Еще десять минут — и транспорт остановился. Я и Павел Назарович пробрались вперед и, вооружившись топорами, стали расчищать проход от только что упавших деревьев. Позади послышался крик: завалилась лошадь, кто-то звал на помощь, ругался.
Над нами нависла тьма. Все исчезло во мраке, и только ближние кусты да скелеты погибших деревьев чуть заметно маячили перед глазами. Они казались порой живыми существами, передвигающимися по ветру неведомо куда.
— Ну, что там стали? — кричали позади.
Вместе с порывами ветра зашумели крупные капли дождя. К нам подошел Бурмакин с зажженной берестой, и этот самодельный факел, оттесняя темноту, осветил наш путь.
Наконец тропа расчищена. Я приказал вести лошадей близко друг к другу и не отставать. Тьма и дождь, смешанные с ревом ветра, сделали наш путь невероятно трудным. Свет то угасал, то вспыхивал, ложась узкой полоской по тропе.
Мы подошли к спуску — и, как на грех, погасла промокшая береста. Стало до того темно, что я даже не видел идущего рядом со мной Зудова. Шли ощупью, закрывая лицо руками, чтобы не напороться на сучья.
Спуск с каждым шагом становился круче. Промокшие, усталые, мы спотыкались о бесчисленные колоды, падали и снова шли, пока не оказались в трущобе. Куда мы ни шагали, всюду натыкались на торчащие деревья, а сучья не щадили нашу одежду.
— Назад! — вдруг послышался голос Пугачева, и мы, безропотно повинуясь этому, прорвавшемуся сквозь бурю голосу, стали поворачивать коней. Все смешались, люди кричали на лошадей, которые меньше всего были повинны в темноте и создавшейся суматохе.
Минут через двадцать мы спустились к реке и, почувствовав под ногами ровную площадку, остановились. После переклички все оказались в сборе. Дождь, ветер и тьма продолжали окутывать нас. Стихия действовала на животных так же удручающе, как и на людей. Лошади присмирели и, прижавшись друг к другу, терпеливо ждали, когда, наконец, с них снимут груз. Седла не снимали, боясь застудить вспотевшие спины.
Пока возились с лошадьми, Павел Назарович приготовил стружек и, накрывшись от дождя плащом, развел костер. Трудно представить, как можно было бы без огня в такую ночь дождаться рассвета.
Хорошо еще, что все мы не боялись невзгод, нам не нужно было советоваться, как поступить в том или ином затруднительном случае — суровая жизнь в тайге сама распределила между нами обязанности. Я никогда не напоминал ни одному из участников экспедиции о том, чем в первую очередь надо заняться во время остановок.
Не успело еще пахнуть дымом, а уже над Зудовым повис растянутый на распорках брезент. Кто-то стучал в темноте топором, добывая сушняк, а повар Алексей уже стоял над разгорающимся костром с ведром воды.
Усталые лошади низко опустили головы; Черня и Левка забрались под вьюки, ворчали друг на друга, не поделив места.
Почти невозможно было во вьюках разыскать что-либо съедобное, а есть хотелось. Алексею стоило больших усилий вскипятить ведро воды. Нашлись две кружки, и мы с наслаждением по очереди глотали кипяток. Павел Назарович долго оттирал застывшие руки, грел спину, пил горячую воду, по согреться не мог. Мне пришлось разыскать личный вьюк и достать фляжку с коньяком.
— Хорр-ро-шо! — с чувством произнес старик, выпив залпом почти полстакана коньяку. Затем он пожевал кончик бороды и раза два крякнул, выражая этим свое удовольствие. — Так-то быстрее согреешься, — заключил он, усаживаясь у костра.
Но коньячного тепла ему хватило только на час, затем наступило обратное действие. Старик стал еще больше мерзнуть, слабеть. Так всегда бывает после употребления спиртных напитков, лучше согреваться движением. Состояние Павла Назаровича становилось все хуже, сырость и холод брали верх над его крепкой, закаленной натурой. Костер же горел вяло, а небо продолжало немилосердно поливать нас дождем.
Сбившись в кучу под брезентом, все мы мерзли. На нас не было сухой нитки, а вода если не попадала к нам сверху, то добиралась снизу.
— Где-то теперь наш Мошков? — подумал кто-то вслух.
Не знаю почему, по при воспоминании о Мошкове и Козлове что-то необъяснимое тревожило меня. Исход экспедиции в большей мере зависел от них, от того, сумеют ли они забросить нам навстречу продовольствие, преодолеют ли они препятствия, которые, несомненно, встретятся на их пути. Мы уже испытали, на себе трудности продвижения по Саяну — это, может быть, и являлось причиной грустных мыслей при воспоминании о наших спутниках. Но мы верили в их упорство, настойчивость и старались не поддаваться унынию.
А дождь, мешаясь с ветром, не переставал шуметь по долине. Обычно такие ливни бывают непродолжительными, но на этот раз он затянулся до утра, и ночь показалась нам бесконечной. Мокрые и промерзшие, мы не могли уснуть. Навалившись друг на друга, ждали утра. Костер то и дело гас, и требовалось много усилий разжечь его снова. Но вот ветер стих, и еще не упали с неба последние капли дождя, а уж по долине, омрачая наступающий день, пополз туман. Погода оставалась хмурой, безрадостной.
Мы не замедлили покинуть свое убежище под брезентом и прежде всего развели большой костер, чтобы обсушиться.
Светало, и все яснее вырисовывалась окружающая обстановка. Выше и ниже стоянки берег ограничивался скалами, и склон, по которому мы ночью спускались к реке, был до того завален упавшим лесом, что приходилось удивляться, как мы прошли по нему в такой темноте.
Нам нужно было немедленно приступить к переправе на левый берег Кизыра. С часу на час ожидалась большая вода, и тогда мы вынуждены были бы задержаться. Кроме того, вблизи стоянки для лошадей не было корма, а противоположный берег представлял собой равнину, покрытую сыролесьем, на которой они всегда могли утолить свой голод хотя бы прошлогодней травой.
Лошадей расседлали, сняли узды, но они никак не хотели сами переплывать реку. У нас была с собой резиновая лодка. Ее надули, загрузили вьюками, чтобы она не так вертелась на воде, и приступили к переправе. В лодку сели Лебедев с Днепровским. К длинной веревке они привязали Бурку, а остальные лошади должны были плыть сзади следом за ними.
Как только лодка и Бурка, подхваченные течением, понеслись к противоположному берегу, мы согнали весь табун в воду. Более сильные лошади стали сразу пробиваться вперед; раздувая ноздри и громко фыркая, следом за ними плыли и остальные.
Но с лодкой мы просчитались. Она была слишком легка на воде и плохо сопротивлялась течению. Бурка был уже далеко впереди, на всю длину веревки. Гребцы работали изо всех сил, стараясь достигнуть пологого берега, но поток уносил их вместе с конем все ниже и ниже, в глубь кривуна, к невысоким скалам, идущим вдоль левого берега.
Правее всех лошадей плыла Дикарка. Она, опередив табун, вдруг свернула влево от направления, которым шла лодка, и стала наискось преодолевать реку. За ней потянулся и табун. Еще несколько напряженных минут борьбы — и они достигли противоположного берега.
В это время лодку уже отбросило под скалу, туда, где, облизывая потемневшие породы, волны реки взбиваются в пену и образуют глубокий водоворот. Сквозь нависший туман я увидел в бинокль, как там, под скалой, бился, ища ногами твердую опору, Бурка; как, стараясь вырваться из омута, все сильнее работали веслами Лебедев и Днепровский.
Мы бросились к нижней скале, но, пока добежали до нее, в водовороте уже не оказалось ни лодки, ни коня. Я долго всматривался в противоположный берег Кизыра, но и там не было видно ни одного живого существа. Мы прислушивались к глухому реву реки, стараясь услышать крик утопавших, но все было напрасно.
Все вернулись к стоянке, чтобы немедленно приступить к заготовке леса для плота и на нем плыть вниз на помощь, а я остался под скалой. Охваченный тревогой за судьбу товарищей, я продолжал прислушиваться к речному шуму, все еще надеясь уловить знакомые голоса.
К счастью, туман скоро рассеялся, и я увидел далеко внизу по реке Бурку. Он, пытаясь перейти шиверу, куда его снесло течением, барахтался между торчащими из воды камнями, падал, прыгал и снова плыл.
Лебедева и Днепровского не было видно. Дождавшись, когда конь добрался до нашего берега, я сейчас же вернулся к своим, и через полчаса мы вместе с Самбуевым уже карабкались по утесам, пробираясь к тому месту, где вышел конь. Там мы увидели Лебедева и Днепровского и были очень обрадованы. Целой оказалась и лодка. Теперь нужно было подумать, как вывести коня наверх, ибо скалы, перехватившие берег выше и ниже, были для него недоступны. Способ, который применили мои спутники, был поистине удивительным.
Скалистый откос, на который нужно было поднять коня, спадал к реке под углом 60–70 градусов и имел большие шероховатости. Лебедев сходил на стоянку за товарищами и принес две веревки.
Я наблюдал за их работой, еще не веря в благополучный исход. Командовал Днепровский. Он расчистил от леса и пней уступы, по которым предполагали поднять коня. Затем Бурку подвели поближе к расчищенной полоске и накинули ему на шею «удавкой» веревку. Второй веревкой они опоясали коня под зад и все ухватились за ее концы.
Я удивился Бурке. Это был строгий конь, все постороннее его всегда раздражало, но в этот момент он стоял удивительно послушно, как старая водовозная лошадь.
— Раз… два… взяли! — крикнул Днепровский.
Бурка встрепенулся. Петля до удушья стянула ему горло. Он задыхался и, стараясь высвободиться из петли, как безумный бросился на скалу, но петля затягивалась все сильнее. Задняя веревка, подхватив коня, тоже тащила его вверх. Казалось, что вытянутая до предела шея вот-вот перервется и огромная туша свалится вниз. Но этого не случилось. Удушье, которое продолжалось всего несколько секунд, породило в коне огромную силу и ловкость. Он, как дикий баран, в несколько прыжков оказался наверху.
Я никогда не видел, чтобы лошадь была способна взобраться по такой крутизне, и был удивлен не только находчивостью своих товарищей, но и действием петли, или, как ее называли, «удавки». Видимо, в момент удушья она мобилизует все силы животного и делает е