Я склонился к голове и приоткрыл тощие губы. Там, между старых расшатанных зубов, торчала щепотка свежей травы.
Мы обвели стороной все еще похрапывающих лошадей и стали спускаться вниз к серебристой реке, что змейкой тянулась по темному фону кедровой тайги.
Вот они, те «дорожники», что проложили тропы по Восточному Саяну.
Мы продолжали подниматься по Березовой речке. Поздно вечером наш маленький караван подошел к первому правобережному притоку. Тропа затерялась, и мы, не найдя брода, решили заночевать. Как только было выбрано место для стоянки, развели костер, расседлали лошадей, и приютившая нас поляна оживилась людским говором да стуком топоров. Хотя наш ужин состоял не из изысканных блюд, не было хлеба, сахара, но после утомительного перехода копченая рыба, черемша и чай показались необыкновенно вкусными.
В последние дни путешествия я обычно вставал с рассветом, сразу завтракал и, отдав необходимые распоряжения, отправлялся вперед. В этих экскурсиях Черня был неизменным моим спутником, а с собакой не чувствуешь в тайге одиночества. На случай встречи с медведем у меня за плечами висел штуцер. Всегда под рукою была тетрадь, куда я заносил свои записи и зарисовки, а для утоления аппетита я имел в кармане копченое мясо.
Иногда я отклонялся от своей тропы, соблазнившись чуть заметной стежкой, проложенной зверями, среди густых зарослей кустарников и травы. Нередко такой тропой я поднимался на отрог и оттуда описывал в своем дневнике горные панорамы. Там мне пришлось пережить много ярких впечатлений, передать которые почти невозможно.
Она, пожалуй, одна из самых светлых и просторных долин, какие мы встречали в этой части Саяна. Наши лошади могли беспрепятственно передвигаться в необходимом направлении. Там не нужно было прокладывать себе путь топором, даже через могучий лес, местами покрывающий долину в нижней ее части. Когда мы подошли ближе к белогорью и я впервые взглянул на этот район, мною овладело чувство восхищения. Глазам открылось необычное сочетание полян, леса и скал. Обширные елани были украшены рощицами белоснежных берез и полосками угрюмых кедров. Они прорезались с боков искрящимися ручейками, скатывающимися вниз по скалам. Лучи поднявшегося солнца, проникая сквозь разреженную крону деревьев, отбрасывали на ковер из диких цветов причудливые узоры теней.
На боковом отроге я в бинокль увидел семью изюбров, состоявшую из крупной самки, двух телят и годовалого бычка, которого легко было узнать по рожкам. Они поспешно пересекли поляну и скрылись в береговой чаще. Через несколько минут я их увидел уже поднимающимися на белогорье.
Нигде так много мы не встречали птиц, видимо, простор долины привлекал их сюда.
К концу второго дня я увидел верхнюю развилину Березовой речки. Тропа раздвоилась. Одна пошла прямо через Кальтинский перевал, куда потянулась и светлая долина с еланями и перелесками. Вторая же, по которой нам нужно было идти, свернула влево и затерялась в узком ущелье.
Я дождался своих.
— Нужно идти, — сказал Павел Назарович, с тревогой посматривая на затянутое облаками небо. — Дождь будет, вода придет — тогда не перебродить нам реку.
По его словам, надо было непременно в этот же день попасть на противоположный берег Березовой. Караван тронулся дальше и скоро скрылся в лесу, прикрывающем вход в ущелье.
Мы прошли не более двух километров, как вдруг из-за поворота на нас налетел шум порога. Слева надвинулись крутые горы и скалами оборвались у реки. Тропа, не изменяя направления, подвела нас к этим скалам и стала взбираться наверх. Мы остановились, уж больно крутой был подъем. Наша попытка перебродить реку ниже скал не имела успеха, даже без дождя воды было много, что свидетельствовало о наличии снега по лощинам южного склона Пезинского белогорья. Пришлось воспользоваться тропою и идти вперед. Но прежде чем тронуться с лошадьми, мы осмотрели ее. Тропа обходит скалы верхом и метров через двести спускается к реке. Но в том месте, где начинается спуск, звери пробираются узким карнизом, по которому лошадям, да еще с вьюками, не пройти. Кроме того, чтобы попасть на карниз, нужно сделать прыжок, примерно с метр, вниз. Мы соорудили помост из бревен, расширили настилом карниз и только тогда с большой осторожностью провели расседланных лошадей. Но каково было наше разочарование — тропа за спуском оборвалась у самого берега реки, а выше виднелись совершенно недоступные скалы. Место оказалось настолько узким, что даже негде было поставить палатку. А вокруг уже начинало темнеть, и небо приготовилось разразиться дождем.
Ночевать здесь мы не могли, так как не было ни корма для лошадей, ни места для отдыха. Вернуться же к развилине было поздно. Тогда решено было «ощупать» брод и, в случае удачи, перебраться с лошадьми на противоположный берег, а вьюки оставить до утра здесь.
— Я ошибся, мне и исправлять, — сказал Павел Назарович.
— В чем же ваша ошибка? — спросил я его.
— Видишь, место какое неладное, надо было ниже ночевать.
— Может, переберемся. Степан, садись на Карьку и пробуй, — сказал я, обращаясь к Козлову.
Тот снял с ног ичиги, сбросил фуфайку и уже взял в руки повод коня.
— Стой, — подошел к нему старик, — поеду я.
Это было сказано таким тоном, что никто из нас не посмел ему возразить. Мне сразу вспомнилась брошенная им фраза у лабаза при нашем разговоре: «я уже не молод, но далеко и не стар», и, чтобы снова не оскорбить старика, я промолчал.
Старик отобрал у Козлова Карьку, подвел к берегу и стал разуваться. Он сбросил с ног ичиги, связал их, затем снял брюки и вместе с ичигами перекинул их через плечо. Содержимое карманов: табак, спички, трубку и всякую мелочь — он сложил в шапку-ушанку, надел ее на голову и подвязал крепким узлом под подбородком. Мы молча смотрели то на старика, то на бурлящий поток реки.
Павел Назарович встал и тоже посмотрел на реку. Ширина русла была не более 25 метров, но вода скатывалась валом и с такой быстротой, что невольно зарождались тревожные мысли.
— Будьте осторожны, ноги в стременах не держите, — сказал я, подходя к старику.
— Ничего, перебродим, — отвечал он, укладывая поверх седла полушубок.
Я подтянул Карьке подпруги, и Павел Назарович, водрузившись на нем, спустился в воду. Река, словно почуяв забаву, с яростью набросилась на коня, стала жать его книзу. Но тот заупрямился, полез на вал и, повинуясь седоку, рванулся к противоположному берегу. Они уже были на середине реки, как вдруг конь, споткнувшись, упал, вода накрыла его, еще секунда — и на поверхности всплыли: вначале — полушубок, затем старик. А Карька, делая попытки найти ногами опору, еще раза два прыгнул и повернул назад к нашему берегу, но не успел — поток отбросил его к скалам. Мы видели, как конь, пытаясь задержаться там, бился о каменные глыбы, сопротивлялся течению, пока не попал в жерло порога и не был безжалостно сброшен в омут. Больше мы его не видели.
Павел Назарович, с ичигами, брюками на шее, в фуфайке, ловил полушубок. Мы подняли крик, пытаясь предупредить его о смертельной опасности, ведь порог уже был близок, но наши голоса терялись в узкой щели скал, нависших над рекою. Я выстрелил из штуцера — и это не помогло. Наконец старик поймал полушубок и, видно, только тогда понял весь ужас своего положения. Собрав все силы, он стал пробиваться к левому берегу, махал руками, напрягался, а вода тащила его вниз и уже готова была торжествовать победу. Мы с ужасом следили за этой борьбой. Вот он уже у самого водопада, мелькнул полушубок, но рука успела схватиться за ветку черемухи, нагнувшейся над рекою. Старик повис над водопадом, но полушубок не выпустил; зажатый ногами, он болтался где-то внизу.
Кто-то побежал по тропе на верх скалы, остальные растерялись, и только Козлов, стоявший раздетый, в одно мгновенье оказался в реке. Разрезая сильными руками волны, он быстро добрался до противоположного берега и скоро был возле Павла Назаровича, все еще удерживающегося за ветку.
Мы видели, как Козлов вытащил старика на берег, и только тогда пришли в себя от этой минуты невероятного волнения. А дождь уже мелкими каплями напоминал о себе. На той стороне, где теперь находились Зудов и Козлов, рос молодой лес, который не мог укрыть их от дождя, не могли они и развести костра, а ведь на них все было мокрое. Пришлось браться за топоры и валить кедры. Но сделать кладки через русло в 20–25 метров шириною не так уж просто. Деревья или ломались, или вершиной не доставали противоположного берега, а то и падали наискось в реку и уносились водою. Только шестой кедр лег удачно, упершись комлем и вершиной о берега. Мы перетащили по нему вещи и, прежде чем пошел настоящий дождь, успели поставить палатку. Лошади же принуждены были оставаться на ночь привязанными к деревьям на другом берегу.
Павел Назарович лежал голый в моем спальном мешке и, в забытьи вздрагивая, что-то бурчал. Когда ужин был готов и в палатке зажгли свет, он пробудился и, отбросив капюшон, долго смотрел на нас каким-то странным свинцовым взглядом, точно не понимал, где он. Кружка горячего чая согрела старика. Он вылез из мешка, оделся и, не сказав ни слова, разыскал кисет. Все чувствовали себя виноватыми перед ним, а молчание, воцарившееся в палатке, еще больше усугубляло напряженность. Мы были гораздо моложе его, сильнее и не должны были разрешать ему бродить первому реку. Но теперь уже было поздно исправлять свою ошибку.
— Это, Степа, тебе, — сказал Павел Назарович, подавая Козлову туго набитую чистым самосадом трубку. — Спасибо, видно, суждено старику еще повидаться со старухой. Нынче ведь уже второй раз тону…
Лебедев с завистью смотрел на счастливого Степана, даже мне, некурящему человеку, и то вдруг захотелось покурить из этой казавшейся символической трубки. Она была преподнесена Козлову от всей души, да, пожалуй, в той обстановке Павел Назарович лучше бы и не мог выразить свою благодарность.
— Зачем тебе понадобилось ловить полушубок? — не выдержал я.