(Записки путешественника)
Посвящаю полевикам — геодезистам, топографам, географам — создателям карты нашей Родины,
Сквозь мертвый лес
Узкая дорога змейкой обогнула Черемшанку — последний поселок на реке Казыр и, перевалив через сопку, скрылась в тайге. Еще не светало. Лошади, поматывая головами, шли дружно. Вел обоз Прокопий Днепровский. Слегка сгорбленная спина, крупные размашистые шаги придавали фигуре этого человека выражение особой силы и уверенности. Он изредка поворачивал голову и, не останавливаясь, покрикивал на переднего коня:
— Ну ты, Бурка, шевелись!..
От этого властного окрика лошади оживились, но продолжали идти своим обычным ходом.
Днепровский — прекрасный охотник и хороший следопыт. Уже много лет он был членом нашей экспедиции. К нам Прокопий попал еще в 1934 году, когда мы вели работу в Забайкалье. Скромному, трудолюбивому колхознику из поселка Харагун понравилась экспедиционная жизнь. Он понял, что, работая с нами, своими знаниями природы, повадок зверей, птиц может принести пользу Родине, и остался в экспедиции на долгие годы. Природа наградила его шестым чувством, пользуясь которым он никогда не плутал в тайге и горах и не раз выручал товарищей из беды. В его присутствии все чувствовали себя как-то увереннее, тверже.
«Этот не сдаст! Этот выручит!..» — невольно думалось о нем.
Я шагал в конце обоза, весь во власти чувств и дум, охвативших меня в этот первый день путешествия. Позади остались хлопоты, споры, прощанье с друзьями, а впереди лежал далекий путь в дебри тайги, в глубь Саянских гор, зубчатые вершины которых уже вырисовывались на далеком горизонте. Там, в девственной тайге, среди малоизведанных гор и рек, мы начнем свою работу.
Целью нашей экспедиции, состоявшей из тринадцати человек, было проникнуть в глубь Восточного Саяна. Мы не собирались делать географические открытия — эти горы давно были известны, но к моменту организации нашей экспедиции были еще мало исследованной горной страною.
Природа нагромоздила тысячи препятствий на пути человека, пытающегося проникнуть в эти горы, — вот почему в центральную их часть мало кто заглядывал из путешественников. Имевшиеся карты и сведения, собранные географами и натуралистами, не отличались ни точностью, ни полнотой, а в топографическом отношении эти горы представляли собою «белое пятно». Правда, на всю территорию имелась карта 1:1 000 000 масштаба, но она была составлена больше по рассказам бывалых людей и охотников-соболятников, проникавших в самые отдаленные уголки Саян. И только совсем незначительная часть, главным образом районы золотодобычи, были нанесены на ней более или менее точно. На нашу экспедицию и была возложена задача дать геодезическую основу для высокоточной карты, а затем нарисовать на «белых пятнах» карт природу, горные кряжи, реки, ключи, дать ясное представление об этом большом горном пространстве. Мы знали, что нам придется побывать в местах, куда, может быть, еще не ступала нога человека, и придется пережить много неприятных минут в борьбе с первобытной природой.
Всю техническую работу экспедиции вели двое — мой помощник Трофим Васильевич Пугачев и я. Остальные — это проводники, рабочие, охотники.
Несмотря на ясный, солнечный день, картина, окружавшая нас, была чрезвычайно мрачной. Мы пробирались сквозь погибший лес. Вековые пихты, еще недавно украшавшие густо-зеленой хвоей равнину, стояли ободранные, засохшие. Тяжелое впечатление производили эти мертвые великаны. У одних слетела кора, и они стояли обнаженные, напоминая скелеты; у других обломились вершины, а многие уже упали на землю и образовали завалы, преграждавшие путь обозу.
Не было в этом лесу ни зверей, ни боровой птицы, и только изредка, нарушая тишину, доносился стук дятла, да иногда слух улавливал стон падающей лесины. С тревожным чувством мы погружались в обширное лесное кладбище. По мере того как обоз углублялся в тайгу, путь становился все труднее и труднее. Но то, что мы видели, не было неожиданностью, так как местные промышленники рассказали нам подробности гибели леса.
Всхолмленная равнина, в клину слияния рек Кизыра и Казыра, а также по долинам Амыла и Нички была совсем недавно покрыта хвойным лесом. Не перечесть, сколько было в этом лесу белки, соболя, птиц, зверей, сколько росло ягод, сколько можно было собрать здесь кедровых орехов и сколько городов, именно городов, можно было выстроить из того леса, что рос на той огромной площади! Но в 1931 году здесь вдруг появилось множество вредителей: пихтовой пяденицы, а также монашенок и непарного шелкопряда. До сих пор еще не ясно, что именно привлекло их в ту тайгу: запах ли пожара, которые многие насекомые улавливают за десятки километров, или что другое, но ясно одно, что вредители нашли там благоприятную почву для существования и размножения.
— И откуда их взялась такая масса!.. — говорили очевидцы-промышленники. — Негде ногою ступить: на ветках, на коре, на земле — всюду гусеницы. Они ползают, едят, точат. Словно густым туманом, окутались паутиной деревья, поредела и пожелтела хвоя на них, лес заглох. К осени тайга покрылась пятнами погибшего леса.
На следующий год вредителей стало во много раз больше, появилось неисчислимое количество и усача. Шли они стеною, оставляя позади себя обреченные на смерть пихтовые деревья, и вся эта масса вредителей за три года погубила более миллиона гектаров первобытной тайги.
Затем появилось огромное количество птиц: кедровки, ронжи, кукушки. Из соседних районов туда пришло множество бурундуков. Эти благородные обитатели леса прекратили распространение вредителей. Птицы питались личинками, бабочками пяденицы; бурундуки поедали усачей, предпочитая их другой пище. В лесу появились злейшие враги вредителей: муха-тахини, телиномус двукрылый. Все же спасти весь лес им не удалось.
Осыпавшаяся хвоя засохших деревьев заглушила жизнь на «полу». Растения, которые любили тень густого леса, погибли от солнца, влажная почва стала сухой, исчез и моховой покров. А как следствие исчезновения растений — вымерли муравьи, покинули родные места рябчики, глухари, ушли в глубь гор звери, и тайга стала мертвой.
Вредители дошли до границы распространения пихтового леса и погибли от голода.
Прошло несколько лет. С погибших деревьев слетела кора, обломались сучья, и уже успели погнить корни. От небольшого ветра деревья падали, заваливали обломками стволов землю, делая равнину труднопроходимой.
Обоз все медленнее продвигался вперед. Люди, расчищая путь, без отдыха работали топорами. С полдня снежная дорога размякла, и лошади то и дело стали заваливаться. В четыре часа вынуждены были остановиться.
Предстояла первая ночевка. Два костра осветили небольшую поляну, на которой расположились биваком. Отдых был настолько желанным, что, забыв про голод и усталость, все с большим рвением бросились расчищать поляну от снега и валежника, таскать дрова и готовить места для ночлега.
Работа на таборе подходила к концу. На огне доваривался суп. Вороха дров, свертки постелей и кухонная посуда дополняли обычную картину. Ужинали недолго, и скоро в лагере все угомонилось. Я подсел к огню и стал делать первые записи в дневнике.
Против меня, за тлеющим костром, сидя спал мой помощник Трофим Пугачев. Бородка тогда придавала Трофиму Васильевичу солидный вид, в действительности же ему было около 30 лет.
А кажется, совсем недавно подростком он пришел к нам за Полярный круг, в Хибинскую тундру. Мы составляли первую карту апатитового месторождения. Жили в палатках на берегу шумной речки Кукисвумчорр. Теперь на том месте раскинулись шумные улицы города Кировска, а тогда был выстроен только первый домик для экспедиции Академии наук; путейцы нащупывали трассу будущей дороги.
Помнится, как-то вечером, когда все уже спали, я сидел за работой. Порывы холодного ветра качали тайгу, шел дождь. Неожиданно и совсем бесшумно откинулся борт палатки, и у входа появился паренек. Я его раньше не видел. С его одежды стекала вода.
— Погреться зашел… — произнес он тихо, несмело.
Я молча рассматривал его.
Незнакомец снял котомку, мокрый плащ и, подойдя к раскаленной печи, стал отогревать закоченевшее тело.
— Ты откуда?
— Пензенский.
— А как попал сюда?
— Мать не пускала, сам уехал, хочу лопарей посмотреть.
Пока я ходил в соседнюю палатку, чтобы принести ему поесть, он свернулся у печи да так, в мокрой одежде, и уснул.
Это был Трофим Пугачев. Начитавшись книг, паренек стремился на север, в глушь, в леса, которые, не видя, полюбил. И вот, убежав от матери, из далекой пензенской деревни, он появился в Хибинской тундре.
Трофим был зачислен рабочим в партию. Просторы тундры, жизнь в палатках и даже скучные горы Кукисвумчорр и Юкспарьек, окружавшие лагерь, полюбились парню.
Так началась трудовая жизнь Пугачева, жизнь, полная борьбы, тревог и успехов.
После окончания работы в Хибинах геодезическая партия переехала в Закавказье. Пугачев вернулся домой. Он увез в деревню незабываемые впечатления о северном сиянии, о тундре, о новой работе.
В тундре Пугачев видел, как только что родившийся теленок оленя следовал за матерью по глубокому снегу и даже спал в снегу. Это удивило его. Он поделился своими впечатлениями со старым лопарем.
— Тебя удивляет, почему теленок оленя не замерзает? — спросил житель тундры. — Говорят, есть на юге такая страна, где на солнце яйца птиц пекутся, вот там как могут жить люди?
В самом деле, как живут люди в жарких странах? Это так заинтересовало любознательного юношу, что в апреле следующего года он приехал на юг, разыскав наши палатки в далекой Муганской степи Азербайджана.
Прошло 15 лет. Жизнь Трофима Васильевича слилась неразрывно с жизнью нашей экспедиции. Быть первым на вершине пика, переходить бурные горные потоки, терпеливо переносить лишения, жить трудом, в постоянной борьбе — вот чем отличался в годы непрерывной работы в экспедиции по исследованию «белых пятен» этот человек.