала.
– Красивый, – отвечает она.
– Это мой отец построил. – Я словно вижу, как Брам улыбается, подмигивает и говорит словно в пустоту: «Сегодня мне бы нужен помощник». Яэль прячется под одеялом. И через десять минут я уже стою с дрелью в руках. – Но я помогал. Я уже так давно тут не бывал. Твой отель прямо за углом.
– Какое совпадение, – комментирует Кейт.
– Иногда мне кажется, что вокруг только они.
– Нет. Не только. – Она смотрит на меня и наконец спрашивает: – Что же случилось, Уиллем? Боишься на сцену выходить?
– Нет.
– Так что же?
И я рассказываю. О том, как утром мне позвонили. О первом чтении, как я нашел в Орландо что-то новое, настоящее, а потом все покатилось к чертям.
– Так что теперь я хочу просто сходить, отмучиться и покончить с этим, – говорю я. – И чем меньше свидетелей, тем лучше.
Я жду сочувствия. Или какого-нибудь свойственного ей труднодоступного, но отзывающегося где-то внутри совета, как играть. Вместо этого Кейт хохочет. Фыркает, икает. А потом наконец отвечает:
– Да ты шутишь.
Но я не шучу. И ничего не отвечаю.
Она пытается сдерживаться.
– Извини, просто тебе с неба упала такая возможность, вероятно, самая серьезная за всю твою жизнь, та самая гениальная случайность, о которых ты все время рассуждаешь, а ты готов позволить какому-то идиотскому режиссерскому указанию сбить тебя с пути.
Кейт говорит об этом с пренебрежением, словно это был просто дурацкий совет. Но я воспринял слова Петры куда серьезнее. Как пощечину, для меня это не просто пожелание режиссера, оно перечеркнуло мое желание. Не так. И именно тогда, когда мне казалось, что я действительно нечто нащупал. Я пытаюсь подобрать слова и объяснить Кейт, что это… предательство.
– Это все равно что встретить девушку своей мечты… – начинаю я.
– И не спросить, как ее зовут? – заканчивает она за меня.
– Я хотел сказать «и понять, что на самом деле это парень». Ну, что ты неправильно все трактовал.
– Так только в кино бывает. Или у Шекспира. Но интересно, что ты заговорил про девушку своей мечты, я как раз думала о той, которую ты искал в Мексике.
– Лулу? Она тут при чем?
– Я рассказала Дэвиду о тебе, твою историю, и он задал мне до смешного простой вопрос, который меня с тех пор так и мучает.
– Ну?
– Насчет рюкзака.
– Ты думала о моем рюкзаке? – Я пытаюсь отшутиться, но вдруг понимаю, что сердце забилось быстрее. Поматросил и бросил. В йоркширском акценте Тор слышится явное презрение.
– Вот в чем вопрос: если ты вышел попить кофе с круассаном, снять номер в отеле или что там еще, зачем ты взял с собой рюкзак со всеми вещами?
– Он был небольшой. Ты же видела. Я и в Мексику с ним ездил. Я всегда налегке путешествую. – Я говорю слишком быстро, как человек, которому есть что скрывать.
– Да-да, налегке, чтобы в любой момент можно было двинуться дальше. Но ты же собирался вернуться в сквот и вылезал через окно, насколько я помню, со второго этажа. Правильно? – Я киваю. – И ты все равно взял с собой рюкзак? Не проще ли было бы оставить вещи там? Легче было бы вылезать. И тогда ей было бы понятно, что ты собираешься вернуться.
Я тогда завис на подоконнике – одна нога еще внутри, вторая уже снаружи. Меня пронзил порыв ветра, особенно резкий и острый после жаркой ночи. Я услышал, как Лулу перевернулась, закуталась в брезент. Я посмотрел на нее, и это чувство стало сильным, как никогда. Я подумал, может, остаться здесь, дождаться, когда она проснется. Но я уже высунулся и заприметил кондитерскую.
Я тяжело приземлился в лужу, захлюпал ногами. Посмотрел наверх, порывистый ветер трепал белую занавеску, а я испытал и грусть, и облегчение, тяжесть и легкость, они меня как разрывали – одна тянула вниз, другая вверх. И в тот момент я понял, что между нами с Лулу что-то родилось, нечто такое, о чем я всегда мечтал, но боялся получить. Нечто, чего я хотел в большем объеме. И в то же время от чего бежал. Правда и ее противоположность.
Я пошел в кондитерскую, даже не зная, как мне быть, стоит ли возвращаться и оставаться на день с пониманием, что тогда разверзнется пропасть. Я купил круассаны, а решение так и не пришло. А потом за углом я увидел скинхедов. И хоть это и ненормально, но мне стало легче: они за меня решат.
Но когда я очнулся в больнице, хоть я и не мог вспомнить ни саму Лулу, ни ее имя, ни где она, мне отчаянно хотелось ее отыскать, и я понял, что решение было неправильное.
– Я собирался вернуться, – говорю я Кейт, но в голосе мелькает острие неуверенности, взрезающее мой обман.
– Знаешь, Уиллем, что я думаю? – мягко спрашивает она. – По-моему, что спектакль, что та девушка, все одно. Ты подошел близко, испугался, и нашел способ отстраниться.
Когда Лулу помогла мне почувствовать себя в безопасности – шагнув между мной и скинхедами, позаботившись обо мне и став моей девушкой из горной деревни, – я чуть не отправил ее в Лондон. В тот миг, когда мы скрылись от преследования, я посмотрел на нее и увидел, как решительно горят ее глаза, в которых уже появилась любовь, что было просто невозможно всего лишь за день. Я чувствовал, что я этого хочу, что мне это нужно, но еще мне стало страшно – потому что я уже знаю, что бывает, когда это теряешь. Я хотел, чтобы ее любовь меня защищала, но хотел и защититься от любви.
Я тогда не понимал. Любовь не надо защищать. В ней надо рисковать.
– Знаешь, в чем ирония актерской работы? – продолжает Кейт. – Мы надеваем тысячи масок, мы эксперты в искусстве скрывать, и единственным местом, где нельзя спрятаться, оказывается сцена. Так что неудивительно, что ты зассал. Ведь роль самого Орландо!
Она права – в очередной раз. Я это понимаю. Петра сегодня дала мне очередную возможность к бегству. Но ведь на самом деле в тот день я не хотел линять от Лулу. И сейчас не хочу.
– Каковы самые страшные последствия, если ты сегодня сыграешь по-своему? – спрашивает Кейт.
– Она меня уволит, – но если и так, то решение будет продиктовано моим действием. А не бездействием. Я начинаю улыбаться. Улыбка несмелая, но искренняя.
Кейт улыбается в ответ по-американски широко.
– Мое мнение ты знаешь: в бой или домой.
Я смотрю на хаусбот; там тихо, сад ухоженный и богатый, при нас такого не было. Этот дом уже не наш, но чей-то дом.
«В бой или домой». Я уже слышал это от Кейт, но тогда не совсем понял. Теперь до меня дошло, но, думаю, тут она ошибается. Потому что у меня нет выбора в бой или домой. Мне надо и в бой, и домой.
Надо сделать одно, чтобы получить второе.
Сорок восемь
Мы за кулисами. Здесь царит обычное безумие, только я на удивление спокоен. Линус заталкивает меня в импровизированную гримерку, я переодеваюсь в костюм Орландо, который наскоро подогнали под мою фигуру. Гримируюсь. Свою одежду убираю в шкафчик за сценой. Джинсы, майка и часы Лулу. Я держу их на ладони, ощущая вибрацию, закрываю дверцу.
Линус собирает нас в круг. Мы делаем упражнения для голоса. Музыканты настраивают гитары. Петра, рявкая, выдает последние указания: следить за светом, просит не терять концентрации, говорит, что остальные меня поддержат, мне главное – самому постараться. Смотрит на меня пронизывающим взглядом. Она взволнованна.
Линус объявляет пятиминутную готовность, надевает гарнитуру, Петра отходит. Макс тоже пришла со всеми и сидит за кулисами на треногом табурете, готовая подорваться в любой момент. Она молчит, лишь смотрит на меня, целует и поднимает два пальца. Я целую те же два пальца на своей руке и прикладываю к ее.
– Ни пуха, – шепчет на ухо кто-то. Это Марина подошла сзади. Она спешно обнимает меня и целует где-то между ухом и шеей. Макс, заметив это, ухмыляется.
– По местам! – кричит Линус. Петры не видно. Она скрылась за занавесом и не покажется, пока не закончится спектакль. Винсент говорит, что она куда-то уходит и бродит там, курит или выпускает кишки котятам.
Линус хватает меня за запястье.
– Уиллем. – Я резко разворачиваюсь и смотрю на него. Он сжимает мою руку и кивает. Я киваю в ответ. – Музыка! – командует он в гарнитуру.
Музыканты начинают играть. Я занимаю свое место сбоку сцены.
– Свет номер один! – говорит Линус.
Вспыхивают прожектора. Толпа стихает.
Линус:
– Орландо, пошел!
Я на миг застываю. Дыши, звучит внутри голос Кейт. Я вдыхаю.
Сердце стучит в голове. Бум, бум, бум. Я закрываю глаза и слышу, как тикают часы Лулу; словно они еще на мне. Я прислушиваюсь к обоим звукам, а потом выхожу на сцену.
И тут время останавливается: и день, и год одновременно. И час, и двадцать четыре. Все происходит сразу.
Последние три года сжимаются в одной секунде, воплощаясь во мне, в Орландо. В этом несчастном парне, потерявшем отца, у которого нет ни семьи, ни дома. В том, который случайно встречает Розалинду. И хотя они знакомы лишь несколько секунд, они видят что-то знакомое друг в друге.
– «Мне хотелось бы придать вам ту маленькую силу, которой я владею», – говорит Розалинда.
«Кто о тебе заботится?» – спросила меня тогда Лулу, рассмотрев меня.
– «Вот эту вещь на память обо мне прошу носить», – Марина в роли Розалинды снимает с шеи цепь и подает мне.
«Я стану твоей девушкой из горной деревни и буду за тобой ухаживать», – пообещала Лулу, после чего я снял часы с ее запястья.
Время идет. Наверняка. Я выхожу на сцену, я ухожу со сцены. Я следую графику и подсказкам. Солнце клонится к горизонту, ныряет, потом появляются звезды, включаются прожектора, стрекочут кузнечики. Я чувствую все это, как бы глядя сверху. Я лишь здесь и сейчас. В этом моменте. На сцене. Я Орландо, жаждущий отдать себя Розалинде. И в то же время я Уиллем, посвящающий себя Лулу так, как должен был сделать год назад, но не смог.
– «Вам бы следовало спросить, какое время дня, потому что в лесу нет часов», – говорю я своей Розалинде.
«Ты что, не помнишь? Времени больше нет. Ты же отдала его мне», – сказал я своей Лулу.
Я ощущаю ее часы на руке, как в тот день в Париже; я и сейчас слышу, как они тикают у меня в голове. Я уже не могу их различить – тот год и этот. Они слились в один. Прошлое – сейчас. Настоящее – тогда.
– «Я не хочу вылечиться, юноша», – говорит мой Орландо Марине-Розалинде.
– «Я бы вылечил вас, если бы вы захотели называть меня Розалиндой», – отвечает она.
«Я буду о тебе заботиться», – пообещала Лулу.
– «Ручаюсь моею верностью, и говорю совершенно серьезно, и клянусь моей надеждой на Бога и всеми хорошими клятвами, которые неопасны», – говорит Розалинда-Марина.
«Я избежала опасности», – сказала Лулу.
Мы оба ее избежали. В тот день что-то произошло. И происходит до сих пор. В том числе и здесь, на сцене. Всего лишь день, всего лишь год. Но, может, одного дня вполне достаточно. Может, хватило бы и одного часа. Может, это вообще никак не зависит от времени.
– «Прекрасный юноша, мне хотелось бы убедить тебя, что я влюблен», – говорит мой Орландо Розалинде.
«Ну, расскажи, что такое любовь, – потребовала Лулу. – На что похожа эта „запятнанность“?»
Вот на что, Лулу.
Вот на это.
И все закончилось. Словно обрушившаяся на берег волна грохочут аплодисменты, а я стою здесь, на сцене, окруженный ошеломленными, но улыбающимися ребятами из труппы. Мы хватаемся за руки и кланяемся, потом Марина вытаскивает меня вперед на поклон, отходит в сторонку, жестом показывая мне, что надо пройти вперед, и когда я выхожу, аплодисменты становятся еще громче.
За кулисами царит настоящее безумие. Макс визжит. Марина плачет, Линус улыбается, но временами бросает нервные взгляды на боковой выход, в котором несколько часов назад скрылась Петра. Вокруг меня собирается народ, меня поздравляют, расцеловывают, а я и здесь, и не здесь – я еще в некотором странном месте между раем и адом, где не существует границ между временем, местом и человеком, где я сразу и тут, и в Париже, где одновременно и сейчас и тогда, где я и Орландо.
Я стараюсь оставаться там же и когда переодеваюсь, оттирая лицо от грима. Я смотрю на свое отражение в зеркале, пытаясь переварить, что я только что сделал. Это кажется мне совершенно нереальным, будто это мой самый настоящий поступок за всю жизнь. Правда и ее противоположность. Я раскрылся на сцене в чужой роли.
Вокруг меня собирается народ. Они болтают – о вечеринках, о том, чтобы собраться сегодня всей труппой, хотя спектакль будет идти еще две недели, и праздновать сейчас формально было бы дурным знаком. Но, кажется, на удачу сегодня всем наплевать. Мы сами творцы собственной судьбы.
Появляется Петра, молча и с каменным лицом проходит мимо меня. Она прямой наводкой направляется к Линусу.
Я направляюсь к воротам, которые считаются актерским выходом. Рядом со мной прыгает Макс, буйно радуясь, словно щенок.
– Ну что, Марина нормально целуется? – спрашивает она.
– Уверен, она обрадовалась, это был ты, а не Йерун, – комментирует Винсент, и я смеюсь.
Выйдя на улицу, я осматриваюсь в поисках друзей. Я точно даже не знал, кто придет. И тут я снова слышу, как она зовет меня по имени.
– Уиллем!
Это Кейт, она золотисто-рыжим вихрем летит ко мне. Когда она бросается в мои объятия, у меня в груди распирает, и мы начинаем кружиться.
– Ты сделал это. Сделал. Сделал! – шепчет она мне на ухо.
– Сделал. Сделал. Сделал, – отвечаю я, и смеюсь от радости, и облегчения, и восторга – как повернулся этот день.
Кто-то похлопывает меня по плечу.
– Ты что-то уронил.
– А да. Цветы, тебе, – Кейт наклоняется за букетом подсолнухов. – Поздравляю с таким потрясающим дебютом.
Я принимаю их.
– Ну, ты как? – интересуется она.
Но у меня нет ответа, нет слов. Я лишь ощущаю полноту. Я пытаюсь объяснить, но Кейт перебивает.
– Как после самого лучшего секса в жизни? – Я смеюсь. Да, что-то вроде. Я беру и целую ее руку. Она обнимает меня за талию.
– Ну, готов ли ты встретиться с толпой обожателей?
Нет. Сейчас я хотел бы смаковать свои ощущения. С человеком, с чьей помощью все это случилось. Я беру ее за руку и веду в тихий бельведер неподалеку, мы садимся на скамейку, и я пытаюсь облечь в слова то, что только что произошло.
– Как это вышло? – Это единственный вопрос, который приходит в голову.
Кейт берет меня за руки.
– Тебе действительно это интересно?
– Думаю, да. Я как в другом мире оказался.
– Нет, нет, – со смехом отвечает она. – Я верю и в музу, и во все остальное, но не надо списывать свою игру на очередную случайность. Это сделал ты.
Да. И нет. Я ведь там был не один.
Мы еще какое-то время сидим в бельведере. У меня все тело как гудит, вибрирует. Волшебная ночь.
– По-моему, тебя ждут поклонники, – через какое-то время Кейт показывает мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу Бруджа, Хенка, Вау, Лин и еще нескольких ребят – все смотрят на нас с любопытством. Я беру Кейт за руку и знакомлю ее с ними.
– Ты же пойдешь на нашу вечеринку? – спрашивает Брудж.
– Нашу вечеринку? – удивляюсь я.
Брудж самую малость робеет.
– Ну, мы не смогли так быстро все отменить.
– Особенно теперь, когда он пригласил всю труппу и половину зрителей, – добавляет Хенк.
– Неправда! – возмущается Брудж. – Не половину. Всего лишь пару канадок.
Я закатываю глаза и смеюсь.
– Ну, хорошо. Идем.
Лин тоже смеется и берет меня за руку.
– А я уже прощаюсь. Завтра хоть кто-то из нас должен быть в состоянии два слова связать. Мы же переезжаем. – Она целует Вау, потом меня. – Молодец, Уиллем.
– Я дойду с ней до выхода из парка. Я в вашем городе еще не ориентируюсь.
– Ты что, не с нами? – спрашиваю я.
– Мне сначала надо кое-что сделать. Подойду позже. Дверь не закрывайте.
– Конечно, – отвечаю я и целую Кейт в щеку, а она шепчет мне на ухо:
– Я знала, что ты сможешь.
– С твоей поддержкой, – напоминаю я.
– Не говори ерунды. Тебя просто нужно было подбодрить.
Но я имею в виду не это. Да, Кейт верит, что надо выкладываться, не полагаться на случай, а взять в руки руль. Но если бы мы не встретились с ней в Мексике, разве я бы был сейчас здесь? Это произошло случайно? Или по моей воле?
Уже в сотый раз за сегодня я возвращаюсь к Лулу, теперь мы на барже Жака с невероятным названием «Виола». Она только что поведала мне легенду о двойном счастье, мы поспорили насчет ее смысла. Она считала, что парню посчастливилось заполучить и работу, и девушку. А я не соглашался. По-моему, дело было в том, что строки стихотворения совпали, встретились две половинки. Любовь.
Но, может, мы оба ошибались, и оба были правы. Тут нет выбора между удачей и любовью. Судьбой и волей.
Может, двойное счастье подразумевает наличие и того, и другого.
Сорок девять
В квартире полная неразбериха. Собралось больше пятидесяти человек – актеры, ребята из Утрехта, даже старые школьные друзья с тех времен, когда я жил в Амстердаме. Я не представляю, как Брудж так быстро их всех откопал.
Макс, как только входит, сразу кидается ко мне, вместе с ней подходит Винсент.
– Офигеть, – говорит она.
– Мог бы предупредить, что играть умеешь, – добавляет Винсент.
Я улыбаюсь.
– Я предпочитаю некоторые вещи хранить в тайне.
– Да уж, вся труппа в полнейшем восторге, мать твою, – добавляет Макс. – За исключением Петры. Она зла, как никогда.
– Это потому, что дублер сделал ее звезду. И теперь ей предстоит решать, выпускать на сцену этого больного – и в прямом, и в фигуральном смысле – или позволить тебе привести нас к славе, – говорит Винсент.
– Ох уж эти решения, – добавляет Макс. – Ты не оборачивайся, но взгляд Марины снова призывает ее трахнуть.
Естественно, мы все поворачиваемся к ней. Марина пристально смотрит на меня и улыбается.
– Даже и не пытайся отрицать, разве что она все же меня хочет, – продолжает Макс.
– Я сейчас вернусь, – говорю я ей. Я подхожу к Марине, стоящей возле стола, из которого Брудж соорудил бар. В руках у нее какой-то кувшин. – Что тут у тебя? – интересуюсь я.
– Точно не знаю. Это мне один из твоих приятелей предложил, обещал, что похмелья не будет. – Пришлось поверить ему на слово.
– Это твоя первая ошибка.
Марина проводит пальцем по ободку кувшина.
– У меня такое ощущение, что свою первую ошибку я уже давно совершила. – Она делает глоток. – А ты не пьешь?
– Я уже как пьяный.
– Держи. Чтобы не без повода.
Она протягивает мне стакан, и я делаю крохотный глоточек. Чувствую кислый вкус текилы, которую Брудж теперь просто обожает, плюс другой алкоголь с апельсиновым ароматизатором. – О да. С этого похмелья не будет. Однозначно.
Марина смеется и касается моей руки.
– Не буду рассказывать, насколько ты был великолепен сегодня. Тебя, наверное, уже тошнит от таких признаний.
– Разве от этого может тошнить?
Марина ухмыляется.
– Нет. – Она отводит глаза. – Я помню, я днем говорила насчет того, чтобы после спектакля, но, похоже, сегодня нарушаются все правила… – Она смолкает. – Может, теперь три недели уже не сыграют роли?
Марина сексапильна, божественно красива и умна. Но она не права. Три недели – большой срок. Я знаю, потому что даже за один день все может измениться.
– Нет, – отвечаю я, – могут сыграть.
– А. – Она удивлена и несколько обижена. – У тебя кто-то другой?
Сегодня, когда я стоял на сцене, мне казалось, что да. Но это был призрак. Которых у Шекспира полно.
– Нет, – говорю я.
– Я просто видела тебя с той женщиной. После представления. Засомневалась.
Кейт. Мне срочно необходимо ее увидеть. Я теперь точно понял, чего хочу.
Я прошу Марину меня извинить, принимаюсь ходить по квартире, забитой людьми, но Кейт нигде не видно. Я спускаюсь вниз проверить, не заперли ли еще входную дверь. Не заперли. Я снова натыкаюсь на мисс Ван дер Меер, она опять ведет пса на прогулку.
– Извините, что шумим, – говорю я.
– Ничего, – отвечает она. И смотрит вверх. – Ох, ну и вечеринки у нас там были!
– Вы жили здесь же, когда там был сквот? – спрашиваю я, стараясь увязать фрау среднего возраста с молодыми анархистами, которых я видел на фото.
– О да. Я знала твоего отца.
– Какой он был тогда? – не понимаю, зачем я это спросил. Брама все считали весельчаком.
Но ответ соседки меня удивляет.
– Он был несколько меланхоличным юношей. – Ее взгляд снова устремляется вверх, словно она видит его в той квартире. – До тех пор, пока не появилась твоя мама.
Собака дергает поводок, и она уходит, оставляя меня в размышлениях по поводу того, что я на самом деле знаю и чего не знаю о своих родителях.
Пятьдесят
Звонит телефон. Я сплю.
Пытаюсь его найти. Он лежит возле подушки.
– Алло, – бормочу я.
– Уиллем! – выпаливает Яэль, будто задыхаясь. – Я тебя разбудила?
– Ма? – Я жду, когда меня охватит привычная паника, но она не приходит. Вместо нее я испытываю приятное остаточное чувство. Я протираю глаза, но оно остается подобно дымке: мне снился сон.
– Я поговорила с Мукешем. И он сотворил чудо. Он может доставить тебя сюда уже в понедельник, но билет надо покупать прямо сейчас. На этот раз дата обратного вылета останется открытой. Приезжай на год. А там решишь, что делать дальше.
В голове у меня мутно от недосыпа. Мы праздновали до четырех. Заснул я в районе пяти. Даже солнце уже встало. Мне потихоньку вспоминается вчерашний разговор с матерью. Ее предложение. Как мне хотелось к ней. По крайней мере, казалось, что хочется. Иногда ты и не знаешь, что чего-то хотел, пока возможность не пропала. А иногда думаешь, что хочешь чего-то, не понимая, что оно у тебя уже есть.
– Ма, – говорю я. – Я не полечу в Индию.
– Не полетишь? – В ее голосе слышатся любопытство и разочарование.
– Мне там не место.
– Тебе место там, где я.
Я рад это слышать спустя столько времени. Но я в это не верю. Мне приятно, что у нее новый дом в Индии, но мне там делать нечего.
В бой и домой.
– Мам, я буду играть, – говорю я. И чувствую, что это правда. Эта мысль, этот план полностью сложился в моей голове со вчерашнего вечера, а может, и намного раньше. Мне срочно нужно увидеть Кейт, она на вечеринке так и не объявилась. Этой возможности ускользнуть я ей не дам. Это то, что мне нужно. – Я буду играть, – повторяю я. – Потому что я актер.
Яэль смеется.
– Разумеется. Это у тебя в крови. Ты как Ольга.
Я сразу же узнаю это имя.
– Ты про Ольгу Сабо?
Пауза. Я слышу, как линия трещит от удивления.
– Тебе саба рассказывал?
– Нет. Я нашел фотографии. На чердаке. Хотел спросить, но забыл, был очень занят… Да и мы никогда ничего подобного не обсуждали.
– Да, похоже, правда.
– Кто она такая? Подружка сабы?
– Его сестра. – Я должен бы удивиться, но не удивляюсь. Вообще. Просто как кусочки пазла встают на свои места.
– Она была бы твоей двоюродной бабушкой, – продолжает Яэль. – Саба всегда говорил, что Ольга просто поразительно играла. Должна была поехать в Голливуд. Но началась война, она не выжила.
Не выжила. Один только саба.
– А сабо – это псевдоним?
– Нет, у сабы была такая же фамилия, но он изменил ее перед иммиграцией в Израиль, чтобы она стала похожа на еврейскую. Так многие европейцы делали.
Наверное, чтобы отстраниться. Я понимаю. Хотя у него не вышло. Все эти немые фильмы, на которые мы ходили. Все эти призраки, которых он старался не подпускать к себе близко, но и не отогнать слишком далеко.
Ольга Сабо, моя двоюродная бабушка. Сестра моего деда, Оскара Сабо, ставшего Оскаром Шило, отцом Яэль Шило, жены Брама де Руитера, брата Дэниэла де Руитера, который вскоре станет отцом Абрао де Руитера.
Моя семья снова растет.
Пятьдесят один
Я выхожу из своей комнаты и вижу, что Брудж с Хенком только что проснулись и осматривают окружающий бардак с видом генералов, проигравших крупное сражение.
Брудж поворачивается ко мне с кривой виноватой миной на лице.
– Прости. Я потом могу убрать. Но мы обещали в десять встретиться с Вау, помочь ему переехать. И уже опоздали.
– Кажется, я сейчас сблюю, – объявляет Хенк.
Брудж берет пивную бутылку, на две трети забитую окурками.
– Сблюешь потом, – говорит он. – Мы Вау пообещали. – И смотрит на меня. – И Вилли. Я попозже уберу. В том числе и блевоту Хенка, которую он пока подержит внутри.
– Не беспокойся, – отвечаю я. – Я уберу. Разберусь!
– Нечего этому так радоваться, – говорит Хенк, морщась, и кладет пальцы на виски.
Я беру ключи.
– Извини, – говорю я, хотя мне совсем не стыдно. Я иду к двери.
– Ты куда? – спрашивает Брудж.
– Возьмусь за руль!
Я спускаюсь и снимаю замок с велосипеда, и тут звонит телефон. Это она. Кейт.
– Я тебе уже час пытаюсь дозвониться, – говорю я. – Я собираюсь к тебе в отель.
– В отель, значит? – Я слышу, что она улыбается.
– Я боялся, что ты уедешь. У меня к тебе предложение.
– Предложения лучше делать лично. Но сиди на месте, я вообще-то еду к тебе. Потому и звоню. Ты дома?
Я вспоминаю квартиру, Бруджа с Хенком в трусах, страшный бардак. Солнце светит по-настоящему ярко – впервые за несколько дней. Я предлагаю ей вместо этого встретиться в Сарпатипарке.
– Это через дорогу. Где ты вчера меня нашла, – напоминаю я.
– Уиллем, предложение дешевеет, перемещаясь из отеля в парк? – подшучивает она. – И не знаю, это лесть или оскорбление?
– Да я тоже.
Я тут же иду в парк, сажусь на одну из скамеек возле песочницы и жду. Мальчик с девочкой обсуждают будущую крепость.
– Можно, там будет сто башенок? – спрашивает мальчик.
– Думаю, лучше двадцать, – отвечает девочка.
– Мы будем жить там вечно? – добавляет он.
Девочка смотрит на небо.
– Пока дождь не пойдет.
Когда появляется Кейт, многое уже сделано – готов ров и две башенки.
– Извини, что так долго. – Она совсем запыхалась. – Я заблудилась. В вашем городе все дороги идут по кругу.
Я начинаю объяснять про концентрические каналы, про то, что Сентюурбан опоясывает город, как ремень. Она отмахивается.
– Забей. Я безнадежна, – и садится рядом со мной. – Есть новости от фрау Директор?
– Тишина.
– Звучит угрожающе.
Я пожимаю плечами.
– Может. Но я тут уже ничего поделать не могу. У меня все равно новый план.
– А. – Большие зеленые глаза Кейт распахиваются еще шире. – Да?
– Да. С ним и связано мое предложение.
– Красти насталяются.
– Что?
Она качает головой.
– Забудь, – скрестив ноги, Кейт наклоняется ко мне. – Я готова. Делай.
Я беру ее за руку.
– Я хочу взять тебя. – Я выдерживаю паузу. – В режиссеры.
– А это не все равно, что за руку здороваться после секса? – спрашивает она.
– Все, что было вчера, – начинаю я, – это благодаря тебе. И теперь я хочу с тобой работать. Хочу переехать и учиться в «Гвалте».
Кейт щурит глаза в улыбке.
– А откуда ты знаешь, что у нас есть образовательные программы? – тянет она.
– Я как-то раз зашел на ваш сайт, ну, или раз сто. Я так понял, что в основном вы берете американцев, но я с детства говорю по-английски и играю на нем. Сны у меня почти все на английском. Я хочу играть Шекспира. По-английски. Хочу этим заниматься. Вместе с тобой.
Кейт больше не улыбается.
– Это будет не как вчера – в роли Орландо на большой сцене. Наши подмастерья чего только не делают. И декорации ставят. И работу техников выполняют. И учатся. Играют в ансамбле. Я не говорю, что важных ролей ты никогда не получишь – этого я не исключаю, после вчерашнего-то. Но не сразу. Еще будут вопросы с визой, с профсоюзом, так что не жди, что сразу в свет софитов попадешь. Я сказала Дэвиду, что вам надо познакомиться.
Я смотрю на Кейт, собираясь сказать, что ничего подобного и не жду, что наберусь терпения, что я умею работать руками. Но осекаюсь, поняв, что ее мне ни в чем убеждать не надо.
– Ты думаешь, где я вчера была? – спрашивает она. – Ждала, когда у Дэвида закончится «Медея», чтобы рассказать ему о тебе. Уговорила его сразу же брать билет на самолет, чтобы он успел тебя увидеть, пока не вернулся этот инвалид. Он уже в пути, так что мне скоро ехать в аэропорт, встречать его. Он изо всех сил постарался, поэтому, надеюсь, тебя сегодня не снимут, не то придется играть перед ним соло.
Кейт смеется.
– Шучу. Но «Гвалт» – компания небольшая, подобные решения мы принимаем сообща. Так что готовься и к нашей взаимозависимости, которая порой лишает функциональности. – Она вскидывает руки. – Но любая семья такова.
– Погоди! Так ты собиралась меня сама позвать?
Ее улыбка возвращается.
– А ты сомневался? Но я безгранично рада, Уиллем, что ты меня попросил. Значит, ты был внимателен, а это как раз то, чего режиссер ждет от актера. – Кейт постукивает по виску. – К тому же решение переехать в Штаты – очень умное. И для карьеры ход хороший, и твоя Лулу там.
Я вспоминаю о письме Тор. Только сегодня я перестал сожалеть и винить себя. Она искала меня. Я искал ее. А вчера вечером мы нашли друг друга.
– Я не из-за этого решил ехать, – говорю я.
Кейт улыбается.
– Знаю. Я просто шучу. Думаю, тебе действительно понравится Бруклин. Он сильно похож на Амстердам. Дома из бурого песчаника, хаусботы, сердечная терпимость ко всякой эксцентричности. Думаю, ты будешь там чувствовать себя как дома.
На этих ее словах меня охватывает особенное чувство. Ощущение остановки, отдыха, что все часы на свете притихли.
Дома.
Пятьдесят два
Но тут пока еще дом Дэниэла. И в нем бардак.
Когда я возвращаюсь, ребят уже нет, квартира засрана. Похоже на старый сквот, каким описывал его Брам, до того, как приехала Яэль и навела свои порядки.
Бутылки, пепельницы, тарелки, коробки от пиццы, всю посуду достали и перепачкали. Вся квартира пропахла куревом. Совсем не похоже на будущий дом для младенца. Меня парализует ужас, я не знаю, с чего начать.
Я ставлю диск Адама Уайлда, того певца-песенника, на которого мы несколько недель назад ходили с Макс. И тупо начинаю. Выливаю остатки из бутылок из-под вина и пива и собираю в коробку. Потом выбрасываю окурки из пепельниц и мою их. Несмотря на наличие посудомоечной машины, я наполняю раковину мыльной водой, сам мою и вытираю посуду. Распахиваю окна, чтобы проветрить, и квартира наполняется свежим воздухом и светом.
К обеду помимо бутылок, пепельниц и посуды я успел все протереть и пропылесосить. Стало почти так же чисто, как в лучшие времена при Дэниэле, хотя когда он вернется домой с Фабиолой и Абрао, все будет безупречно. И готово.
Я завариваю кофе. Смотрю на телефон – нет ли новостей от Линуса, но оказывается, что сдох аккумулятор. Я втыкаю зарядку, ставлю кофе на полку. Рядом лежит конверт с фотографиями – я, Яэль, Брам, саба, Ольга. Я провожу пальцем по его сгибу, ощущая вес хранимой им истории. Куда бы я ни отправился дальше, он поедет со мной.
Я снова бросаю взгляд на телефон. Он еще не включился, но наверняка скоро придется общаться с Линусом и Петрой. С одной стороны, я думаю, что меня должны уволить. Такова будет цена за вчерашний триумф, и это нормально, я готов заплатить. С другой – я уже перестаю верить в то, что закон вселенского равновесия работает подобным образом.
Я возвращаюсь в гостиную. Диск Адама Уайлда прокрутился уже несколько раз, и песни начинают казаться знакомыми настолько, что я смогу узнать их, даже если не буду слышать.
Я осматриваюсь. Потом взбиваю подушки и ложусь на диван. По идее, состояние у меня должно быть подвешенное, в ожидании новостей насчет сегодняшнего вечера, но испытываю я нечто противоположное. Это словно пауза, когда выходишь на вокзале или в аэропорту незнакомого города, и перед тобой ничего нет, кроме возможностей.
Доносящаяся с улицы какофония звуков – звон трамваев и велосипедов, рев пролетающих время от времени самолетов – накладывается на музыку, убаюкивая меня.
Уже в третий раз за день меня будит телефонный звонок. И как и утром, когда позвонила Яэль, я чувствую, что нахожусь где-то еще, в каком-то правильном месте.
Телефон смолкает. Но я знаю, что это наверняка был Линус. «Судьба», – как сказала Марина. Но решается не вся моя судьба, а всего лишь сегодняшний вечер. А остальное принадлежит мне.
Я иду в комнату за телефоном. В облаках мелькает сине-белое брюхо самолета «КаЭлЭм». Я представляю, что вдруг оказался в нем и лечу над Амстердамом, потом через Северное море, над Англией и Ирландией, мимо Исландии и Гренландии, потом Ньюфаундленд, потом вдоль Восточного побережья Штатов, а там и Нью-Йорк. Я чувствую, как вздрагивает самолет, слышу, как шасси касаются асфальта, взрыв аплодисментов. Мы все до единого благодарны, что наконец долетели.
Я смотрю на телефон. Пришла куча поздравлений по поводу вчерашнего и голосовое сообщение от Линуса. «Уиллем, перезвони, как только сможешь».
Я вдыхаю поглубже, чтобы подготовиться к тому, что могу услышать. Хотя это и не имеет особого значения. Бой уже закончился, теперь я собираюсь домой.
Как только Линус берет трубку, раздается еле слышный стук в дверь.
– Алло, алло, – говорит он.
Снова стучат, на этот раз громче. Кейт? Брудж?
Я говорю Линусу, что сейчас перезвоню. И кладу телефон. Открываю дверь. И время снова останавливается.
Я крайне удивлен. И в то же время нет. Она точно такая, какой я ее запомнил, но в то же время совершенно другая, незнакомая. Я ее знаю. «Правда и ее противоположность – это разные стороны одной и той же монеты», – слышу я голос сабы.
– Привет, Уиллем, – говорит она. – Меня зовут Эллисон.
Эллисон. Я произношу это имя в уме, и все мои воспоминания и монологи, которые я вел целый год, пересматриваются и изменяются. Не Лулу. Эллисон. Сильное имя. Надежное. И почему-то знакомое. Мне все в ней кажется знакомым. Я знаю этого человека, а этот человек знает меня. И тут я понимаю, что мне снилось сегодня утром, кто все это время сидел на соседнем кресле самолета.
Эллисон входит.
За ее спиной со щелчком закрывается дверь. На миг с нами в комнате оказываются все остальные. Яэль и Брам – какими они были тридцать лет назад. У меня в мыслях проносится вся их история, ведь она и наша тоже. И только сейчас я осознаю, что она была неполной. Сколько бы раз Брам ни рассказывал ее, он умалчивал один очень важный момент. О том, что произошло за те первые три часа, которые они провели вместе в машине.
Может, и рассказывал, но не словами. А поступками.
«И я ее поцеловал. Словно ждал ее все это время», – так говорил мой отец, который до этого был меланхоликом, и в его голосе всякий раз звучало изумление.
Я думал, его удивило ее случайное появление. Но, может, и нет. Может, это чувство было вызвано тем, какой след она оставила в нем всего за трехчасовую поездку. А два года спустя она снова предстала перед ним.
Наверное, он был потрясен, как и я сейчас, этой таинственной встречей любви и удачи, судьбы и воли. Ведь он ее ждал. И она появилась.
И он ее поцеловал.
И я целую Эллисон.
Я завершаю предшествующую историю и, таким образом, начинаю нашу собственную.
Двойное счастье: вот оно.