К моему удивлению, это сообщение не произвело на моих спутников того впечатления, какого я ожидал.
Через несколько минут Мошков уже сидел на колоде, а Пугачев разбинтовывал ему левую руку, которую он носил подвешенной на веревочке. Мы внимательно рассматривали кисть с сильно распухшим и почерневшим большим пальцем и почему-то решили, что у Мошкова — надкостный нарыв. Наши познания в медицине не выходили за пределы нескольких самых элементарных заболеваний, часто сопутствующих экспедиции, для лечения которых у нас была походная аптечка. Кроме медикаментов, мы имели с собой небольшой набор хирургических инструментов для наружных операций и щипцы для удаления зубов.
После длительного осмотра Трофим Васильевич приложил на большой палец пластырь, видимо, считая его универсальным средством от всех нарывов, а Лебедев стал перевязывать кисть чистым бинтом.
С противоположной стороны костра сидел Козлов и что-то рассказывал группе товарищей, выбирая из консервной банки мясо. Всех интересовали новости, они не получили писем и забросали его расспросами.
А в это время Алексей, примостившись возле кухонной посуды, на виду всех рассматривал потрепанный конверт, на лицевой стороне которого стоял знакомый ему штамп родной деревенской почты. Нужно было видеть этого счастливца! Сколько важности и блаженства было в его глазах! Он долго вертел конверт, затем прочел вслух адрес и медленно стал «вспарывать» письмо кухонным ножом. Все притихли. Алексей вытащил письмо, бережно свернул пустой конверт и спрятал его в карман телогрейки. Все это он делал медленно, с большой любовью, а товарищи, не двигаясь с места, продолжали следить за ним.
Наконец письмо развернуто, и, видимо, от первой теплой фразы лицо Алексея расплылось в улыбку. Она была настолько заразительна, что невольно заулыбались сидевшие вокруг товарищи. Но вдруг лицо счастливца омрачилось, слетела радость, и между бровей залегли глубокие складки. Глаза Алексея, продолжая скользить по строчкам письма, все больше и больше заволакивались влагой, и, наконец, мы увидели, как две крупные слезы, сверкнув, упали на бумагу. Он читал и плакал.
Товарищи подошли ближе к нему и, молча выражая сочувствие, хотели было успокоить его, но тот вдруг сорвался с места, подскочил к Мошкову, да так стал целовать его, что тот от неожиданности свалился с колоды. Тогда Алексей подбежал к Козлову и, обнимая его, закричал:
— Степа! Степа! Спасибо, дорогой! — и снова заплакал.
Вся эта сцена кончилась тем, что Алексей бережно свернул письмо, положил обратно в конверт и упрятал его в свой кухонный ящик, который всегда находился под замком. Так и не узнали мы тогда, что же необычного было в этом письме, от которого можно было и плакать и радоваться.
Мы решили на полдня отложить свое выступление. Прежде чем тронуться дальше, необходимо было разобраться в сложившейся обстановке. Работы нам предстояло на шесть месяцев, а имеющегося запаса продовольствия могло хватить максимум на сорок дней, включая то, которое должен был доставить Кудрявцев на устье реки Кинзилюк. Этого запаса, безусловно, не могло хватить при любой экономии.
Если же забрасывать недостающее продовольствие через мертвый лес или по Кизыру, то такая заброска затянула бы нашу работу до зимы и поставила бы нас перед большими, да, пожалуй, и непреодолимыми препятствиями.
Таким образом, задача могла быть решена двояко: или найти продовольствие на месте, или возвращаться, не закончив работу, не побывав в центральной части Восточного Саяна.
В преддвериях Саяна, в тех небольших оазисах зеленой тайги, которые нам пришлось пересекать, пробираясь сквозь мертвый лес, мы видели стада диких оленей, встречались с медведями, часто попадали на след изюбров и лосей. Впереди в кедровых лесах, покрывающих долину центральной части Саян, по альпийским лугам белогорий, зверя должно быть гораздо больше.
Я не хотел действовать административно, приказом. Тут нужна была добрая воля каждого, общее согласие.
Обстановка оказалась чрезвычайно тяжелой. Для того, чтобы продвигаться вперед и вести работу, нам нужно было не только преодолеть дикую природу этих гор, но в то же время и прожить за ее счет. Нам надо было приучить себя питаться только рыбой и мясом и, самое главное, научиться добывать зверя, птицу и рыбу в любое время и в самых разнообразных условиях. У нас теперь не оказалось запасной одежды, обуви, не хватало спичек и многого необходимого для существования. Казалось, самым разумным было вернуться и отложить путешествие на некоторое время, но люди и слышать не хотели об этом, и не потому, что они недооценивали положения, в котором мы находились. Путешествуя много лет по неисследованным районам страны, они не раз испытывали отсутствие продовольствия и знали хорошо, что такое голод. Но они так свыклись с условиями, в каких приходится работать экспедиции, с борьбой, лишениями и невзгодами, что неожиданная весть, принесенная нам Мошковым и Козловым, была воспринята так, словно ничего особенного и не случилось.
Теперь, спустя много лет, вспоминая это утро тринадцатого мая, я думаю:
— Ведь не было же у нас тогда гарантии в том, что, даже получив продовольствие в центре Саяна, мы не лишились бы его, что вообще мы не претерпели бы еще каких-либо неудач по другим причинам, не потеряли бы, например, лошадей и не остались бы без транспорта, а то и совсем не смогли бы выбраться из Саян в силу еще неизвестных нам природных условий этих гор.
Работа в экспедиции — тяжелый труд. К сожалению, некоторые люди и в особенности молодежь смотрят на эту работу как на увеселительную прогулку, в которой сама природа принимает заботливое участие, окружая путешественников всеми своими благами. Им кажется, что природа — их добрый спутник, что она всегда готова рассыпать перед ними свои сокровища, облегчить их путь. Но в действительности это не так.
Человек, отправляющийся в далекое путешествие, должен знать многое и уметь многое сделать, чтобы обойтись без посторонней помощи. Не просто спастись ночью от мошки, починить обувь, разобраться в следах своего каравана, сделать салик, сохранить горящий уголь на сутки, разыскать брод через бурную реку или сделать кладки через нее, определить без компаса север в пасмурный день, поймать рыбу, заседлать лошадь, содрать с дерева кору и сделать из нее балаган, заснуть у костра, найти воду, испечь лепешки — многое-многое другое.
Только люди, глубоко любящие природу, не боящиеся трудностей, чувствуют себя в экспедиции легко, и их работа полна неподдельного энтузиазма. Они способны увидеть настоящую красоту, им легче распознать скрытые в недрах сокровища, их трудно сбить с пути, они сумеют найти для себя наслаждение и в тяжелом походе, в ночной грозе, и в грохоте обвала. У них на всю жизнь неизгладимо останется в памяти и брачная песня изюбра, и отдых у костра под старой елью, и даже кружка горячего чая, выпитого где-нибудь на леднике или под пиком. Они с удовольствием вспоминают опасные переправы, случайные встречи с медведем, неудачи в пути, и их снова и снова тянет туда, в эту гущу случайностей, где побеждает только знание и сила, где риск и смелость являются залогом успеха.
Каждый человек от своей профессии получает удовлетворение. Художник, писатель, конструктор находят его в минутах творчества; токарь, забойщик, машинист и люди других профессий, любящие свою работу, находят в ней минуты наслаждения.
Мы, исследователи, не являлись исключением. Нам, как и каждому человеку нашего времени, свойственно и увлекаться, и любить свое дело. В силу ли характера работы, в силу ли выработавшейся привычки мы видели в трудностях какое-то необъяснимое удовлетворение. Чем сложнее создавалась обстановка, чем опаснее был путь, тем увлекательнее становилась самая работа. Вот почему мы не повернули обратно, а решили продолжать свой путь, возможно лучше выполнить поставленную перед нами задачу.
С этого дня жизнь экспедиции резко изменилась. Направляясь в глубь неисследованного края, я с еще большей тревогой думал о будущем. Сможем ли мы просуществовать за счет ресурсов этих диких гор, хватит ли у нас силы преодолеть бесчисленные препятствия, которыми природа Восточного Саяна усеяла наш путь?
Но я верил в силы моих спутников, в их твердое непоколебимое желание достигнуть цели.
Нам предстояла борьба, и мы должны были завершить ее победой!
На устье реки Белой
С приходом в лагерь Мошкова и Козлова жизнь экспедиции резко изменилась. Единодушно решив продолжать начатое путешествие в глубь Восточного Саяна, мы теперь возлагали большие надежды на охоту, и исход нашей экспедиции зависел от того, смогут ли Саяны прокормить нас и сумеем ли мы приспособиться к столь необычной обстановке.
Сразу же пришлось сократить наполовину дневной паек муки, крупы, сахара, молочных продуктов. Консервы и небольшой остаток галет стали неприкосновенным запасом. Все патроны и охотничьи припасы были распределены на шесть месяцев предстоящего пути. Пришлось ограничить круг людей, пользующихся оружием. Рыболовные снасти, спички, чай, материал для починки обуви, одежды — все это теперь приобрело для нас большую ценность. Все стали до скупости бережливыми.
Солнце так и не показалось в тот день. Все больше холодало, все беспокойнее метался по долине ветер. Нет солнца — и жизнь в тайге замирает, горы кажутся сумрачными, а лес — охваченным глубоким сном, и сам невольно поддаешься этому подавленному состоянию, да и время в такие дни тянется слишком медленно.
После обеда стали готовиться в путь. По словам Павла Назаровича, до реки Белой, где мы предполагали расположиться лагерем, оставалось не более пятнадцати километров. Вести караван по-прежнему должен был Трофим Васильевич. Павел Назарович, Лебедев и я, вооружившись топорами, пошли вперед — прорубать тропу.
Миновав первый ключ, впадающий в Кизыр недалеко от остановки, мы вступили в зону густой тайги. Нас окружала казавшаяся бесконечной мрачная лесная чаща.
Мы продвигались медленно, делая бесконечные зигзаги между самыми невероятными нагромождениями стволов и ручьев. Удары наших топоров да треск срубленных деревьев разрывали тишину тайги. Путь казался бесконечным, чаща сменялась весенними топями, бурными ключами, будто природа настойчиво решила заставить нас отказаться от задуманной цели. Но мы шли и шли, оставляя позади себя узкую ленту тропы.