еще при организации колхоза он был стариком, а в последний год даже линять перестал. И вот перед праздником я заметил, уж больно часто ребята на водопой Пегашку водят, — оказалось, они готовили его к скачкам. Нужно же такое придумать! — и Павел Назарович рассмеялся. — Лошадей запускали версты за три по тракту, а у края деревни, где кончался тракт, натянули ленту. Народу с четырех колхозов съехалось дивно, шутят, спорят, чья лошадь первое место займет. Но вот подняли флаг, и по тракту взвихрилась пыль. Всё ближе, ближе, и наконец показались лошади. Далеко впереди летел Черныш, за ним наш Кудряш, а дальше — все смешалось. Вот уже осталось с полверсты до деревни, а в это время из-за хлебных скирд, что стояли у самой дороги, метров на сто, выскочил впереди Черныша верховой; выровнялся на тракту и давай подгонять лошаденку. Вдруг кто-то крикнул: «Да ведь это Пегашка!», все так и ахнули. Да только узнать его было нельзя; голову вытянул, уши прижал, из кожи лезет, бежит, то и гляди упадает — и дух вон! Откуда у него и прыть взялась! А Черныш уже близко. Народ всполошился: крик, шум. «Давай, давай, Пегашка, нажми еще!..» Детвора следом бежит: тоже кричат за Пегашку. И вижу я, мой внучек на нем сидит, руками и ножонками машет, тужится, вроде помогает ему, а Пегашка — вот-вот рассыплется. Остается три-четыре прыжка Чернышу до ленты, да не поспел, Пегашка на голову раньше пришел. Поднялся спор, большинство за Пегашку: «Ему приз отдать! Пегашка взял!..» — А колхозники, чей был Черныш, разобиделись, вроде за насмешку приняли. И вот, пока спорили да рядились, видим — по улице детвора ведет что-то вроде лошади, через спину перекинута попона, с надписью: «Чемпион Пегашка, победитель Черныша».
Так Пегашку и провели через все собрание. Даже председатель того колхоза, откуда Черныш, после весь день смеялся… А вы говорите — чего я беспокоюсь. Это же такие сорванцы! — закончил рассказ Павел Назарович.
Собираясь на рыбалку, я попросил разбудить меня до рассвета. Однако уснуть сразу не мог. За этим рассказом я увидел постоянство характера Павла Назаровича, его заботу и привязанность к любимому делу. Таежник по натуре, он по-детски привязался к нам, скитальцам, и все мы постоянно ощущали его внимание и заботу. Это была цельная натура — чистая, правдивая, искренняя.
Утром мне нужно было торопиться, чтобы скорее попасть к порогу. На заре таймени неразборчивы в пище, кормятся жадно, что очень кстати рыболову.
Я быстро оделся, плеснул на лицо горсть холодной воды и покинул лагерь. Светало, но долина еще была прикрыта нежной пеленой ночного тумана. Через несколько минут я был у порога.
Я еще не успел наладить спиннинг, как ниже, на стрежне слева, громко плеснула крупная рыба. Еще минута торопливых сборов, и приятный звук катушки прорезал тишину. Первый бросок был неудачен, леска захлестнулась, и блесна, описав в воздухе круг, упала близко возле скалы. А в это время там же, на стрежне, куда именно и хотел я бросить блесну, снова всплеск, второй, третий, и таймень, видимо, поймав добычу, завозился, колыхая плавниками слив.
«Какая досада!» — подумал я, перебегая с края водоема и забрасывая блесну далеко ниже слива. Через минуту я повторил бросок, и шнур, наматываясь на катушку, плавно потянул «Байкал». Вдруг — рывок! Я мгновенно дал тормоз и подсек, но катушка, не повинуясь мне, стала медленно разматываться, а шнур, под напором какой-то тяжести, потянулся влево к стрежню. Вдруг снова рывок, уже более решительный, и я сейчас же увидел, как большая рыба наполовину выбросилась из воды, мотнула головой и пошла ко дну. Этого я больше всего боялся. Дно водоема загромождено крупными обломками пород, что опасно для лески. Даю полный тормоз, но — увы!.. Рыба проявляет страшное упорство. У меня не хватало сил сдерживать нависшую на блесне тяжесть. Рывки усиливались, делались еще более настойчивыми, и, наконец, словно взнузданный конь, рыба метнулась в глубину. От большой нагрузки шнур запел струною. Казалось, вот-вот лопнет дугою согнутое удилище. Завязалась борьба. Напрасны были мои стремления не допустить тайменя до подводных камней. Еще несколько секунд, и я почувствовал, как шнур скользнул по грани чего-то твердого, еще один сильный рывок — и леска освободилась.
— Все! — крикнул я, раздосадованный, и стал наматывать совсем ослабевший шнур. А в это время близко от меня выскочил свечой все тот же таймень. Он перевернулся в воздухе и громко шлепнулся спиной на воду.
Я стоял, словно окаченный холодной водой, не в состоянии еще разобраться в случившемся. Да и когда? Ведь все это произошло буквально в две минуты, с такой быстротой таймень расправился с моей снастью! Рыба ушла с оторванной блесной.
Еще не в силах прийти в себя, я присел на камень. Уже было утро, расползся туман, ни единого облачка не было видно на синеватом куполе неба. Вдруг — всплеск крупной рыбы, и я вскочил.
Куда только я не забрасывал свою вторую металлическую приманку, вооруженную острыми крючками?! Она бессчетное количество раз пересекала водоемы, избороздила сливы, словно волчок, вертелась по стрежню. Сквозь мутноватую воду я видел, как соблазнительно играла блесна, колыхаясь блеском в водоеме. Но ни таймень, ни ленок не брали ее, будто все они покинули водоем или объявили голодовку. А в душе все больше росла досада и на себя, и на сорвавшегося тайменя, и на солнце, что так быстро поднималось в небо.
Я сменил «Байкал» на «ложку» с красным бочком, побросал ее немножко и уже без надежды на успех поднялся к воротам порога.
С вершины правобережной скалы, куда я зашел, был хорошо виден весь порог. От шума, что непрерывной волной вырывался снизу, ничего не было слышно. Тут не узнать Кизыра, сколько таится в нем силы! Но слишком крепок гранит, что перерезал ему путь. Вначале он набрасывается всей силой потока на противоположную скалу и, захлебнувшись собственной волной, устремляется вниз, в горло узких ворот, скользит по им же отполированной поверхности скалы и с безнадежным стоном бросается с высокого порога в омут. В водовороте ничего не видно, словно в котле все пенится, кипит. Но ниже скалы разошлись, и, уставшая от невероятной встряски, река отдыхает, образуя тихий водоем.
Несколько минут я стоял в нерешительности — что делать дальше: идти в лагерь или еще порыбачить? Время, как на грех, летело быстро, и солнце, поднявшись высоко над горами, заливало долину приятным теплом. Возвращаться с пустыми руками не хотелось, но и поймать тайменя в это время дня трудно. Рыба после утренней кормежки уже отдыхает в глубине водоема. Разве только какой-нибудь шальной попадется или тот, которому на утренней охоте не везло. Все же я решил еще раз попытаться поправить свои дела. «Хотя бы пару ленков принести к завтраку», — думал я, спускаясь к омуту.
Снова зашумела катушка, и блесна, описывая полудугу, падала то далеко внизу, то у противоположной скалы, но все безрезультатно. Вдруг — знакомый рывок. Я подсек раз, второй и вижу, как у края омута, взбивая пену, вывернулась крупная рыба. Она еще раза два появилась на поверхности, затем рванулась вперед к нижнему водоему. Нужно было, как и прежде, не допускать до подводных камней, иначе оборвется. Удилище с трудом сдерживало тяжесть, и казалось, что вот-вот треснет или разлетится на составные частицы. Мощными ударами хвоста рыба в брызги разбивала пену. При всякой попытке тайменя уйти в глубину я, рискуя оборвать шнур, выводил его на поверхность. Наконец, потеряв надежду избавиться от крючков в водоеме, он бросился вниз по сливу. Я послабил тормоз, и рыба забилась еще сильнее. Она через каждые пять метров выскакивала из воды, в бешенстве мотала головой, и так, словно прыжками уходила все ниже и ниже. Более ста пятидесяти метров отдала катушка шнура, и я с тревогой посматривал на остаток. Вдруг леска ослабела. Я мгновенно крутнул катушку, и тяжесть, повисшая на блесне, к моему удивлению, стала медленно подаваться за шнуром. Таймень растопырил плавники и, бороздя ими воду, неохотно, словно чурбан, тащился вверх.
Еще минута напряжения, и он оказался выше слива. Снова всколыхнулась вода. Рыба метнулась в одну, потом в другую сторону, выскакивала на поверхность, била хвостом.
— Тащите, что вы делаете, уйдет… — вдруг послышался голос повара Алексея. Он подбежал к краю скалы, на которой я стоял, стал махать руками, подпрыгивать и кричать:
— Уйдет, ей-богу, уйдет…
Не знал я, что в нем жила душа истинного «болельщика». Казалось, в эти минуты для него ничего другого не существовало. Он то приседал на корточки, то высоко подпрыгивал, подражая тайменю, так же, как и тот, махал головой, будто и он был пойман на блесну.
Более пятнадцати минут продолжалась борьба, после чего рыба ослабела. Она поворачивалась кверху брюхом, всплывала на поверхность и слабо работала плавниками, а через пять минут я, уже без усилий, подвел ее к берегу.
— Ну и ротище, глянь-ка, — кричал Алексей, заглядывая под скалу. — Да ведь она икряная! — продолжал удивляться он. — Икра с лучком! Хорошо?
В этот момент рыба вдруг вывернулась и метнулась в глубину водоема. Алексей машинально схватил руками шнур и так натянул, что тот лопнул. Таймень всплыл на поверхность и, еще не веря, что получил свободу, легко покачивался на волне. Но вот он зашевелился, повернулся на спину и, словно очнувшись, бросился вниз, а Алексей уже бежал следом за ним по берегу, охал, кричал, ругался…
Я вернулся в лагерь. На берегу стояла окутанная паром баня. Кто-то хлестал себя веником и — не то от удовольствия, не то от жары — кричал во все горло. Курсинов и Патрикеев стирали, Козлов развешивал белье, а Павел Назарович, надев очки, мастерил «обманку» для ловли хариуса.
— Неудача? — спросил он меня, не отрывая взгляда от крючка.
Я не ответил.
Кроме досады, у меня ничего не осталось от этой рыбалки.
Так как все уже позавтракали, мне пришлось дожидаться Алексея. Я сложил свои снасти и хотел было заняться чем-нибудь, как увидел идущего по берегу повара. По его осанке, по тому, как уверенно он шагал по гальке, как высоко держалась его голова, я догадался, что у него за спиною таймень. Заметив Алексея, товарищи бросили работу и, еще не зная, почему так торжественно возвращается Алексей с рыбалки, заулыбались.