Спадая огромными скалами к Кизыру, против меня красовался многоглавый Фигуристый голец. На противоположном берегу веером раскинулся Кинзилюкский, а за гольцами, в узкой панораме Кизыра, виднелись нагромождения пиков, цирков и скал. Наш путь шел туда, в гущу обнаженных пород, на снежные вершины. Но прежде чем идти туда, в синеватую даль, нам предстояло обследовать Фигуристые белки. Я долго смотрел на их вершины, они спокойно дремали под охраной глубоких расщелин и черных узорчатых скал. Кругом на подступах лежал снег. Всякий раз, когда я хотел взглядом наметить путь на вершину гольца, мой взор обрывался у недоступных стен белков.
Мои наблюдения были прерваны вдруг налетевшим шумом. Я обернулся и увидел, как скопа, силясь оторваться от воды, громко хлопала крыльями. Еще несколько отчаянных взмахов, и птица взлетела вместе с крупным хариусом. Зажатая в когтях рыба махала хвостом, извивалась, полет скопы был неровным.
Я пошел берегом, следом за птицей, и за поворотом увидел ее гнездо. Оно было устроено из толстых прутьев на сухой вершине кедра, растущего на утесе. Я только подошел к нему, как из-за следующего кривуна появилась скопа. Птица с ходу уселась на сучок и стала клювом разрывать принесенную рыбу. Два птенца, видимо, еще не оперившиеся, при ее появлении начали издавать нетерпеливый писк и с жадностью поедать куски рыбы, поочередно вкладываемые им в рот взрослой птицей. Когда все было разделено, скопа вытерла о веточку свой клюв, встряхнула перья и улетела вниз по реке. А птенцы, положив на край гнезда свои желторотые головы, молча ждали очередного прилета.
Скопа всегда устраивает свое гнездо на берегу и в таком месте, откуда хорошо видна река. С первых же дней, как только появятся на свет птенцы, они видят перед собою воду. Река — их родина. С детства они уже знают, что длительный голод наступает в период, когда вода в реке мутнее и когда по ней плывет много коряжника. Мелкая же и чистая вода в реке, наоборот, приносит им обилие пищи.
Когда я вернулся в лагерь, караван давно уже пришел и лошади, отдыхая, окружали дымокур.
Увидев сумку с хариусами, все стали вырезать удилища, доставать лески, налаживать обманки.
— Ты куда собираешься? А обед кто будет варить? — удерживая Алексея за руку, спросил Мошков.
— Пантелеймон Алексеевич, ей-богу, на минуточку! Я только два раза заброшу и вернусь, — взмолился Алексей. — Ты ведь не рыбак и не поймешь, что за удовольствие удить хариусов…
— С каких это пор ты стал рыбаком? — допытывался Мошков.
— Душа-то у меня рыбацкая от рождения, только поздно определилась, — ответил Алексей и, переменив тон, стал просить Мошкова, чтобы тот приготовил за него обед.
Когда обед был готов, я пошел звать рыбаков. Все они собрались на устье Паркиной. Не у дел был только Алексей. Он, не вытащив ни одного хариуса, оборвал мушку.
— Шейсран, ну дай ты мне один разок забросить… — приставал он к Самбуеву.
— Сам такой удовольствия надо… — отвечал тот, хотя тоже ни одного хариуса не поймал.
После обеда, который на этот раз полностью утолил наш голод, лица у всех посветлели. Давно в лагере не было такого оживления, и мы, забыв про невзгоды, стали готовить вьюки для завтрашнего дня.
Я рассказал Павлу Назаровичу, что видел на реке скопу.
— Это хорошо, что близко у стоянки живет «рыбак», он поможет нам определить погоду, наблюдать только надо за ним.
Утром мы должны были начать подъем на Фигуристый. Но погода снова испортилась: по небу ползли облака, ожидался дождь. Идти на голец было рискованно. Я начал подумывать, не отложить ли поход до следующего дня. Так — в нерешительности — мы пробыли до двенадцати часов.
Павел Назарович как только встал, осмотрел внимательно небо, прислушался к тишине, окутавшей лес. Потом ушел на реку и, вернувшись оттуда, сказал:
— Дождя не будет. Скопа только один раз появилась и больше не прилетела. Надо идти… — сказал он уверенно и стал собираться.
А небо все темнело, и грознее кучились облака. Казалось, что природа уже смирилась с тем, что будет дождь, но у нас не было основания не верить старику.
— Ну, Павел Назарович, если твоя правда и дождя сегодня не будет, мы соорудим тебе памятник на вершине Фигуристого и сделаем надпись: «Лучшему саянскому синоптику П. Н. Зудову», — сказал Прокопий.
— Кто его знает, соорудите или нет, но дождя не будет, — уверенно ответил старик.
Груз разместился в пяти вьюках. Самбуев должен был сегодня же возвратиться в лагерь с лошадьми и завтра принести нам под голец свежей рыбы. Собираясь в поход, мы еще рано утром поставили сети.
В два часа перебрались на правый берег Паркиной речки и тронулись к Фигуристому. За узким проходом, по которому река пробивается к Кизыру, показалась широкая разложина, покрытая кедровой тайгой. Спускающиеся в нее крутые откосы гольца поросли кустарником, а выше лежали поля снега. Он разбросан всюду: по щелям, в тени скал, по вершинам распадков. Такое расположение снегов в сочетании с темными откосами, россыпями и бледно-желтым ягелем придавало гольцу своеобразную красоту.
Наметив подъем, мы уже приближались к подножию Фигуристого. Вдруг по ущелью гулко прокатились громовые раскаты. Павел Назарович, пораженный неожиданностью, стал оглядываться, еще не веря, что это настоящий гром. А в это время из-за хребта навалилась черная туча и за дождевой завесой скрылись вершины гор. Мы остановились.
— Дождь, Павел Назарович, — сказал Мошков.
— Может, и будет, — ответил старик с виноватой улыбкой. — Обманула, значит, скопа, зря тронулись…
Еще минута, и пошел проливной дождь. Мы повернули назад и укрылись под скалою у самого берега Паркиной. Сверкала молния, а следом взрывались громовые раскаты. В ущелье стало темно. Огненные стрелы, прорезая свод, обрисовывали на миг контуры грозных туч и ближних скал. Рев и грохот не прекращались ни на миг. Казалось, взбунтовался голец и, преграждая нам путь, рушил скалы, заваливал обломками ущелья и проходы.
Мы прикрыли палаткой вьюки и сами спрятались под ней.
Через час грозовая туча отдалилась, стихли разряды, посветлело, но дождь все не унимался. Он не дал нам заготовить дрова и поставить палатку. Наступила ночь.
Кто-то выглянул из-под брезента и ахнул от испуга. Вода вышла из берегов и уже подбиралась к нам. Все вскочили и, не обращая внимания на дождь, стали перетаскивать вьюки выше на россыпи; туда же вывели и лошадей. На реку было страшно смотреть. Сметая преграды, она пенилась, ревела. Плыли кусты, мусор и смытые водою деревья.
Павел Назарович сидел молча. Было неловко и нам и ему. Но все слишком уважали старика, чтобы упрекать его за ошибку. Теперь мы надеялись на ветер, что он разгонит тучи.
В полночь дождь действительно перестал. Послушные ветру тучи удалились, но мы принуждены были коротать ночь на россыпи, так как пленившая нас река все еще бушевала по ущелью.
Рано утром все были на ногах. Вода спала. Всюду на берегу виднелись следы наводнения. Мы вернулись в лагерь. Павел Назарович и Лебедев пошли смотреть сети.
Вскоре оттуда послышался радостный крик Павла Назаровича:
— Не обманула! Не обманула! Идите все сюда! Скорее!
Не понимая, в чем дело, мы побежали на берег. Над вытащенной из воды сетью стоял в раздумье Лебедев.
— Вот, смотрите! — И Павел Назарович развернул сеть.
В ней лежала мертвая скопа. Она, видимо, вчера утром запуталась в сети вместе с пойманным ею большим хариусом.
— Не обманула бы она, если бы не такое несчастье… — сказал Павел Назарович. И лицо его посветлело.
На Фигуристых белках
— Поднимайтесь!.. — услышали мы голос дежурного, и в лагере все пришло в движение.
Я вышел из палатки и по привычке осмотрел небо. Наша жизнь в горах, как и всякое путешествие, во многом зависит от погоды, а в последнее время погода нас не баловала — шли частые дожди. Но в это утро все предвещало ясный день. Лучи только что пробудившегося солнца осветили небо и серебристым блеском залили снежные громады гор. Еще минута, и они, прорвавшись между скученных вершин, упали на дно ущелий. Находившийся там ночной туман вдруг закачался и на глазах стал исчезать.
После завтрака мы сразу же стали вьючить лошадей и через час уже пробирались с караваном к подножию Фигуристых белков.
Хорошо в лесу в начале июня. Обильно выпавшие в последние дни осадки окончательно пробудили жизнь растений и вызвали буйный рост. Будто споря между собою, незабудки, огоньки, ветреницы тянулись к солнцу и, разбросав по сторонам листья, старались приглушить соседей своей тенью. Цветы, украшающие густой травостой, в солнечный день переполняют воздух нежным запахом. Кусты смородины, малины, бузины уже покрылись ярко-зелеными листьями. Черемуха и рябина оделись в пышный наряд и разбросали далеко-далеко по лесу аромат своих цветов. Всюду попадались птицы: поползни, овсянки, мухоловки, пеночки, синехвостки, дрозды. Одни из них шныряли по кустам, добывая пищу, другие еще суетились, устраивая семейный уголок, а любители услаждать своих подруг песней — пели без умолку, бессчетное количество раз повторяя один и тот же мотив. Тысячи насекомых, оживших после непогоды, кружились над нами.
В полдень мы достигли подножия Фигуристых и расположились лагерем под самой крутизной, куда еле взобрались с завьюченными животными. Палаток не ставили. Весь груз сложили под кедром, росшим среди каменных глыб. Лошадей сразу же отправили с Самбуевым обратно, а сами начали готовиться к подъему.
В два часа, загрузившись тяжелыми поняжками, отряд начал подниматься на вершину белка. Подъем был продолжительным и трудным. Густая растительность, покрывающая склон гольца, изматывала наши силы. Заросли ольховника, желтой мохнатой березки да ерника переплетали проходы. Под их тенью сплошным, вечнозеленым ковром раскинулся бадан; растет багульник и местами — кашкара. Но крутые склоны Фигуристых почти голые. Там все уничтожается снежными обвалами. О них свидетельствуют глыбы снега, сложенного гармошкой на дне лощин и у подножия белка.