В одиннадцать часов мы уже спускались вниз. Торопились. Нам необходимо было в тот же день переправиться на правый берег Березовой речки. После снегопада уровень воды совсем упал и лошади с вьюками благополучно миновали опасный брод. Но нас продолжали преследовать неприятности.
За бродом оставалось преодолеть последнее препятствие — перевести по карнизу караван, а дальше путь был свободен от каких-либо неожиданностей. Лошадей расседлали, кроме кобылицы Звездочки, на которой были почти пустые сумы из-под продуктов, да кухонная посуда, привязанная на верх седла. Вначале мы перетащили груз, затем перевели передового коня Соломона, и очередь дошла до Звездочки.
За карнизом, в том самом месте, где ей нужно было делать небольшой прыжок на верх скалы, у нее вдруг оступилась нога, и зад повис на карнизе. Лошадь забилась передними ногами, пытаясь зацепиться за кромку скалы, но напрасно. Животное сорвалось в пропасть, сделало в воздухе сальто и у самой воды ударилось головою о сливной камень. Вода мгновенно подхватила кобылицу и безжалостно кинула в порог. Вместе с нею чуть не слетел туда и Козлов, пытавшийся удержать за повод лошадь.
Мы замешкались, затем бросились вниз по тропе, с надеждой перехватить на перекате труп Звездочки. Оставшийся же на скале Соломон, заметив суету и не видя возле себя лошадей, начал громко ржать.
Мы уже находились метров триста за порогом.
— Слышишь, сдается мне, в реке конь кричит? — сказал остановившийся Лебедев.
— Да это наши на скале, — ответил я.
— Нет, прислушайся.
Действительно, из-под порога доносился какой-то странный крик, похожий на ржание.
А в это время по тропе, догоняя нас, бежал Павел Назарович. Полы кафтана развевались по ветру, он махал руками и о чем-то предупреждал.
— Звездочка-то жива, под порогом…
— Не может быть, — возразил Лебедев.
— Кричит, ей-богу, кричит, — убеждал нас старик.
Мы повернули обратно. Я не верил, чтобы кобылица могла остаться живой, падая с тридцатиметровой скалы, да еще на каменные глыбы. И что же? Действительно, под самым порогом ржала лошадь, как бы отвечая на крик Соломона. Но попасть туда к ней было не так просто.
Порог проходит в узкой щели щек, и вода, падая с трехметровой высоты, образует широкий омут. Справа, где мы находились, в скале сделано большое углубление, охраняемое снизу и сверху недоступными скалами. Оттуда-то и доносился крик лошади. Попасть туда можно было только вплавь, снизу, пользуясь обратным течением в омуте. Снова связали вьючки, и Козлов, раздевшись, поплыл с концом веревки, а мы, сдерживая волнение, ждали.
Через несколько минут из-за скалы показалась голова Козлова, а за ней, пытаясь преодолеть течение, показалась и лошадь. Мы дружно потянули веревку.
— Да ведь это Карька! — крикнул Павел Назарович, и все остолбенели.
Действительно, следом за Козловым плыл Карька, а не Звездочка, как мы ожидали. Теперь все стало понятно.
Карька, сбитый водою и брошенный в порог, как оказалось, не погиб в пороге, а был выброшен на берег в углубление скалы. Оттуда ему никогда бы не выбраться без помощи человека. Не подними крика Соломон, на который стал откликаться Карька, мы прошли бы с караваном мимо, а конь остался бы обреченным на голодную смерть. Но еще более поразительно было другое: как могла вода снять с него седло? Видимо, Карьке пришлось долго бороться с потоком, пока он не оказался на берегу: в этой борьбе он и потерял свое седло. После осмотра оказалось, что у коня не было ни царапины, ни единого ушиба.
Через час товарищи ушли с лошадьми вниз и должны были остановиться на ночь ниже развилины, а я с Прокопием направился вдоль реки искать Звездочку.
Вода умеет прятать свою добычу, но на этот раз нам повезло. На одном из перекатов, в нескольких километрах ниже порога, мы нашли свои сумы. Хорошо, что у нас нечего было варить, и мы особенно не сожалели о гибели кухонной посуды. Жаль было Звездочку, это была молодая лошадь.
Возвращались на стоянку береговой чащей, по чуть заметной тропе. Прокопий шел сзади. Оставалось пройти метров пятьдесят до палаток, как послышался его крик. Я оглянулся. Нагнувшись к земле, он что-то рассматривал, и его лицо вдруг стало сосредоточенным. Когда я подошел к нему, он показал рукой на скорлупки от яиц и только что вылупившегося мертвого птенчика. А я ничего этого не видел, хотя проходил там же. Да если бы и заметил и даже остановился, то вряд ли скорлупа вызвала бы во мне любопытство. Но для следопыта найти мертвого птенца на тропе уже явление необычное, вызывающее в нем любознательность — желание разгадать, что за несчастье случилось с этим малышом.
— А вот и гнездо, — сказал я, показывая ему на круглый комочек, прилепившийся к развилине ветки над нашими головами. — Видно, упал, пошли, — предложил я.
Но тот продолжал стоять, отрицательно качая головой.
— Он ведь только что народился, ему не упасть самому… — рассуждал следопыт. — Ежели гнездо хищник разграбил, то как же он этого не подобрал? — И он, не торопясь, снял котомку, приставил к березке свою бердану и стал взбираться на дерево.
Я наблюдал за Прокопием. Стоило ему только заглянуть в гнездо, как у него вдруг округлились глаза от удивления и вытянулось лицо.
— Что там такое? — не выдержал я.
— Тут только один птенчик, но он совсем не похож на того, какой-то смешной, большеротый, пузатый, — ответил он, спускаясь с дерева.
Неожиданно над нами закружилась пара юрков, они подняли панический крик, будто мы собирались отобрать у них единственного птенца.
Прокопий походил по траве, осмотрел кусты, но нигде не оказалось второго гнезда, и мы отправились на стоянку.
Вечером, как обычно, собрались у костра. Каждый занимался своим делом.
— А ведь в гнезде-то второму птенцу не поместиться! — уверенно сказал Прокопий.
Скоро разговор о птенцах прекратился, и я считал, что на этом все с ними покончено.
Но утром Прокопий неожиданно разбудил меня.
— Ты не спишь?
Я приподнялся и увидел в его руках то самое гнездо, вместе с птенцом.
— Зачем же ты разорил гнездо? — спросил я его, вспомнив, как были обеспокоены нашим присутствием «родители».
— Принес только показать, ведь это он выбросил из гнезда птенца.
Я был удивлен и, не понимая, в чем дело, стал рассматривать малыша.
Ему нельзя было дать больше трех дней, и, несмотря на такой ранний возраст, его уже обвиняли в «братоубийстве». Он действительно занимал более половины гнезда, и поместиться в нем другому птенцу было трудно, не говоря уже о четырех или пяти, как это бывает у юрков. Сразу бросилась в глаза необычно большая голова для этого вида птиц и огромный шарообразный живот.
— Наверное, кукушонок, — сказал проснувшийся Павел Назарович.
Я встал. Это было интересно, тем более что мне никогда не приходилось видеть птенцов-подкидышей. Мы знали, что кукушка-бездомница своего гнезда не имеет и яйца откладывает в гнезда других птиц, поручая им же высиживать и выкармливать своих детей. Был ли это кукушонок — мы тогда не определили, да и трудно было поверить, чтобы кукушка могла выбрать приемными родителями для своих птенцов птичек, в несколько раз меньше себя.
Задумавшись над тем, действительно ли это кукушонок, у меня сразу напросился такой вопрос: как же он мог выбросить птенцов из такого глубокого гнезда? Мы решили попытаться определить, обладает ли только что народившийся подкидыш способностью выбросить из гнезда птенца или яйцо.
Мы скатали из лепешки шарик, величиною с воробьиное яйцо, отполировали его и подложили под малыша. Опыт увенчался успехом.
Вначале птенец не реагировал, оставался почти равнодушным к постороннему предмету. Но вот он начал жаться к одной стороне гнезда и одновременно выпихивать из-под себя мнимое яйцо. Когда оно оказалось рядом, он бочком подлез под него, еще одно движение, и, к нашему удивлению, шарик оказался на спине. Тогда птенец приподнял крылышки, казавшиеся беспомощными, и как бы удерживая ими на пологой спине жертву, стал задом пятиться к кромке гнезда. Подложив под себя голову и упираясь лбом в дно гнезда, «убийца» приподнял высоко спину и выбросил наружу груз.
Все это он делал очень уверенно. Мы, конечно, пришли в восторг, но птенец отказался еще раз показать свои «способности».
Описанный мною случай является ярким примером, как хорошо быть человеком любознательным. Сколько удовольствия приносят ему минуты, когда он своей пытливостью проникает в тайны природы.
Мои спутники: Прокопий, Павел Назарович, Пугачев, Лебедев и другие — были большими любителями природы. Эти люди постоянно стремились проникнуть в ее сокровенные тайны. Мне не раз приходилось удивляться, как иногда совсем незначительный факт, мимо которого многие равнодушно прошли бы, служил в их руках доказательством какого-нибудь интересного происшествия. Так было и в тот день.
Не будь у нас стремления к познанию непонятных явлений в природе, мы многого бы не узнали, да и не научились различать обычное от необычного. Вот почему мы много интересного наблюдали на Саяне, почти каждый день нам что-нибудь да приносил.
Последние дни на Кизыре
В тот же день вечером наш отряд добрался до своего лагеря на Кизыре. Там нас ждала приятная новость: прибыл Трофим Васильевич со своими товарищами. Пока расседлывали лошадей, мы узнали, что они все здоровы, что работу на Чебулаке закончили, а это самое важное. Теперь мы были все вместе.
После ужина похолодало. На долину спустилась ночь, исчез комар, умолкли и дневные звуки. Трофим Васильевич долго рассказывал о своем путешествии, и даже мы, многое пережившие, прослушав его рассказ, удивились тому, на что способен наш советский человек! В борьбе с природой Пугачев умел показать упорство и ловкость. Его большой опыт и знания позволили ему вывести отряд из тяжелого положения. Вспоминая за костром пережитые дни, он заразительно смеялся, а за ним смеялись и остальные.
Тогда же за костром вспомнили, конечно, и о «казенном» полушубке, и о том, что Павлу Назаровичу неохота умирать, не повидавшись со старушкой. Все от души посмеялись, смеялся и старик, будто ничего трагического и не было в тот раз у порога.