— Потом ты помни, — говорит мне Лангара. — Если Карарбах тебя приведет близко амакану — Загря будет мой. Ты так сам сказал.
— Да, да, я отдам тебе и Загрю, и палатку, и спальный мешок, лишь бы он устроил мне встречу с людоедом.
Старушка довольная подходит к Загре, приседает на корточки, любовно гладит кобеля.
Идем с Цыбиным умываться к расплескавшемуся по широкому руслу ручью. В лужах ледок после первого заморозка. Он хрустко лопается под ногами, взрывается мелкими брызгами. На камнях перламутровые узоры. А там, где вода плесками покрывает валуны, красуются башни, замки, ансамбли сложных сооружений.
— Слушайте, Цыбин, вы можете быть со мною откровенны? — спросил я, с завистью поглядывая на его могучие плечи, на грудь, перепоясанную тугими ремнями мышц.
— У вас нет оснований спрашивать меня об этом, — ответил он, взглянув на меня не без удивления.
— Я хочу предложить вам одно рискованное предприятие, но вы подумайте, не спешите с ответом. Дело не шуточное.
— Идти с глухим стариком?
— Нет, с ним пойду я. А вы возьмите одного из проводников, пойдите на марь к озерам и там, против мыса, где похоронены ребята, устройте засаду. Оттуда будете наблюдать за склоном Ямбуя, куда пойдем мы с Карарбахом. Возьмите бинокль. Если увидите медведя — подожгите дымный костер, приготовив его заранее, если же медведя обнаружите возле нас — дайте два выстрела, один за другим, и мы будем знать, что близка опасность. Но это не все и не главное. Вы можете на месте столкнуться с медведем. Мне не нужно объяснять вам, что это значит. Способны ли вы на такую встречу?
— Ну и дальше?..
— Вы не обижайтесь. Это не входит в ваши обязанности по работе, и если вы чистосердечно откажетесь — никто никогда не узнает о нашем разговоре и не упрекнет вас.
— Это моя обязанность, и я пойду. Кого из эвенков советуете взять?
— Поговорите с Долбачи, он надежный проводник, великолепно ориентируется в тайге. Имейте в виду, пойдем на два-три дня, больше у нас не будет времени. Или — или! Понимаете?
Мы вернулись к палаткам. Я позвал Долбачи. Мне не нужно было его упрашивать.
— Как скажешь, так и будет, — ответил на мое предложение эвенк, торопливо запихивая в рот толстый ломоть лепешки и такой же кусок копченки.
Ко мне подходит Загря. Садится рядом, закидывает голову, смотрит на меня в упор печальными глазами. Вид у него неважный. Он плохо ест и за все утро первый раз встал. Ему надо отлежаться. Собака как будто понимает мои мысли и едва заметным движением касается своим телом моей ноги. Я глажу его по мягкой шерсти. Он, видимо, принимает мой жест как знак согласия взять его с собой, вытягивается, качается на слабых ногах взад-вперед, виляет хвостом, уже готовый следовать за мною.
— Нет, нет, Загря, ты не пойдешь!
Но он знает, не было случая, чтобы мы ушли из лагеря без него, — продолжает радостно подтягиваться.
— Павел, — зову я радиста. — Привяжи Загрю и не отпускай. Завтра я приду за ним. Не забудь сегодня передать в штаб о событиях вчерашнего дня.
— Хорошо, передам, — ворчливо отвечает он и продолжает стоять какой-то растерянный.
— Что у тебя? Опять приснилась Светлана? Сходи, окунись разок в Реканде.
— Пробовал, еще хуже грызет. Разве карабин взять да пойти в одиночку схлестнуться с медведем?
— После нас — твоя первая очередь. А пока ты тут останешься за старшего. На ночь выставишь посты. Медведь может прийти и сюда.
— К черту, надоело и ждать и гадать! — вырывается у него с отчаянием, и он скрывается в своей палатке.
Ко мне подходит Лангара.
— Слушай, — говорит она почти шепотом. — Карарбаха надо спрятать от злого духа, обмануть Харги, тогда все хорошо будет.
— Как спрятать, он же идет со мною?
— Другой одежда надо на него надевать.
Я беру старуху за руку, отвожу от костра.
— Лангара, ты умная женщина, убеди Карарбаха, что нет на земле Харги, напрасно боится его.
— Я не найду таких слов сказать ему. Он старый люди, не хочет быть другим. Старик должен идти с тобою и после всякое горе будет считать наказанием духов, но, однако, идет. Пойми, это трудно ему, а ты хочешь еще и больно сделать.
— Боже упаси, я хочу облегчить… Время духов давно прошло.
— Он лучше умрет, но не поверит, что Харги нет.
— Хорошо, — сдаюсь я. — Скажи, какую одежду ему надо?
— Все равно, что дашь, лишь бы не похож на Карарбаха.
Старик попросил остричь его реденькую бороденку, свисавшую одним пучком с подбородка, и стал переодеваться. Свою поношенную дошку, лосевые штаны, унты он туго свернул, сунул в котомку. Надел хлопчатобумажную пару, которую дали ему ребята, телогрейку. Делал он это с присущей ему серьезностью, стараясь не замечать нас. Но сапоги его страшно удивили — какую тяжесть носят люди на ногах! Они, конечно, были более чем в десять раз тяжелее его олоч, и он от них отказался. Взял у Долбачи его старые унты.
Старик с котомкой за плечами, в Степановой кепке, с берданой внешне не отличим от нас, совсем не похож на Карарбаха! Лангара обходит его со всех сторон, смотрит на старика снизу, сдвигает набок кепку, поворачивает то вправо, то влево и разражается неудержимым смехом.
— Он лючи, лючи! — И тычет в него концом посоха.
20. Следы уводят в заросли
Мы все стоим плотным кругом у костра в сосредоточенном молчании, как всегда перед походом. В эту минуту ты как бы проверяешь себя перед трудным маршрутом и будто даешь клятву в своей верности спутникам, как это, возможно, делали наши далекие предки, отправляясь в набег или на опасную охоту.
Загря, с подозрением следивший за нами, вдруг взбунтовался. Увидев, что мы уходим без него, рванулся, упал и стал вертеться на сворке. Я уже готов был вернуться и отпустить его, но благоразумие взяло верх.
— Загря, перестань, завтра приду за тобой! — кричу я, скорее успокаивая себя, нежели его.
В ответ собака завыла жалобно, долго, но нас уже поглотил перелесок.
Бредем звериной, чуть проторенной тропкой, через марь, обставленную заиндевевшими кочками, будто кувшинами с поблекшим черноголовником. Под ногами ледок. В воздухе морозная свежесть. В мышцах столько бодрости, что, кажется, унес бы на плечах весь мир.
Впереди неизменно Карарбах, следом Цыбин тяжелыми сапогами взбивает маристую воду. За ним — Долбачи, он не хочет мочить свои мягкие олочи, скачет по упругим кочкам. Я иду последним, с мыслями о Загре. Нам будет трудно обойтись без него. Не вернуться ли за кобелем?.. Уже хочу крикнуть Цыбину, чтобы он остановил Карарбаха, но ноги несут меня дальше. Смолкает вой Загри, и я успокаиваюсь.
За марью Цыбину и Долбачи идти влево, а нам с Карарбахом — вправо.
— Как облюбуете место, откуда будете наблюдать, разведите минут на десять костерок, чтобы мы знали, где вы находитесь! — кричу вслед Цыбину. — Если сегодня мы не убьем медведя, ночуем у вас. Там, среди болот, будет безопаснее.
Идем с Карарбахом вдоль перелеска. Воздух необыкновенно чист и прозрачен. Впереди заснеженные взмахи Станового, уже облитые светом пробудившегося солнца, и темные щели, на дне которых отдыхает ночной туман. Точно затаившееся чудовище, неподвижно ждет он своего часа. А ниже провала — гранитный барьер из скалистых нагромождений, прорезанный узкими щелями, уводящими взор в самую глубину хребта.
Меня с детства обворожили горы своим величием и вечным спокойствием. Они никогда мне не надоедают, меня не утомляет их крутизна и не пугают их поднебесные вершины. Горами можно любоваться вечно, как и морем.
Карарбах вдруг останавливается, смотрит под ноги, манит меня. На зеленом мху видна глубокая вмятина, отпечаток тяжелой лапы. Медведь явно шел к лагерю. След был чуточку затянут инеем — зверь был здесь в предутренний час. А вот и еще след в грязи, мы сразу узнаем отпечаток левой лапы, вывернутой сильно внутрь.
Старик долго стоял прислушиваясь. До лагеря, который хорошо виден за болотом, не больше двухсот метров. К нему хищник не пошел: побоялся огня или учуял запах собаки. Медведь вообще собаки не боится, но его, привыкшего к постоянной тишине в лесу, лай раздражает, приводит в бешенство, и он или бежит от собаки, или вступает с нею в драку.
Зверь, вероятно, решил подобраться к лагерю с другой стороны, пошел вдоль болота, но оно далеко растянулось. В воду же не полез. Лег на траву, откуда была видна стоянка. Карарбах подозрительно осмотрел лежку, обратил внимание на то, что примятая на ней трава не заиндевела: видимо, зверь ушел недавно, может быть только что. Потом старик показал на обледеневшую, явно от дыхания медведя, траву впереди лежки: он лежал мордой к стоянке, что-то выжидал.
Мы оказались недалеко от лагеря, и я позвал Павла. Он перебрел болото, подошел к нам.
— Видишь? — спросил я, показывая на измятую траву. — Тут был людоед. Я думаю, тебе не нужно объяснять, зачем он сюда приходил? Но он может заявиться и сегодня ночью, так уж не будь ротозеем. Не хватает того, чтобы еще из палатки пропадали люди!
Карарбах, видимо, догадался, для чего я позвал Павла, схватил его за телогрейку, поставил перед собой и стал жестикулировать, показывая на Ямбуй, припадал к земле, изображая всей своей фигурой бегущего медведя к стоянке. Потом предупреждающе погрозил пальцем, убеждая Павла в том, что такой медведь, да еще голодный, может напасть на лагерь.
— Теперь, Павел, выслушай мой приказ: в одиночку ни шагу из лагеря, установите суточное дежурство, держите большой костер. Понял?
— Все сделаем, не маленькие, уж как-нибудь сами себя убережем.
— Вот этого «как-нибудь» медведь и ждет, чтобы проучить вас.
— Не беспокойтесь, у нас он не поживится, — уверенно отвечает Павел.
Он уходит в лагерь, а мы идем по следам медведя. Зверь прошел еще метров сто вдоль болота, оставляя на следу раздавленный ледок и сбитый с веток голубики иней. Следы настолько свежи, что, кажется, зверь идет где-то впереди нас.
Карарбах заряжает бердану, жестами предлагает мне идти рядом и при необходимости стрелять сразу, не дожидаясь его.