Минуты тянулись медленно, тревога все росла, но вот из-за поворота что-то забелело, стало медленно выползать, увеличиваться, и наконец появилась лодка.
— Держи левее, захлестнет!.. — крикнул Прокопий, но его голос был заглушен шумом, и мы с замиранием сердца ждали, что будет дальше.
А Лебедев продолжал медленно подавать лодку вперед. Еще секунда, вторая — и нос лодки действительно захлестнуло. Но Кирилл, налегая на шест, удержал нужное направление. Ему необходимо было пройти еще метр-два вперед, и только тогда можно было поворачивать в жерло порога, иначе не пройти.
Лебедев видел впереди бушующий поток, но не отступил, он готов был драться за каждый сантиметр. Еще один бросок шестом, и лодка смело врезалась в высокий вал. Будто приподнявшись, вода навалилась на левый борт и стала давить лодку ко дну. Не устояла долбленочка, качнулась и начала медленно отступать к противоположной скале, где, в кипящей пучине, волны могли похоронить ее.
Мы видели, как Лебедев, навалившись всей своей тяжестью на правый борт, все ниже и ниже клонился к лодке, как от невероятного напряжения покраснело его лицо. Но вот один, еле уловимый толчок, и лодка, вздрогнув, остановилась. Взбеленился вал, понеслись ему на помощь волны, всколыхнулся, набирая силу, поток, но было уже поздно. Лебедев, налегая на шест, вырвал нос из объятий вала и, упираясь широко расставленными ногами в дно, стал поворачивать лодку влево. Задрожала долбленка и, повинуясь кормовщику, полезла на вал. Кирилл ловким ударом шеста отбросил корму вправо и с силой толкнул вперед долбленку. Все мы так и ахнули — в одно мгновенье лодка оказалась за поворотом.
Теперь все силы потока ринулись на Лебедева и стали теснить лодку к скале, грозя опрокинуть ее или отбросить обратно на вал.
Я не видел, как Кирилл боролся с этим потоком. Мое внимание привлек Прокопий, стоявший впереди всех над самым поворотом. Он, волнуясь, повторял все движения Лебедева, будто помогая ему, то пригибался, то, сжимая кулаки, расставлял ноги и, налегая на них всей своей тяжестью, кряхтел. А когда Лебедев проскочил скалу, он пришел в себя.
— Это же черт, а не человек! — произнес Прокопий и потянул из рук Кудрявцева кисет.
Пока лодка, преодолевая течение, подбиралась к большой глыбе, прикрывавшей узкие ворота порога, Днепровский развернул кисет, оторвал бумажку и стал закуривать папиросу. Я продолжал наблюдать за Прокопием. У него ничего не получалось, бумага рвалась, табак высыпался (ведь он был некурящий), и когда Лебедев, миновав порог, причалил к берегу, Прокопий вдруг спохватился:
— С чего это я? Ты, что ли, мне кисет подсунул? — набросился он на Кудрявцева. Все рассмеялись.
— Тут, брат, закуришь… — оправдывался Днепровский, кивнув головой на порог. Он снял шапку и вытер вспотевший лоб.
Через час, весь мокрый и уставший от большого напряжения, Лебедев перегнал через порог остальные две лодки. В одиннадцать часов утра мы с первым грузом были на устье Таски.
Лодки еще не успели причалить к берегу, как наше внимание было привлечено резким шумом, будто сотня пуль просвистела мимо. Так стремительно неслась стая уток, а за ними, быстро махая крыльями, мчался сапсан, гроза пернатых. Все мы подняли головы и замерли в ожидании — что будет. Еще секунда, две, хищник нагнал стаю и вдруг взвился высоко над нею, — это было поразительное зрелище! В смертельном страхе утки разлетелись. Но сапсан действовал наверняка. Свернувшись в комок, он камнем упал на жертву. Остальные птицы подняли панический крик и рассыпались в пространстве. Скрылся за лесом и хищник с тяжелой добычей.
Все это произошло в одну минуту, и над рекой снова стало спокойно — ни уток, ни крика. Только в воздухе, там, где произошла трагическая развязка, сиротливо кружились перья. Они медленно спустились на воду и исчезли бесследно.
Мы продолжали стоять, словно зачарованные картиной, которая повторяется в тайге ежедневно, но которую редко когда приходится наблюдать. Мы еще долго находились под впечатлением того изумительного мастерства, каким природа наделила этого хищника. Она сделала сапсана самым ловким охотником.
Таска — это небольшая, заваленная валунами речонка, берущая свое начало от водораздельного хребта, расположенного между Кизыром и рекою Ничка. От порога до нее — шесть километров. Мы решили ставить лагерь на правом, довольно отлогом берегу, у самого устья. Здесь Кизыр, делая небольшой поворот, образует вдоль левого берега тихий плес.
Мы не стали задерживаться, быстро разгрузились и, усевшись в лодки, вернулись к порогу. Еще раз осмотрели его, поговорили да и распрощались с ним. Решили остальной груз подбрасывать к порогу на лодках и, прорубив обходную просеку через утес, переносить его за порог на себе.
Спустив на веревках лодки за порог, Лебедев со своей бригадой поплыл вниз, а я с Днепровским, Пугачевым и двумя рабочими остался на берегу расчищать проход. Не успело течение реки подхватить лодки, как до слуха долетело отчетливо и громко:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…
И как хороша была именно там эта песня! Простая, глубокая. Люди пели как победители. Насторожились горы, дремавшие в вечном покое, протяжным эхом вторил песне лес, и даже шумливый порог на этот миг, казалось, затих и слушает.
Да! Действительно — широка страна моя родная!
Лодка все быстрее неслась вниз по течению. Вместе с ними, за поворотом, терялись слова песни, но мотив, не смолкая, колыхался и плыл над рекой.
Весь день Лебедев со своей партией подбрасывал груз к порогу, а мы перетаскивали его через утес.
К шести часам вечера весь груз был за порогом. Усталые и голодные мы вернулись в лагерь. Павел Назарович был уже там. Он ходил искать проход для лошадей и принес печальную весть:
— Плохо, все завалило, без прорубки не пройти, — сказал он, — боюсь, как бы праздник не пришлось прихватить…
Мы насторожились.
— Как праздник?! — крикнул Алексей.
И все вдруг рассмеялись.
Он забыл про трубку, которая почти постоянно торчала у него в зубах. При слове «как» она выпала и угодила прямо в котел с супом.
— И нужно же было тебе, Павел Назарович, о празднике напоминать, — проговорил он виновато, наклоняясь над котлом.
— Да ты мясо выбрасывай скорее, ведь прогоркнет от твоей коптилки, — кричал Курсинов.
Котел опрокинули на брезент, затем мясо спустили в кипяток, приготовленный для чая. На этот раз пришлось довольствоваться одним мясом, суп никто есть не хотел.
Несколько позже пришел от лошадей Самбуев.
— Чалка совсем дурной конь, — проговорил он взволнованно. — Всех гонял, сами ничего не ел, мы их путал…
— Ну и хорошо! — похвалил я его.
— Все равно плохо, — продолжал Самбуев. — Бурка Чалку дразнил, она его другой берег Кизыр гонял, чуть не топил.
Снизу все время доносился шум лошадей. Вместо отдыха они то бегали по тайге, гоняясь друг за другом, то, собравшись вместе, затевали драку, и тогда долина заполнялась невероятными звуками.
После обеда Лебедев со своей бригадой должен был перебросить на лодках весь груз от порога до устья Таски. На них легла самая тяжелая работа. До 1 мая оставались уже считанные часы, поэтому бригада ушла с ночевкой. Следом за ними покинули стоянки и Павел Назарович с товарищами. Они должны были прорубить проход к месту нового лагеря. Снова грохот и стук нарушили тишину долины. Падали под топорами деревья, трещал в руках нашего силача Бурмакина валежник. Раздвигая завал, все глубже врывалась в мертвый лес узкая полоска прохода.
Повар Алексей все время оставался грустным. Он был хорошим, бесхитростным парнем, и то, что люди из-за его неосторожности ушли на работу полуголодными, взволновало его не на шутку. Ведь он видел, в каком напряжении проходили последние дни, и своим скромным трудом старался не отставать от других. Он хотя и не таскал на себе груза, не рубил завала, но работал много и вовремя кормил нас, добавляя веселыми прибаутками вкусный и сытный обед. И нужно же быть такому случаю с трубкой!
Я и Самбуев покинули лагерь последними. Мы решили осмотреть лошадей.
Только отошли от лагеря, как Алексей остановил меня.
— Уж я им к празднику куличей напеку, пусть не обижаются!
— А из чего же ты напечешь? — спрашиваю я.
У него вдруг лукаво заблестели глаза:
— Все у меня есть, и даже кишмиш… — последнее слово он произнес шепотом, будто выдавал мне какую-то тайну. — Уж я их угощу!..
На его лице не осталось и следа печали. Он вдруг схватил котел и, выделывая ногами веселые коленца, побежал к реке.
Расплата
Лошади заметно похудели, но почистились. Они беспрерывно бегали по чаще, катались по земле, чесались о деревья, всюду оставляя клочья старой шерсти. Благодаря заботам Самбуева у многих уже затянулись раны, некоторые перестали хромать.
На стоянку вернулись потемну. Наша лагерная жизнь в последние дни совсем изменилась. Мы не проводили вечера за костром, как это обычно бывает, когда работа протекает нормально; уже много дней мы не шутили, и вечерняя тишина тайги не нарушалась оживленным разговором. Полчаса не пройдет после ужина, а смотришь — уже все спят.
Так и сегодня. Еще только десять часов, а в лагере уже все уснули.
Весь прошедший день я наблюдал за своими спутниками. Откуда только и бралась у них энергия?! Из каких неведомых источников черпали они свои силы? Мы были захвачены тем возвышенным чувством, которое рушит даже труднопреодолимые препятствия. Мы верили, что нет силы, которая могла бы противостоять желаниям советского человека, которая могла бы помешать ему достигнуть поставленной цели. Нам непонятно было чувство одиночества. Находясь среди дикой, неприветливой природы, мы и в этих условиях оставались верными принципам советских людей. Несомненно, и здесь на устье Таски мы сможем достойно отпраздновать Первое мая.
На следующий день я проснулся рано утром и только встал, как вдруг откуда-то издалека прорвался человеческий голос, и сейчас же залаяли привязанные у палаток собаки. Крик повторилс