— Неужели?! — и Алексей просиял. — Ей-богу, я убил, все помню, — и стал рассказывать.
— Когда вы ушли, какая-то робость навалилась. Страшно одному показалось в лесу, ну, я, как условились, потихоньку свистнул, а вы не отозвались. Вот, думаю, попал Алеша! Куда идти? Кругом темно. Прижался я к колоде, ни живой ни мертвый. Букашка какая зашуршит или сам пошевелюсь, а мне все кажется, медведь ко мне подкрадывается, вот-вот схватит. Хотя бы насмерть не задрал, думаю, а сердце тюк… тюк… тюк…
Сдерживая смех, мы слушали охотника.
— Кое-как до полночи досидел, — продолжал Алексей. — Луна взошла, попривыкнул маленько, да ненадолго. Как потемнело — опять зашараборили букашки, всякая чепуха полезла в голову, и вижу, что-то черное надвигается прямо на меня. Ну, думаю, наконец! Из ружья-то пальнул, оно на меня и навалилось. Вот я и давай ходу. А дальше не помню. Где я мог костюм свой испачкать? — вдруг обратился он к Прокопию.
— Видно, не в ту сторону попал! — ответил тот.
Мы заседлали лошадей и пошли к убитому зверю. Алексей долго рассматривал его и, увидев на траве свой след, рассмеялся.
— Вот это да… прыжок! Посмотри, Прокопий, — и он отмерил от колоды три крупных шага и показал на глубокий отпечаток ботинка. — Позавидовал бы чемпион!
— Это хорошо, Алексей, что зверь за тобою не погнался. Вторым прыжком ты перекрыл бы свой рекорд лет на десять, — ответил ему Прокопий, и они оба рассмеялись.
Сложив на лошадей мясо, мы ушли в лагерь. Алексей вел передового коня, на котором поверх вьюка привязали голову с пантами. И откуда только у него взялась такая важная походка! Охотник, казалось, был всем доволен. Пожалуй, такому трофею позавидовал бы любой промышленник. Даже Прокопий, не выдержав, заметил:
— Посмотрела бы твоя Груня, какого ты пантача свалил.
Алексей заулыбался, выпрямился и быстрее зашагал. Как-то особенно и кстати теперь болтался у него за поясом поварской нож, и даже пятна грязи на одежде, будто нарочито не смытые им, теперь свидетельствовали о совершенном подвиге.
— А ведь у меня охотничья сноровка есть, — сказал он несколько позже, обращаясь к Прокопию, — с первого выстрела попал.
Прокопий улыбнулся и ничего не сказал.
Скоро мы оказались в лагере, и Алексей сразу же объявил:
— Вот, посмотрите, на что способен ваш повар!
Все окружили нас. Одни осматривали панты, другие развьючивали лошадей. Начались расспросы.
— Ночь темная-темная, — рассказывал охотник, — вижу, идет, рожищи здоровенные, подпустил я его поближе… — И вдруг его взгляд остановился на Прокопии.
— Ладно, вечером расскажу, — обратился Алексей к слушателям, — при свидетелях неудобно. А вообще, — продолжал он, — заманчиво ночью на солонцах, особенно когда зверь на подходе. Тут, братцы, нужна смекалка, нервному человеку ни за что не убить…
Все смеялись, давно в лагере не было такого веселья.
…— Подпустил его поближе и выстрелил, — не унимался рассказчик, — зверь как стоял на ногах, так и грохнулся.
— А все же из тебя, Алексей, выйдет хороший охотник, — сказал, слушая его полушуточный рассказ, и уже приступивший к обработке пантов, Прокопий.
Панты — это молодые рога у изюбров (маралов) и пятнистых оленей. В период апрель — июнь происходит их интенсивный рост. В это время панты — будущие рога — бывают мягкие, нежные, а кожа, в которую они одеты, покрыта мелкими, но густыми волосками темносерого цвета. Панты представляют собою хрящевидную массу, внутри которой проходит сеть кровеносных сосудов. В период роста много беспокойства приносят они самцам. Малейшее прикосновение веточки, падающие на панты капли дождя, даже холодная струя воздуха вызывают у зверя болезненное ощущение. Мы всегда удивлялись, с какой поразительной ловкостью пантач проносит свои рога сквозь чащу леса, когда он удирает от врага… Даже если это бывает ночью, он сумеет уберечь их от малейшей царапины. Часто тяжело раненный пулей изюбр уходит от охотника и где-то в глухом уголке гор «засыпает», и промышленники говорят: «Как бы ни бился он в предсмертных судорогах, панты сохранит целенькими». Так оберегают олени будущие рога.
Позже, во второй половине июля, панты под действием солей начинают костенеть, все меньше поступает в них кровь, и наконец отваливается кожа. В первых числах сентября, когда начинается гон у оленей, голова самца украшена настоящими рогами, крепкими, способными к защите и к схватке с соперником. После гона происходит последний процесс — в середине зимы эти красивые, порой огромных размеров рога отпадают. Ежегодная смена рогов происходит у всех видов оленей, лосей и у некоторых других парнокопытных животных.
Панты с древних времен используются китайской медициной как материал, из которого якобы получают чудодейственное лекарство, способное избавить человека не только от любой болезни, но и освежить организм в преклонном возрасте. Наша советская медицина давно ведет работу по определению целебного свойства пантов. Мне, человеку, не имеющему прямого отношения к медицине, трудно сказать, есть ли какая доля правды в том, что приписывают пантам, но, наблюдая долго изюбра в природе, я знаю, что панты для всех хищников обладают какой-то необъяснимой притягательной силой. Если на убитого пантача раньше промышленника наткнется рысь или росомаха, то прежде всего они набрасываются на панты и немедленно съедают их. Даже ворон, оказавшись у такой добычи, предпочитает панты, забывая о своем лакомстве — глазах, которые он обычно выклевывает в первую очередь.
Однажды на раненного мною и «уснувшего» в лесу изюбра наткнулся медведь. Это было в конце мая, когда панты достигают своего расцвета и обильно заполнены кровью. Выслеживая зверя, мы увидели хищника уже удирающим от нас. Каково же было наше разочарование! Медведь съел панты, причем буквально до лобовой кости. Вся голова и трава под нею были залиты алой кровью. Мы освежевали пантача, мясо развесили, а так как это было вечером, то решили приехать за ним утром. Ночью к мясу попал колонок, он оставил после себя яму на том самом месте, куда стекала кровь от пантов и где лежали от них мелкие остатки. Трудно понять, почему панты и кровь от них возбуждают у хищников такую жадность.
Для того чтобы сохранить панты на долгое время, их заваривают. У нас имелся для этой цели лист железа, из которого мы сделали ванну. Ее установили на камнях, и развели под ней костер. Когда температура воды в ванне была близка к кипению, Прокопий, удерживая обеими руками панты, сказал:
— Вначале непременно нужно заваривать основание рогов, иначе смотрите, что может быть…
И он при нас опустил в почти кипящую воду мягкие концы одного рога. Три-пять секунд — и из сосудов, проходящих через лобовую кость, которая отрубается от головы вместе с пантами, брызнули тонкие фонтанчики крови. Он выхватил из воды панты и опустил их в ванну уже основанием.
— Еще немного подержать, и концы лопнули бы. А вот когда с основания завариваешь и постепенно доходишь до отростков, тогда ничего, да и кровь не течет, она у выходных сосудов свернется и закупорит их, — продолжал рассказывать Прокопий собравшимся вокруг него товарищам.
Опуская на какую-то долю минуты то одну сторону пантов, то другую, он делал это до тех пор, пока они хорошо не прогрелись. Затем он сдул с рогов пар и осторожно уложил их «отдыхать» на толстый слой мха, приготовленного заранее. Минут через двадцать пять он проделал с пантами то же самое и до следующего дня подвесил их в тени под елью. При ежедневном повторении этой процедуры панты постепенно уменьшались в объеме, их концы морщились, и дней через десять они почернели. В таком состоянии панты хранятся много лет.
Для нас же, в условиях походной жизни, заварка рогов представляла большую сложность. Их нужно было нести на руках или за плечами, оберегать от сырости, постоянно наблюдать за ними. Но мы испытали радостные минуты, когда осенью преподнесли в подарок шесть пар пантов, хорошо заваренных, Тафаларскому колхозу на реке Гутара.
Появившиеся ночью облака принесли с собою дождь. Непогода затянулась. Кизыр, выйдя из берегов, вынудил нас снять лагерь и отойти к горам.
Я, Павел Назарович и Козлов на второй день поехали к устью реки Белая, впадающей в Кизыр, выше Кинзилюка, с левой стороны. Главный исток этой небольшой реки вытекает из обширного цирка, обрезающего своею отвесной скалою одну из вершин Фигуристых белков. В глубине этого цирка расположен современный ледник. Он начинается от вершины белка и, круто спадая на дно цирка, заканчивается там несколькими языками у моренных отложений. Этот ледник, как и несколько других, расположенных в этой части гор, служит неоспоримым доказательством некогда существовавшего обледенения Восточного Саяна. У меня было давнишнее желание побывать на одном из ледников, такой случай представился, но, к сожалению, он не увенчался полным успехом.
Мне и Козлову удалось преодолеть бесчисленные препятствия по ущелью Белой и выйти на террасу цирка. Река, по которой мы поднимались, протяженностью не более 15 километров, но имеет разность в высотных отметках истоков и устья примерно 100 метров. С такой высоты Белая скатывается к Кизыру. По ней, не смолкая, шумят водопады, ревут пороги, а узкие щели скал, между которыми пробивается река, забиты валунами да наносником.
На дне цирка, куда мы вышли, лежит большое ледниковое озеро, питающее своей молочно-зеленоватой водой Белую. В такой необычный цвет окрашивают его ручьи, впадающие от ледниковых языков. Мы видели там, на дне цирка, древнеморенные отложения. Почти все они лежат поперек озерной котловины и представляют собою довольно крутые валы. С восточной стороны озера имеется ясно выраженный «бараний лоб» с характерными царапинами и шлифовкой. Под ним мы нашли сложенный из камней тур высотою в рост человека. Его, видимо, выложил геолог Г. Стальнов, первым посетивший этот ледник.
К сожалению, этим и закончилось наше обследование. Стояла непогода, и туман, прикрывавший горы, прятал под собою ледник. Только на минутку туман приподнялся, и мы увидели концы двух ледниковых языков. В это время они еще были прикрыты зимним снегом.