мать рыбы. Плащи и телогрейки должны были спасать от дождя, холода и заменять постели. Нашим спутником был и Левка.
Мы считали, что за десять дней нам удастся обследовать район гольца Чебулак. За это время Пугачев, Бурмакин, Алексей и Самбуев займутся лошадьми, вьюками, прорубят тропу вверх по Кизыру, словом — подготовятся к большому переходу.
Густая пихтовая тайга, покрывавшая долину реки Таска, тоже засохла, но все же на Таске мы часто встречали зеленые кедры. На листе маршрутной карты у меня впервые появился условный знак хвойного леса.
Мы подвигались медленно и часто останавливались. То груз неловко лежал на спине, то ремни слишком резали плечи, то обувь жала ноги — этим всегда отличаются первые дни путешествия, пока человек не свыкнется.
Павел Назарович, следуя, видимо, традициям таежника, по пути все время заламывал веточки.
— Зря заботишься, — говорил ему Прокопий. — Неужели на обратном пути заблудимся.
— Может, и зря, но труда-то не трачу, рука сама, по привычке, делает, — ответил ему Павел Назарович и немного погодя добавил: — Тайга, она и есть тайга, заблудиться в ней не мудрено[3].
Чем дальше мы отходили от Кизыра, подбираясь к водораздельному хребту, тем глубже становился снег. Под действием тепла последних дней он размяк, стал водянистым, и мы буквально плыли по нему. Так и не удалось нам выбраться на перевал. Как мы обрадовались, когда промокшие, изрядно промерзшие, наконец-то были обогреты костром. Мы заночевали в небольшом сыролесье, сохранившемся в вершине перевального ключа. А небо все продолжало хмуриться, и ветер не стихал. Левка, зарывшись в мох под старым кедром и уткнув морду в хвост, спал.
— Собака опять непогоду чует: голодная уснула, — сказал Павел Назарович, поглядывая на потемневшее небо.
И действительно, еще не успел свариться ужин, как на огонь стали падать мокрые пушинки снега. Ночь обещала быть холодной и неприятной. Шесть толстых бревен, попарно сложенных концами друг на друга, должны были обогревать нас. Я постелил вблизи огня хвойные ветки, положил под голову котомку и, укрывшись плащом, уснул раньше всех.
Ночью не переставая шел снег. Спали неспокойно. Если повернешь спину к огню, то мерзнет грудь, и так всю ночь: то один бок греешь, то другой, словом, вертишься с боку на бок.
В полночь меня разбудил холод. Днепровский, Павел Назарович мирно спали. С одной стороны они были завалены снегом, а от той части одежды, которая была обращена к огню, клубился пар. Но в этом ничего удивительного не было. Несмотря на то, что они находились одновременно под действием высокой и низкой температур и спали в сырой одежде, они все же отдыхали. Я поправил костер, пододвинул поближе к нему свою постель и тоже уснул.
Серое, такое же как и вчера, неприветливое утро предвещало плохой день. Наскоро позавтракав, мы тронулись дальше на север и в десять часов были на перевале. Там пришлось задержаться. Развели костер, обогрелись, а я сделал зарисовку и дополнил маршрутку нужными записями.
К Ничке спускались крутым ключом, забитым глубоким снегом. Неприятное впечатление оставила у нас эта река. Какая стремительная сила! Сколько буйства в ее потоке, несущемся неудержимо вниз по долине! Ее перекаты завалены крупными валунами, всюду на поворотах — наносник и карчи. Мы и думать не могли перейти ее вброд. Пришлось сделать плот. Три часа мы трудились над устройством этого примитивного суденышка, которое нам нужно было всего лишь для того, чтобы пересечь реку шириной не более восьмидесяти метров.
Когда плот был готов, мы оттолкнулись от берега и, подхваченные течением, понеслись вниз по реке. Я и Прокопий стояли на гребнях, а Павел Назарович командовал:
— Бейте вправо, камни, камни! — Плот, отворачивая нос или корму, проносился мимо препятствия. Не успели мы прийти в себя, как он снова кричал: — Скала! Гребите влево, разобьет! — и мы всей силой налегали на весла. Но река не давала передышки. Плот то зарывался в волны, то, скользя, прыгал через камни, бился о крутые берега, а Прокопий и я все гребли. Наконец справа показался пологий берег, там было устье неизвестного ключа, и мы решили прибиться к нему. И вот у последнего поворота плот, совсем неожиданно, влетел в крутую шиверу. Никто не знал, куда отбиваться. Справа, слева и впереди, словно ожидая добычу, торчали из воды крупные камни. Вода вокруг них пенилась, ревела, плот, как щепку, бросало из стороны в сторону, било о камни, захлестывало, но по какой-то случайности все обошлось благополучно. Мы уцелели и уже были готовы благодарить судьбу, как снова послышался крик Зудова:
— Залом, бейте!.. — И, не досказав последнего слова, старик бросился ко мне, схватил за гребь, но уже было поздно.
Впереди, неожиданно, вырос огромный наносник. Он делил реку пополам и принимал на себя всю силу потока. Плот с невероятной скоростью летел на него. Развязка надвигалась быстрее мысли. Я выхватил нож и только успел перерезать на Левке ошейник, как раздался треск. Плот налетел на наносник, и от удара нас как не было на нем. Я повис на бревне, а Днепровского выбросило далеко вперед. Разбитый плот приподнял высоко переднюю часть, вывернулся как бы на спину и, ломая гребни, исчез под наносником.
— Помогите! — послышалось сквозь рев бушующей реки. Только теперь я увидел Павла Назаровича. Он, держась руками за жердь, висевшую низко над водою, пытался вскарабкаться на нее, но поток уже тащил его под наносник. Он захлебывался, работал ногами, пытался приподняться, но напрасно, силы его покидали. Пока я добрался до старика, у него сорвалась с жерди рука, и я уже в последний миг поймал его за фуфайку. На помощь подоспел Прокопий.
Как только голова Павла Назаровича появилась на поверхности воды, он закричал:
— Братцы, табачок за пазухой мокнет, достаньте, слышите!
Но разве до табаку было в эти минуты! Мы с большим трудом вытащили старика из-под наносника и усадили на бревна. Придя в себя, он прежде всего достал кисет и стал охать и вздыхать.
«Вот они, сибиряки! — думал я, поглядывая на Павла Назаровича. — Какое спокойствие! Быть на волосок от смерти и в последнюю минуту думать не о спасении своем, а о табаке, который он боялся намочить…»
Павел Назарович так застыл в воде, что пришлось оттирать ему руки и ноги. Он с трудом разговаривал и еле двигался. Мы поделились с ним сухой одеждой и помогли выбраться наверх наносника. Как только жизнь Павла Назаровича оказалась впе опасности, мы вспомнили про Левку. Его с нами не было, не видно было и на берегу.
— Неужели он попал под наносник? — с ужасом думали мы.
— Левка! Левка! Левка! — кричал Днепровский, но все было тщетно. Звук улетал по реке и терялся в шуме волн.
С нами на наноснике оказалось только два рюкзака, о которых в последнюю минуту вспомнил Прокопий и которые вместе с ним были выброшены на бревна. Не оказалось рюкзака с теодолитом и частью продовольствия, сетки, ружья и двух шапок. Река все это забрала в свои тайные кладовые, видимо, в счет той оплаты, которую она привыкла брать со всех, кто пытался пересечь ее стремительный поток. Позже я вспомнил и о ноже, его я, видимо, выронил в момент «перелета» с плота на наносник.
Этот странный остров, на который нас выбросил поток, был сплетен из тысячи бревен самой различной толщины и всех пород, какие росли по реке Ничке. Основанием ему служила небольшая мель, теперь покрытая водой. Много лет стоит он там, на главной струе, глотая добычу реки. Никто не знает, что погребено под этим островом. От напора воды он дрожит, издавая неприятное гуденье.
Утрата вещей и продовольствия нас не так удручала, как гибель собаки. Трудно было смириться с мыслью, что мы больше не увидим Левки.
Несмотря на всю неприятность нашего положения, оно не было безнадежным. Мы были даже рады тому, что река нас выбросила на наносник, а не на камни в шивере, тогда пришлось бы крепко подумать, как выбраться из ее плена.
В одном из спасенных рюкзаков оказался топор, это открытие окончательно рассеяло зародившееся было сомнение в благополучном исходе нашей переправы. Даже Павел Назарович повеселел и, достав из рюкзака сухой табак, закурил трубку. Мы сразу приступили к поделке нового плота, надеясь все же переправиться на правый берег реки. Но у нас не было веревки или гвоздей, чтобы связать или скрепить бревна, а тальниковые прутья, которыми был скреплен первый плот, росли только на берегу. Пришлось отпороть все ремни на рюкзаках, снять пояса, подвязки на ичигах, но этого не хватало, чтобы мало-мальски связать наше новое суденышко. Пришлось снять белье. Мы готовы были пожертвовать всем, лишь бы скорее покинуть этот ужасный остров.
Тот пологий берег, куда надо было попасть, начинался метров на четыреста ниже нас и тянулся не более как полкилометра. Исход дела зависел от того, успеем ли мы пересечь реку раньше того места, где кончается пологий берег. Река может оказаться слишком гостеприимной и не выпустить нас из своих объятий, тем более что наш новый плот не был способным преодолеть длительное путешествие. От первого же удара о камни, даже от качки в шивере плот рассыплется, и мы будем отданы во власть потока. Нам неоткуда было ждать помощи, и только риск мог ускорить развязку: или мы, достигнув берега, продолжим свой путь, или ценой жизни рассчитаемся с рекой!
Как только уселись на плот и оттолкнулись от наносника, плот подхватило течение и стремительно понесло вниз по реке. Мы работали шестами, стараясь изо всех сил тормозить ход, но сила потока увлекала плот все ниже и ниже. Мелькали камни, шесты то и дело выскакивали из воды, чтобы сделать гигантский прыжок вперед. Нас захлестывало валом. Борьба продолжалась не более двух минут. Все работали молча.
Наконец мы у цели. Плот с разбегу ударился о береговые камни, лопнул пополам и, развернувшись, снова понесся, подхваченный течением. Но нас на нем уже не было. Следом за плотом, спотыкаясь, бежал Павел Назарович, пытаясь опередить его.