— Чего же вы стоите? Белье-то уплыло, — кричал он нам, продолжая по-молодецки прыгать по камням. Но плот, мелькая по волнам, был уже далеко впереди.
— Штаны-то у меня домотканые, грубые, как же я без белья ходить в них буду? — волнуясь, говорил возвратившийся Зудов.
Мы развели костер, развесили одежду Павла Назаровича и только тогда вспомнили про голод. Было четыре часа дня. Небо по-прежнему оставалось затянутым облаками, и по реке тянул холодный низовик. Пока варили обед, я прошелся берегом, еще надеясь найти след Левки. Но напрасно, нигде никаких признаков не было.
Отогревшись у костра и подкрепившись рисовой кашей, мы накинули рюкзаки и пошли дальше, взяв направление на северо-запад. Теперь вместо ремней мы привязали к рюкзакам веревки, сплетенные из тальниковой коры (лыко), они же заменяли нам и пояса. Крутой ключ, по которому мы поднимались, скоро кончился, и мы оказались на верху правобережного хребта. Я еще не успел осмотреться, как до слуха долетел знакомый звук, и все насторожились. Прокопий даже снял шапку.
— Левка жив! — радостно вырвалось у него. — Ниже наносника лает.
Еще с минуту мы прислушались к звуку, затем, как по команде, бросились на лай обратно к Ничке.
По лаю Левки, в зависимости от интонации голоса и настойчивости, мы обычно угадывали: кого облаивает он, медведя, или сохатого, или загнанную на дерево росомаху, но на этот раз мы терялись в догадках: таким голосом он никогда не лаял.
— Наверное, попал между скал и выбраться не может, вот и орет! — заявил Павел Назарович.
Минут через тридцать мы уже были у реки, километрах в двух ниже наносника. Спустившись еще ниже, мы за поворотом увидели Левку, и нашей радости не было предела. Он стоял у скалы, зубчатый гребень которой спускается к Ничке, и, приподняв морду, продолжал лаять. Оказалось, на одном из остроконечных выступов этой скалы, на самой вершине, стояла небольшая кабарожка. Она-то и была предметом его внимания. Увидев нас, Левка бросился к скале и, пытаясь взобраться наверх, падал, лаял, злился. А кабарга стояла спокойно, удерживаясь всеми четырьмя ножками на самой вершине выступа. Справа, слева и спереди скала обрывалась стеной, и только к хребту от выступа шел каменистый гребень, весь изорванный уступами. Мы были удивлены, какой рискованный и рассчитанный прыжок нужно было ей сделать, чтобы попасть на тот выступ, который кончался площадкой буквально в ладонь.
— А это кто там? — крикнул Днепровский, заглядывая на другую сторону скалы. — Да ведь это кабарожка, — добавил он и скрылся. Мы поспешили к нему. Там, за поворотом, в россыпи, как раз против выступа, на котором продолжала стоять кабарожка, лежала, корчась в муках, вторая, более крупная, кабарга. Заметив нас, она приподнялась, чтобы прыгнуть, но тотчас же беспомощно упала на камни. У нее были сломаны передние ноги. Ее глаза, черные как уголь, метались из стороны в сторону, точно она откуда-то ждала облегчения.
— Упала, бедняжка, с утеса! — сказал Павел Назарович.
Днепровский вытащил нож и оборвал мучения кабарожки. Сомненья не было: кабарга, спасаясь от Левки, хотела вскочить на выступ, но не рассчитала прыжок и сорвалась вниз.
— Не может быть, чтобы кабарга промахнулась, — возражал Днепровский. — Тут что-то другое!
День уже клонился к вечеру. Павел Назарович поймал Левку, я взвалил на плечи кабаргу, и мы, спустившись пониже, решили на этом закончить свой суетливый день. Прокопий остался у скалы. Не выдержала душа следопыта! Он решил разгадать, что же в действительности было причиной гибели кабарги.
Ночной приют мы нашли под густыми елями, растущими небольшой группой у соседней скалы.
Через полчаса кабарожки уже не было на утесе. Ожидая Днепровского, мы развели костер.
Кабарга — это самый маленький вид оленя и, пожалуй, самый изящный. Я однажды видел на песке след сокжоя[4], на который ступила своей ножкой кабарга, я был удивлен. Оказалось, что ее след в шестнадцать раз меньше следа старшего брата. Природа отдала в безраздельное пользование кабарги скалистые горы с темными ельниками и холодными ключами. В залесенной зоне гор нет более приспособленного животного к жизни в скалах, чем кабарга. Нужно видеть, с какой быстротой она носится по гребням, по карнизам, по скалам, с какой ловкостью прыгает по уступам. Но жизнь этого маленького оленя, несмотря на его приспособленность к обстановке, полна самых невероятных тревог.
В Сибири кабарга держится по всем горным хребтам, за исключением густо населенных районов, где она давно исчезла.
В крупной россыпи, где есть поблизости ягель и вода, или в вершине ключа в корнях и чаще самка-кабарга в мае приносит двух телят, реже — одного, еще реже — трех. По внешности они представляют маленькую копию матери, такие же высокие задние ноги по сравнению с передними, такая же голова, напоминающая морду борзой. С первых дней появления телят на свет над ними властвует страх, и до конца жизни он является их постоянным спутником. Я никогда не видел на кабарожьей тропе следов маленьких телят даже в тех районах, где кабарга держится в большом количестве (среднее течение реки Олёкмы, верховья рек Зеи, Купари, Маи). Я убедился, что мать-кабарга редко бывает вместе с телятами, кроме короткого времени кормежки. Она не видит игры, которой забавляются утренними зорями телята сокжоев, маралов или оленей. Она обычно живет вдали от телят, чаще поселяясь в соседних ключах, видимо, боясь своим постоянным присутствием выдать детей. Спрятанные в россыпи или чаще, телята проводят первый месяц жизни совершенно не покидая своего скрытого убежища. Большую часть времени они спят, и только с появлением матери, которая приходит к ним в строго определенное время, они проявляют признаки жизни. Взбивая мокрыми мордочками вымя матери, они жадно сосут молоко и от наслаждения бьют своими крошечными копытцами о землю. Мать должна довольствоваться этими короткими минутами свидания и, не задерживаясь, исчезать. А малыши снова прячутся до следующего ее прихода.
Несколько раз мне приходилось слышать в тайге странный звук: он состоял из трех-четырех высоких нот и нетерпеливо повторялся несколько раз. Это был крик проголодавшихся телят кабарги. Так они зовут мать, если она не пришла вовремя. Услышав призывный крик, кабарга бросается на него, даже если это и не ее дети. Нередко прибегают на крик и самцы. Охотники, узнав эту повадку кабарги, придумали «пикульку», делая ее из небольшого кусочка березовой коры. Ею они довольно удачно подражают голосу теленка. Обманутая мать бросается на этот звук и падает, простреленная пулей. Этот зверский способ был широко распространен до революции, он-то и явился главной причиной полного исчезновения кабарги во многих горных районах Сибири.
Примерно через месяц молока у матери не хватает, чтобы утолить все возрастающий аппетит телят, и они предпринимают первую попытку найти корм. В этом возрасте растительным кормом для них являются листья кустарников да ягель, который растет там же, поблизости от убежища. Эти прогулки учащаются, но ходят телята на кормежку только утром и вечером, совсем недалеко, и только одной тропой. Вот почему человеку редко удается в июле видеть след малышей. Мать же, наоборот, приходит к телятам разными путями, не делая тропы. Эти два явления в жизни кабарги, видимо, играют большую роль в ее борьбе за существование.
В конце августа телята настолько осваиваются с обстановкой, что могут уже сопровождать мать. Они быстро привыкают прыгать по скалам, прятаться при появлении опасности и удирать от врага. Только с августа и появляются на кабарожьих тропах следы телят. С этого месяца, хотя малыши и сопровождают мать, начинается их самостоятельная жизнь — жизнь, полная неожиданностей и тревог.
Кто из хищников не любит поохотиться за кабаргой?! Рысь, попав на кабарожью тропу, способна сутками лежать в засаде, поджидая добычу. Филин стремительно бросается на кабаргу, не упуская случая засадить свои цепкие когти в бока жертвы. И соболь, хотя и невелик зверек, в охоте за кабаргой не уступает своим старшим собратьям. В период глубокого снега он способен десятки километров идти бесшумно ее следом, распутывая сложные петли по скалам. Он выждет момент, когда животное приляжет отдохнуть, или начнет кормиться. Один-два прыжка, и соболь торжествует победу. Кабарга со страшной ношей на спине бросается вперед, но напрасно в быстром беге ищет она спасения! Зубы хищника глубоко впиваются в шею, брызжет кровь из порванных мышц, силы быстро покидают кабаргу, в глазах темнеет, и она замертво падает на землю.
По отношению к кабарге природа проявила излишнюю скупость. Она не наделила ее ни острыми рогами, ни силой, ни хитростью. Это самое беспомощное животное в борьбе с врагом. Я уже говорил, что страх является постоянным спутником кабарги. Она всегда прячется, оглядывается, ее тревожит маленький шорох. Но природа не осталась совсем уж безучастной к ее судьбе. Взамен острых рогов, хитрости и силы она наделила кабаргу способностью взбираться на такие уступы, куда ни собаке, никому другому, кроме птиц, не забраться. Такие места называются отстойниками. Я не раз видел кабаргу на отстойнике. Удивительное спокойствие овладевает ею: ни появление человека, ни лай собаки ее не пугают — там она уверена в своей безопасности.
Но росомаха хотя и не в силах забраться на отстойник, все же достает кабаргу и там. Росомаха не выслеживает ее и не скрадывает. Напав на свежий след, она бросается вдогонку и гоняет кабаргу до тех пор, пока та не станет на отстойник. Хищнику именно этого и нужно. Росомаха взбирается на скалу выше отстойника и оттуда прыгает на кабаргу.
Однажды, путешествуя по Олекме раннею весною, я с проводником Карарбахом нашел под скалою, где был отстойник, две выбитых в снегу лунки. От одной лунки шел след росомахи вверх и терялся в скале, вторая же лунка была окровавлена, всюду валялась шерсть кабарги, и недалеко мы нашли спрятанные хищником остатки добычи, которые он при всей своей жадности не смог съесть. Меня крайне удивило, что следа прихода под скалу росомахи не было, а был только выходной след, и я сейчас же спросил Карарбаха: