ной же, собирая воды тающих снегов со склонов своей долины, он представляет собой грозный поток.
Выискивая брод, нам пришлось с полчаса ходить вдоль берега, пока не оказались у самого устья. Еще не успели выйти из чащи, как с высоты донесся легкий шум крыльев. Это невысоко над нами пролетела скопа.
Видимо, заканчивая утреннюю кормежку, птица делала облет своих владений. Летела она тихо, лениво покачивая огромными крыльями. Глядя на ее спокойный полет, можно было подумать, что она совершенно равнодушна к окружающей обстановке. Но это не так.
Мне неоднократно приходилось наблюдать скопу в ее родной стихии. Это большой хищник. О его размерах можно судить по размаху крыльев, которые у некоторых из них достигают ста семидесяти сантиметров, — почти степной орел. Сколько восхищения вызывает она у человека своей приспособленностью к той среде, в которой ей приходится жить. Скопу можно считать речной птицей, хотя она совершенно не умеет плавать. Несмотря на это, вряд ли кто из птиц может поспорить с ней в той ловкости, с какой она ловит в воде рыбу. Но еще поразительнее у нее зрение. Трудно представить, как она замечает в воде даже десяти-двадцатисантиметровую рыбку — хариуса, с высоты ста и более метров, да еще сквозь речную волну.
Увидев птицу, мы затаились у края чащи. Скопа метров через пятьсот сделала небольшой круг и, не замечая нас, стала приближаться. Ее полет по-прежнему был спокоен, только подвижность головы выдавала то напряжение, с каким она наблюдала за рекой. Пронизывая своим острым зрением толстый слой воды, она видела все, что творилось на дне быстрого потока. От взгляда скопы не спасает рыбу ее защитная окраска. Вот она у самого слива. Вдруг птица на мгновенье замерла и, свернув крылья, камнем упала вниз. У самой воды хищник выбросил далеко вперед свои лапы; раздался громкий всплеск, еще секунда, и птица, шумно хлопая крыльями, оторвалась от воды. В ее когтях трепетал большой хариус.
— Ловко!.. Видел? — сказал Прокопий, кивнув в сторону улетающей птицы.
Из всех птиц, питающихся рыбой, пожалуй, только скопа ловит ее когтями. Как мне приходилось неоднократно наблюдать, бросается она в воду против течения, а пойманная ею рыба всегда была обращена головою в сторону полета, то есть вперед. Это показывает, с какой поразительной быстротой и ловкостью этот хищник нападает на рыбу. Проворный хариус даже не успевает отскочить или повернуться, как уже оказывается пойманным ею.
Мы свалили кедр и по нему перебрались на правый берег. Солнце было высоко. К нему после холодного утра потянулись ростки зелени, заметно покрывшие небольшие поляны. Подлесок уже выбросил нежные листочки; пройдет еще несколько дней, и зелень оденет долину в летний наряд.
Ближе к горам смешанный лес заметно уступал место кедровому. Словно широким поясом, кедровник обнимает на необозримом пространстве склоны Восточного Саяна. Несомненно, кедровый лес является богатством этих гор.
Шумно бывает в кедровом лесу осенью, во время сбора урожая. Им занимаются многие обитатели тайги. Накапливая жир, бродят по лесу медведи. Бурундуки, делая запасы на зиму, суетятся от зари до зари по земле. Они шелушат шишки, таскают орехи в свои подземные кладовые и там укладывают их в строгом порядке. Кого только не увидишь в это время в лесу! Даже хищники: росомаха, соболь и те считают кедровые орехи своим лакомством. Выискивая чужие запасы, они шарят по кедровнику, оставляя на зеленом мху отпечатки своих лапок. Но, кажется, только одной кедровке не впрок идут орехи. Ест она их жадно и много, но никогда не жиреет. Зато в кедровых лесах она выполняет благодарную роль садовника. Сорвав шишку и набив свой зоб орехами, кедровка уносит их иногда очень далеко: на вершины гор, на дно цирков, в ущелья. Там кедровка прячет орехи в мох, под валежник, между камней, словом, куда попало, и возвращается в кедровник за новой порцией. Так всю осень, пока тайга не покроется глубоким снегом. Вряд ли она все свои похоронки использует. Оставшиеся орехи служат посевным материалом. Растущий кедровый лес в подгольцовой зоне и обязан своим появлением главным образом кедровкам, а также бурундукам и другим обитателям тайги, обладающим способностью прятать орехи.
Однажды осенью, поднимаясь на высоченный голец Типтур (Олёкма), мы присели на россыпи отдохнуть. Вдруг послышался шум крыльев. Это пролетала мимо кедровка. Она уселась метрах в ста на землю и, не обращая внимания на нас, стала шелушить принесенную ею стланиковую шишку. В бинокль я видел, как ловко кедровка отбрасывала шелуху и глотала орех за орехом. Ее и без того переполненный зоб так раздулся, что птица потеряла свою обычную форму. Покончив с шишкой, она сделала несколько прыжков и, изрыгнув орехи, прикрыла их сорванным там же мхом. Затем кедровка почистила свой клюв о камень, взбила перышки и с радостным криком вернулась в стланики. Она и не подумала, что ее похоронки сейчас же достанутся нам. Оказалось, что орехи птица спрятала в старый след сокжоя, когда же мы пошли по следу, хорошо заметному на мху, то нашли еще две кладовых, неумело прикрытых ягелем. Возвращаясь, метров через полтораста мы опять увидели летящую кедровку. Птица спустилась на прежнее место и, к нашему удивлению, спрятала принесенные орехи все в тот же след. Так эта птица рассаживает кедровые леса и стланиковые заросли.
Когда солнце достигло зенита, мы уже поднимались по крутому откосу на верх Мраморного хребта. Все чаще нам стали попадаться россыпи, украшенные темными лишайниками, да скалы. Шли тихо, рассчитывая где-нибудь на солнцепеке увидеть изюбра. Любят эти звери весною жить в залесенных скалах. Днем они обычно нежатся на солнце, примостившись на верху обрыва, откуда всегда открывается широкая панорама гор. Часами они лежат неподвижно, но чуть что подозрительное — звери исчезают. Вечером же и утром изюбры пасутся, лазают по карнизам, по расщелинам и открытым увалам.
Поведение Черни подсказывало нам, что где-то близко есть звери. Он часто останавливался и, натягивая поводок, тянул носом воздух, обнюхивал кусты, камни. В одном месте, переходя разложину, Прокопий вдруг остановился и, показывая на перевернутый камень, сказал:
— Утром медведь ходил, изюбрей тут не будет.
И действительно, мы нигде не видели их свежих следов. Но, поднявшись выше, нам все чаще попадались перевернутые колоды, взбитый мох, а в одном месте мы увидели и отпечатки лапок медвежат. На этом залесенном склоне жила медведица с малышами, и изюбры не замедлили покинуть его.
Чем выше мы поднимались, тем положе становился отрог. Мраморные горы имеют тупые или сглаженные вершины. Они усеяны россыпями и украшены сложным рисунком из ягеля, моха, рододендронов и пятен снега. С этих гор открывается широкий горизонт на окружающие хребты, которыми мы не раз уже любовались с Чебулака, Надпорожного. Многие гольцы нам были хорошо знакомы и служили ориентирами в экскурсиях.
Выбравшись на одну из южных вершин, я сейчас же принялся делать зарисовки, а Прокопий, усевшись рядом, молча наслаждался горной панорамой. Нам нужно было с Мраморных гор взглянуть на рельеф Пезинского белогорья, изучить его и наметить на нем наивысшую точку для геодезического пункта. Попутно мы осмотрели и проход по Кизыру.
Выше третьего порога Кизырская долина заметно расширяется. Река, прижимаясь к правобережным отрогам, образует неширокую полоску равнины, ограниченной с юга хребтом Крыжина. Мы должны были воспользоваться этой равниной, чтобы с караваном продвинуться по ней до крутых склонов Фигуристых белков.
Когда я окончил работу, мы спустились к кромке леса и там заночевали. Пока я устраивал постель, Прокопий вскипятил чай, отварил кусок тайменя.
— Ты чего шаришься? — крикнул Прокопий на Черню, который никак не мог подыскать себе место. Вначале собака улеглась на камнях, но через полчаса пришла к огню и примостилась между нашими постелями. Не прошло и десяти минут, как Черня снова встал, походил вокруг костра и стал рыть лежбище в корнях под соседним кедром. Что-то тревожило его. Я встал и посмотрел на небо. Черные свинцовые тучи спустились над восточными хребтами. Словно из бездны, глухо доносились предупредительные удары грома. Мы не спали. Умное животное, свернувшись в клубок, тревожно следило за окружающим. Вдруг пронесся ураган ветра. Застонал лес, склонили до земли тупые вершины кедры. Непроницаемой стеной надвинулась темнота.
Еще минута, и над нами блеснула молния, раздались чудовищные удары грома. Будто вздрогнул голец. Черня вскочил и стал испуганно оглядываться.
— Гроза… — сказал Прокопий, не отрывая взгляда от костра.
Буря усиливалась, не гасла молния, удар за ударом катились разряды. Волной хлестнул ливень, костер погас, и мы, схватив рюкзаки, бросилась вниз. Хорошо, что молния освещала нам путь.
Жутко бывает ночью в горах, когда над головой бушует гроза и огненной чертой молния прорезает свод черного неба. Вы беспомощны что-либо противопоставить этой ужасной стихии. Но в этот раз, видимо, только мы одни оказались застигнутыми врасплох непогодой, а звери и птицы — еще с вечера укрылись в надежных местах.
Сбежав вниз, мы неожиданно оказались возле обрыва. Спускаться дальше было опасно. Пришлось искать защиты под кедром, и мы прижались к стволу. Вдруг сквозь шум снизу донесся странный звук — не то рычание, не то какая-то возня.
— Слышал? — спросил, толкнув меня локтем, Прокопий и стал на ощупь искать ружье.
Снизу все яснее доносился рев. Я схватил штуцер, и мы еще долго стояли, не в силах разгадать, что же происходило под обрывом.
Наконец буря пронеслась, стихла гроза, но из-за хребта еще долго доносились отголоски затихающих разрядов. Притихла и возня зверей. Нужно было немедленно развести костер, чтобы отогреться. Но как это сделать, когда все кругом мокрое. Мы надели рюкзаки и пошли по косогору в поисках сушника. Но нам попалось дупляное дерево. Пришлось срубить его, достать из средины трухи и развести костер. Скоро пришел и Черня, весь мокрый и продрогший.