Появившись на свет среди живописной природы, теленок-сокжой первые дни своей жизни проводит в одиночестве. Чтобы не выдать своим присутствием малыша, мать обычно на день покидает его, а тот забивается в кусты или залегает в мох и терпеливо коротает день. Вы не услышите его крика, а если он и встанет, то всего на минуту и, видимо, под действием страха, снова прячется. Редко кому приходится видеть в это время самку с теленком.
Когда на горы ляжет вечерняя прохлада, потемнеет, исчезнет комар, невидимой тропою мать придет к малышу и пробудет с ним до утра. Их ночные прогулки очень коротки: самка боится оставить на траве след малыша. Если он еще маленький, иногда самка кормит его, ложась на землю. В таком положении он сосет ее сзади, пропуская свою мордочку под приподнятую ногу матери. Когда же они отдыхают, теленок неизменно лежит у ее головы; это присуще и другим зверям. Кормит она его и днем.
Хочется отметить еще одну особенность. Ни один из зверей не боится так гнуса, как дикий олень. Его нервирует даже звук, который издает паут во время полета. В ясный летний день полчища этих отвратительных насекомых появляются с утра, как только исчезнет роса, и сокжои принуждены спасаться от паута бегством. Они спускаются к реке, несколько километров бегут по воде или тайге, затем бросаются на белогорье, носятся по отрогам или ложатся в снег. Так у них проходит весь день, пока не стихнет паут. Природа не зря наградила телят этих животных способностью прятаться, разве смогли бы они следовать за матерью при такой беготне?!
…Утром мы встали до солнца и сразу же ушли к той разложине, где вчера выслеживали сокжоев, но там никого не было. И этот день оказался неудачным. На крутом увале, обросшем густой травою, нам попались две самки изюбров. Животные, не замечая охотников, спокойно паслись, а мы обошли их сторонкой и скрылись за узкой полоской кедрачей. В это время года все самки уже имеют малышей и охота на них ничем не может быть оправдана. Несколько позже преследовали медведя: он завел нас в такие трущобы, что мы и не рады были охоте. Видели трех молодых сокжоев, даже стреляли, но неудачно. В три часа пришлось возвратиться ни с чем.
Над нами не было солнца. Серые облака, казавшиеся необычайно легкими, ползли низко, задевая вершины гор. Появилось много комара. Отбиваясь от него, мы продолжали подниматься на Фигуристый. А облака, набухая, спускались ниже, они скоро накрыли нас, и все окружающее исчезло в их беспросветной мгле.
Оказавшись на одной из вершин, мы с Прокопием были свидетелями того, как под нами тонули в мутном облачном море горы. Какой-то хищник, видимо, беркут, парил высоко-высоко над обнаженными вершинами, демонстрируя перед нами силу могучих крыльев. Его полет был спокойным. Появление под ним облаков и исчезновение обычной панорамы, которую он видел всегда с высоты полета, не смущало хищника. Несколько позже мы видели, как он, продолжая описывать круги, медленно спустился и исчез в непроницаемом тумане. Это поразило нас. Неужели зрение позволяет ему видеть предметы далеко сквозь гущу облаков?! Тот факт, что птица не приземлилась к скалам, когда они были обнажены, и не села на один из торчащих поверх тумана пиков, а спустилась именно в туман, пожалуй, служит доказательством поразительной зоркости этого хищника.
Мы не дождались, когда рассеется туман, ушли к своим. Это и выручило нас тогда. Спустившись на дно седловины, туман совсем неожиданно поредел, и перед нами, словно выросший из земли, появился изюбр. Я еще не успел рассмотреть его, как раздался выстрел Прокопия. Зверь упал на землю. Это был молодой самец. Мы его освежевали и, захватив по стегну, ушли с тяжелыми поняжками наверх.
Нас встретили радостно, и Алексей, уже давно не занимавшийся своим прямым делом, повеселел. Кто-то раздул огонь, появилась посуда, и скоро на огне забушевал котел, доверху наполненный мясом.
За время нашего отсутствия товарищи подняли на белок весь груз, кроме леса. На месте постройки лежали: куча битой щебенки, цемент, груды плоских камней и стояла форма для литья тура. Словом — все было готово, чтобы украсить гордую вершину Фигуристого белка геодезическим знаком.
Пользуясь хорошей видимостью, я после непродолжительного отдыха занялся технической работой. Мне нужно было наметить ряд вершин, которые придется посетить в ближайшие дни. Из всего, что было на фоне голубого неба, я прежде всего выбрал один, хорошо заметный по внешней форме, двуглавый пик. Он находился в главном узле Восточного Саяна. Левее, на стыке Манского и Канского белогорий, был виден тупой голец, тот, что я наблюдал с Мраморных гор. С него, как мне казалось, можно будет рассмотреть все окружающие его горы и северные склоны Саяна. Хорошо вырисовывались голец Кальта и Пирамида — главная вершина Канского белогорья. С Фигуристого я впервые увидел Грандиозный. Этим мощным гольцом заканчивается далеко на востоке хребет Крыжина.
Через час, под действием каких-то атмосферных явлений, лежащий под нами туман вдруг взбунтовался. Он стал подниматься, густеть, и к вечеру пошел дождь. Мы натянули палатку между двух камней, и, сбившись под ней, уснули, убаюканные шумом падающих капель дождя. Но в полночь все внезапно проснулись. Налетевший ветер сорвал палатку. Вокруг было темно, дождь усилился. Он шел волнами, обильно поливая горы. Пока ставили палатку да укрепляли ее, все вымокли. Но и этим не кончилось наше бедствие. Не успели укрыться от дождя, как под нами образовался ручей, принесший нам немало хлопот.
Утром Прокопий с двумя товарищами ушел за мясом, а мы спустились вниз, чтобы вытащить на белок лес для пирамиды. Это самый тяжелый труд. Можно легко себе представить скалистые вершины Саянских гор, изрезанные лощинами и покрытые россыпями, по которым тяжело подниматься с рюкзаками за плечами. Но взобраться на эти вершины с бревнами куда тяжелее и опаснее. Тут нужна исключительная осторожность. Поскользнись — и бревно придавит тебя; особенно опасно, когда поднимаешься с ним по крутым россыпям, один неуверенный шаг — и можешь свалиться. Таким тяжелым физическим трудом геодезисты оплачивают свою любовь к вершинам гольцов и тем незабываемым панорамам, которыми они любуются с этих высоченных пиков, где строят свои пункты.
К вечеру работа на Фигуристом была закончена. Куда-то на запад умчались тучи. Солнце оставило горы. Темные тени оконтурили долины, скалистые ущелья и складки, которые, словно морщины, густо покрывают склоны гольцов. Еще полчаса, и на нашей пирамиде, что украшает и по сей день суровую вершину белка, погас последний луч заходящего солнца.
Рано утром мы покинули белок и в три часа дня были в лагере. Наша надежда встретиться там с Пугачевым не сбылась, хотя его отряд должен был быть на устье Паркиной речки уже несколько дней назад.
— А у Гнедушки жеребенка родился, со звездочкой, — встречая нас, сообщил Самбуев.
Нужно было видеть лицо Шейсрана. Сколько радости! Мы всегда удивлялись его заботливости и привязанности к лошадям. Он был истинным табунщиком. Самбуев мог отдать свою лепешку любому Горбачу и остаться на день голодным; из-за лошадей он был готов поссориться с каждым из нас. Даже лукавая Маркиза и та видела в нем своего покровителя.
Остаток дня мы использовали на баню — это была единственная возможность угасить зуд на теле от укусов комара.
У лабаза
Оставив на устье Паркиной речки записку Пугачеву с указанием двигаться дальше до лабаза, мы утром выступили в поход, взяв направление на восток, вдоль Кизыра.
Караван продвигался медленно. Разведчики, стуча топорами, выискивали проход; где-то позади, подбадривая лошадей, кричали погонщики. Это был первый день появления паутов.
С явным нетерпением все ждали того часа, когда мы дойдем до своего лабаза. Там нас ждала заслуженная передышка и… наконец-то, достаточно пищи и табака. Какие только растения наши курильщики не употребляли взамен махорки! Листья ревеня они сушили с цветами багульника, бадан мешали с корой тополя и т. д.
А за Павлом Назаровичем ухаживали как за красной девицей. Никуда он не мог скрыться от их взглядов, от их готовности услужить чем-либо. Старик благодаря своей бережливости был самым богатым человеком. Его сумка с крепким домашним самосадом, заметно опустевшая, выглядела еще очень соблазнительно, а трубка просто раздражала курящих. К ней тянулась скрытая, но строго соблюдаемая всеми очередь. Не успеет старик докурить, как из трубки кто-нибудь уже выскребает пепел. Я долго не мог понять, в чем тут дело. Меня заверяли, что пепел придает листьям, которые они курили, запах табака. И только позже, когда у Павла Назаровича в сумке почти ничего не осталось, выяснилось, что он, сочувствуя им, нарочно недокуривал трубку, а те делали вид, что пользуются только пеплом. Когда же трубка была выброшена стариком, курильщики сейчас же подобрали ее, словно какую-то драгоценность. Она была немедленно мелко-мелко искрошена, разделена между курильщиками, и ее постигла та же участь, что и траву, которую курили, — она сама была раскурена.
Между тем продвижение наше продолжалось. Все мы с нетерпением дожидались, что вот-вот появятся затесы на деревьях, ведущие к лабазу. Вдруг в лесу, где-то у реки, послышался отчаянный лай собак. Только теперь мы заметили отсутствие Левки и Черни. Спустя несколько минут ко мне подбежал Прокопий.
— Зверя держат! — крикнул он и бросился на лай.
Я побежал за ним. Его длинные, словно ходули, ноги перелетали через колодник, ямы, а поляны он пересекал огромными прыжками. Я старался не отставать.
У толстого кедра Прокопий вдруг задержался. Он сорвал с ветки черный мох, выдернул одну нитку и, приподняв ее, стал наблюдать. Нитка, покачиваясь, заметно отклонялась вправо, показывая, в каком направлении движется воздух. Выяснив это, мы стали подбираться к зверю с противоположной стороны. Иначе непременно бы угнали его своим «духом». Собакам трудно удержать зверя, если он уловит запах приближающегося человека.
Теперь шли не торопясь, посматривая вперед и с трудом сдерживая все нарастающее волнение. Попалась речная протока, пересекли густой тальник и сквозь поредевшие кусты увидели берег Кизыра. Собаки продолжали неистовствовать. Глухо, злобно ревел зверь.