Вот и сейчас, пока я не спросил, а что это за роскошные книги в ярких, радующих глаз суперах красуются в шкафу, сам хозяин не торопился их выложить на стол. А книги оказались зарубежными изданиями и переизданиями его произведений. Тут были и «Тропою испытаний», и «Смерть меня подождет», и «Злой дух Ямбуя»… И все — на хорошей бумаге, с отличными иллюстрациями.
— Это прислали из Англии, беря в руки то одну, то другую книгу, пояснял Григорий Анисимович. — Эта книга издана в Париже… Эта — в Лейпциге, а это — пражское издание…
Книги были изданы не просто хорошо, а любовно, они сами просились в руки. И, говоря откровенно, к радости за товарища невольно примешивалось чувство горечи: как же так, нашего писателя за рубежом ценят выше? «Роман-газета» — это, конечно, прекрасно: миллионный тираж. Но ведь газета не книга. Почему бы вслед за ней не издать замечательные произведения бесстрашного первопроходца вот в таком же полиграфическом исполнении?!
Краснодар — не Москва, но тоже огромный шумный город. И не так-то легко и просто было привыкнуть к шуму, к людской толчее человеку, который большую часть своей жизни провел в походах по дикой, безлюдной тайге. Федосеева неодолимо тянуло, хоть ненадолго, куда-то уехать из города, побыть на живой природе. Потому-то уже на другой день, ранней ранью, мы выезжали на машине из Краснодара, захватив по дороге для компании местного писателя Владимира Монастырева.
Часа через два с половиной добрались до Азовского побережья, неподалеку от места, где в море впадает Кубань.
Здесь на пустынной рыбацкой косе мы прожили полторы недели в полном, абсолютном отрыве от внешнего мира: ни радио, ни телевизора, ни телефона, ни газет.
Вставали рано, до восхода солнца, когда лишь только начинало брезжить, садились в баркасы и вместе с рыбаками обходили топи, выбирали набившуюся в ловушки рыбу. Однажды проспали, вышли в море с выкатывавшимся из-за горизонта солнцем, и взяли лишь половину улова — вторую половину успели поглотать искусные ныряльщики — бакланы, коих обитало в ближних плавнях видимо-невидимо.
После завтрака рыбаки занимались сортировкой и обработкой выловленной рыбы, а мы до вечернего обхода топей бездельничали: гуляли в плавнях, разговаривали. Это были интереснейшие разговоры! Я до сих пор вспоминаю те дни как счастливые в своей жизни.
Говорил, понятное дело, больше Федосеев, мы с Монастыревым слушали. И было что послушать! Казалось бы, все самое интересное, что с ним случалось в жизни, Федосеев уже рассказал. Рассказал в своих великолепных книгах. Но сколько еще оставалось, как мы теперь узнали, нерассказанного, не положенного на бумагу! Мне не раз приходило на ум известное сравнение художественного произведения с айсбергом. Бывает, что над водой видна одна его треть, а то и одна четверть. Из того, что знает писатель о том или другом предмете, когда берется о нем писать, на бумагу ложится тоже лишь одна треть, а может, и всего одна четверть его знаний. Но, как нижняя, подводная часть айсберга придает ему нужную устойчивость, точно так же три четверти не пошедшего в дело, вроде бы пропавшего втуне жизненного материала придают книге особый вес, сообщают ей ту глубину и художественную убедительность, которая присутствует не только в строках, но и между строк и которая не проходит мимо читательского глаза, не проходит мимо читательского сердца…
Ну а кроме того, что мы каждый день словно бы листали вместе с Федосеевым увлекательную книгу его жизни и становились если не участниками, то «очевидцами» всевозможных приключений и злоключений, — мы еще с каждым днем все больше и больше узнавали его как человека. Встречаясь с кем-то из своих знакомых на собраниях и заседаниях, пусть даже в застолье, за десять лет узнаешь его меньше, чем за десять дней, если проживешь эти дни с ним бок о бок, если будешь и есть с ним из одной общей чашки, и спать на общих нарах, если каждый день и вставать с ним будешь в один и тот же час, и весь день останешься неразлучным. Да вдобавок ко всему жить будешь вот на такой пустынной косе, где нет ни кино, ни книг, ни газет…
Чем ближе я узнавал Федосеева, тем ближе он мне становился. Во всем его поведении, в каждом его слове и поступке сквозила удивительная естественность и какая-то постоянная, что ли, расположенность к людям. Что бы он ни делал, чем бы ни был занят, он всегда помнил о тех, кто с ним рядом, и всегда всем сердцем хотел, чтобы им было хорошо. И не только хотел — делал все возможное. Он и сам только тогда испытывал полную радость, когда все кругом радовались.
От частого употребления изрядно потускнело прекрасное слово «человечность». Но если иметь в виду всю прелесть и глубину его первоначального смысла, то это слово как нельзя лучше могло бы характеризовать Григория Анисимовича Федосеева, его жизненное поведение. Не берусь судить, с молоком матери впитал он это святое чувство человеколюбия или познал в тяжелейших, полных опасностей таежных экспедициях с такими верными товарищами, как Улукиткан, но оно было сущностью его цельной, мужественной натуры.
Этим же прекрасным чувством, как солнечным лучом, пронизаны, просвечены и все его книги.
Есть книги, которые у одних читателей пользуются большим интересом, у других — меньшим. Есть книги, весьма популярные у молодежи и мало читаемые людьми пожилого возраста; одни книги привлекают читателей поэтическим описанием природы, другие — тонким психологизмом в обрисовке человеческих характеров.
Книги отважного первопроходца и замечательного писателя Григория Федосеева с захватывающим интересом читаются людьми любых литературных пристрастий и любого возраста. В его книгах счастливо сочетается красочное описание природы и глубокое проникновение в характеры героев, утверждение благородных идеалов человеческой дружбы и высокое литературное мастерство. Книги Григория Федосеева воспевают красоту и силу человеческого духа. Они учат мужеству.
«Смерть меня подождет», — говорил неизменный спутник Федосеева по таежным походам и любимый герой его книг Улукиткан. Смерть действительно долго «ждала» старика: она подстерегла его лишь на девяносто первом году.
Федосееву не пришлось быть на похоронах своего престарелого друга. Он приехал в эвенкийский поселок Бомнак, где на берегу Зеи нашел свое последнее пристанище Улукиткан, лишь через год после его трагической гибели. Приехал, чтобы не только отдать дань любви и глубокого уважения своему другу и учителю, но и увековечить его память. На могиле Улукиткана Григорий Анисимович собственноручно, с помощью родных и близких покойного, соорудил железобетонный четырехгранный тур, какие ставят геодезисты на горных пиках. На вложенных в основание памятника чугунных плитах были отлиты надписи:
«С тобой, Улукиткан, геодезисты и топографы штурмовали последние белые пятна на карте нашей Родины».
«Тебе, Улукиткан, были доступны тайны природы, ты был великим следопытом, учителем, другом».
А на плите, что была положена на могильный холм перед туром, — слова самого Улукиткана:
«Мать дает жизнь, годы — мудрость».
И как знать, не тогда ли пришла мысль, что лучшим памятником и ему самому будет вот такой же геодезический тур на одном из саянских перевалов…
Может быть, тогда, а может, и раньше. Всего-то скорее — раньше.
«В пятнадцати километрах от нас был виден пик Грандиозный, возвышающийся над всей округой, — еще много лет назад писал Федосеев. — Абсолютная отметка Грандиозного — 2922 метра… Этот пик принято считать главной вершиной центральной части Восточного Саяна».
Широко известна стихотворная строка: «В горах мое сердце». Хорошо сказано: поэтично, образно. И все же строка отдает некоей красивостью: если ты родился среди гор, то где же еще быть твоему сердцу, как не на родине? Ежели же ты полюбил горы, то в чем исток твоей любви?
Завершив последнюю экспедицию и посидев у последнего таежного костра, Григорий Анисимович уехал из Сибири и поселился на своей родине — на Кубани. Но сердце его осталось там, на Саянских перевалах. И в данном случае это уже не красивая поэтическая метафора: большую и лучшую, «главную» часть своей жизни он провел именно здесь, провел в преодолении недоступных горных хребтов. Так что естественным было и его желание быть похороненным там, где он когда-то увидел пики Грандиозный и Поднебесный, где оставил затем на кедре — память о своей первой экспедиции.
Григорий Анисимович Федосеев скоропостижно скончался 29 июня 1968 года, накануне своего семидесятилетия. И во исполнение последней воли покойного были заказаны две урны: одна для Краснодара, где оставались его родные и близкие, другая — для Саян.
Ближайший друг Федосеева Кирилл Лебедев, сразу же отправившийся на рекогносцировку в Саяны, облюбовал там отрог Грандиозного — величественный перевал Идэн. На этом перевале им вместе с друзьями и соратниками Григория Анисимовича — Трофимом Пугачевым, Михаилом Куцим и его сыном Женей — был поставлен видный издалека обелиск из золотистого оксидированного металла. В восьмигранном каменном основании его согласно завещанию замурована урна с прахом Григория Анисимовича. На одной из граней на металлической плите отлиты его слова:
«…Карта…
Как просто на нее смотреть и как не просто, порою мучительно трудно создавать ее!»
Вскоре после открытия памятника последовало решение правительства России о присвоении этому горному перевалу имени Федосеева, под которым он теперь и значится на государственной карте и в атласах мира.
Ныне через перевал Федосеева пролег туристический маршрут, связывающий строящуюся Байкало-Амурскую магистраль с новыми городами и промышленными комплексами.
Федосеевский перевал… Федосеевский маршрут… Тропа Федосеева…
Прекрасно, когда человек оставляет после себя тропу в жизни. Вдвойне долговечна память о нем, когда он оставляет свою тропу, свой след и в литературе!
Семен Шуртаков