В тот день мы достигли устья следующего притока — Верхней Белой. Здесь она еще более бурная и неспокойная. Лагерем расположились на берегу реки. К сожалению, нам не пришлось насладиться прелестью природы. Был пасмурный вечер, появилась такая масса комаров и мошки, что даже лошади, несмотря на голод, не отходили от дымокуров.
Нам было известно, что территория, расположенная севернее Кинзилюка, до Канского белогорья, еще не посещалась человеком. Но тем больше хотелось узнать, какие же тайны оберегает там суровая природа? Бушующая река, мрачные ущелья, усеянные громадами скал, и остроглавые гребни, секущие белогорья, были серьезным предупреждением нашему дерзкому намерению проникнуть туда. Но человек упоен в своих стремлениях познать природу, и чем сложнее складывается обстановка на его пути, чем больше препятствий, тем сильнее овладевают им желания.
Как только лагерь был разбит, позавтракав, мы с Прокопием накинули на плечи рюкзаки с трехдневным запасом продовольствия и ушли в глубь ущелья Белой. Мы намеревались выйти на одну из главных вершин, побывать в верховьях этой реки и составить себе представление об этом интересном районе. Остальные участники экспедиции должны были заняться починкой снаряжения, обуви и одежды, что мы теперь делаем почти ежедневно.
Чуть заметная звериная тропа указывала нам путь. Кедровая тайга, словно волнистое море, покрывала долину, убранную по склонам черными и красными скалами. Но лес карабкался выше, к обнаженным грядам, прихотливо угловатым отрогам. А дальше сквозь синеющую пелену изумительной линией вырисовывались гребни сурового Канского белогорья.
Их изорванные вершины, то узкие, вытянутые к небу, то приземистые, словно сплющенные, были залиты отблеском скрывающегося за горизонтом солнца. Эти мертвые великаны теснили долину и делали ее при вечернем освещении еще более мрачной, еще более таинственной.
Тропа шла низом, прижимаясь то к боковым скалам, то к бурной реке, мчавшейся по дну дикого ущелья. А когда тропа стала теряться в наступивших сумерках, мы остановились на ночь. У костра, под шатром столетних кедров, было тепло и уютно.
Утром, пройдя километра три по Белой, мы увидели еще одну звериную тропу, спускающуюся в долину с правого берега. Она на всем своем протяжении придерживается ручья, протекающего по извилистому ущелью, врезанному в хребет. Путь был завален огромными глыбами и прерывался множеством водопадов. Мы снова восхищались изюбрами, проложившими в этом сложном рельефе проход. Тропа упорно шла по ручью, делая сложные петли между каменными нагромождениями и обходя карнизами водопады, и только там, где, зажатый отвесными скалами, ручей протекает по глубокой щели, тропа делала обход и снова возвращалась к ущелью.
В одиннадцать часов мы оказались на борту первой террасы, за которой показалась широкая котловина. В ее глубине покоится изумительной красоты озеро, какие часто встречаются на Саяне. Оно было вытянуто по направлению вытекающего из него ручья и заполнено светло-бирюзовой водою. Высокие кедры, теснившиеся у озера, отбрасывали глубоко в воду свои мохнатые тени. Дно же было устлано крупными камнями, дресвою и затонувшими деревьями, а ниже, в глубине сказочного водоема, лежало голубое небо. Спокойная, недвижимая гладь да вечная тишина охраняют это озеро. Разве иногда по отраженному небу проползет от берега к берегу белое, как ком снега, облако, или откуда-то пролетит нарядная бабочка и, купаясь, всколыхнет кругами водоем, да иногда налетит легкий-легкий ветерок, он, шурша, коснется глади и пробежит по озеру то рябью, то стрелою. Всеобщий покой чувствовался в этом замечательном уголке подгольцовой зоны Саяна.
За озером резкой границей кончился лес. Широкое снежное поле, расположенное на северном склоне котловины, краем своим покрывало и дно. Мы еще не подошли к нему, как оттуда выскочили две взрослые самки марала. Они выбежали на первый пригорок и, остановившись, с явным любопытством стали осматривать нас. Мы же, будто не замечая их, продолжали подниматься по котловине. Тогда животные переместились на соседний пригорок, но не скрылись. Вытянув шеи и насторожив свои длинные уши, они следовали за нами. Это-то их и выдавало. Мы знали, что где-то поблизости спрятаны их телята. Такие котловины, расположенные под белогорьем, с зеленым кормом, снегом и зарослями кашкары, являются излюбленным местом для отела маралов. Наличие паутов на снегу свидетельствовало о недавнем пребывании здесь маралов.
Подойдя к снежному полю, мы увидели лежки зверей и множество паутов. Одни из них еле ползли по снегу, большинство же лежало на спинках и безнадежно махало лапками. Эти кровопийцы, приносящие летом столько мучений животным, совершенно не выдерживают холодного воздуха. Достаточно сокжою или маралу прибежать к снегу, как пауты теряют активность и в полуобморочном состоянии валятся на снег. Вот почему летом звери в Саянах живут в подгольцовой зоне хребтов. Там, помимо зеленого крома, всегда прохладно. Самцы же в жаркие дни, когда особенно свирепствует паут и мошка, пробираются даже в цирк к вечным снегам, куда совершенно не залетает гнус.
В тот день, вечером, мы выбрались на одну из вершин хребта, расположенного в междуречье Нижней и Верхней Белой. Перед нами открылась во всем своем величии самая суровая часть Канского белогорья. Отсюда нам еще раз пришлось взглянуть на Кинзилюкский хребет, на Фигуристые белки, впервые увидеть арзагайскую группу гольцов и еще раз прочувствовать всю дикость и красоту гор Восточного Саяна. Несомненно, все, что лежит южнее Канского белогорья и прорезается реками Кинзилюком, Кизыром и их многочисленными притоками, является еще не тронутым уголком Сибири.
Мы присели на вершине отрога и с наслаждением, присущим только путешественникам, рассматривали лежащие вокруг хребты. Я достал путевой дневник и стал заполнять его необходимыми мне записями.
Двуглавый пик, куда мы шли, теперь был близко.
Основными породами, из чего сложены Саяны, являются граниты, гнейсы, диориты, порфириты, туфы, мраморы и разные сланцы. Альпийская зоны — пики, гряды, гольцы, «столбы» чаще всего сложены из трудно поддающихся разрушению гранитов. Это еще не успевшие выветриться остатки складок тектонических процессов. Более же слабые породы сильно размыты, они-то, исчезнув, и создали основной характер альпийской зоны.
Уже вечерело, и горы подернулись нежно-синеватой дымкой наступивших сумерок. На север от нас виднелось Канское белогорье. Поверхность этого сурового барьера изрезана извилинами быстро сбегающих с него речек и глубокими ущельями, прихотливо перепутанными между собою. Скалы, глубоченные провалы да снежные поля делают Канское белогорье суровым и неприветливым. Оно было убрано то тонкими, то бесформенными или самыми причудливыми фигурами, напоминающими замки, статуи, огромных верблюдов, рогатых чудовищ или семейство неизвестных нам животных, выточенных временем, осадками и ветром из камней. А левее и дальше сквозь сгустившуюся синеву убегали к горизонту изломанной линией голубоватые цепи гор, тоже убранные пирамидальными вершинами, башнями и фантастическими существами. Эти хребты уходят к югу и, словно океан, теряются в дымке необозримого пространства. Таковы отличительные особенности гор, расположенных южнее Канского белогорья.
Нас окружали альпийские лужайки, еще более красочные, чем таежные елани. Они разбросаны всюду — между скал, россыпей, по седловинам. Высокотравные растения на них встречаются редко, их сменяют истинные альпийцы. Они низкорослы, и чем выше, тем ярче и крупнее их цветы. Тут и ярко-фиолетовые огоньки, с еще более крупными цветами, чем по субальпийскому лугу, белые зонтики ветрениц, темно-голубые змееголовки, мытники. Иногда мы видели между камней живописные лужайки фиалок, небольших приземистых растений, с необычно крупными бледно-желто-фиолетовыми цветами. Взор приковывают поляны лука, невысокие осочки да совсем крошечные ивки, едва достигающие нескольких сантиметров высоты.
Среди расщелин и даже в холодных, никогда не отогреваемых солнцем местах растут рододендроновые. Они селятся под обломками скал, на россыпях, но непременно там, где есть хотя бы горсточка почвы.
В подгольцовой зоне хребтов находит себе приют кабарга, там живет бессчетное количество медведей, сокжоев и очень много изюбров. Для всех них природа создала исключительно благоприятные условия. В течение всего лета по мере таяния снегов появляются на горах все новые и новые лужайки зеленой травы. Звери идут за снегом и, питаясь сочными кормами, поднимаются все выше и выше, и в августе их часто встречаешь в альпийской зоне. Помимо прекрасного корма, там всюду природа разбросала минеральные источники и солонцы, охотно посещаемые дикими животными.
В одном из левобережных ущелий Белой мы наткнулись на большое количество следов изюбров и сокжоев. Наше предположение, что этим ущельем звери пользуются, кочуя с вершины Агула к Белой, оказалось ошибочным. Диких животных привлекал тухло-кислый источник, к которому нас и привели следы. Источник просачивался по щелям почти горизонтальной скалы. На ней мы увидели пять воронок, глубиною более дециметра, с тщательно отполированными стенками и доверху наполненных водою. Казалось, что кто-то нарочно выточил их, иначе — как могли образоваться в монолитной скале эти совершенно одинаковые чашки.
— Мне кажется, что это гнезда более мягких пород, когда-то вкрапленных в скалу и позже размытых водою, — сказал я Прокопию.
Тот двинул плечами и продолжал рассматривать воронки.
— А знаешь, я думаю, что их вылизали изюбры.
Я удивился.
— А вот, присмотрись хорошенько, ведь чашки-то по размеру как раз по мордочке зверя, к тому же они образовались там, где больше поступает воды.
Может быть, Прокопий был и прав. Если тысячелетиями изюбры пили воду из тех мест на скале, где ее можно было всасывать непрерывными глотками, то в таком случае они, несомненно, могли губами «выточить» и отполировать углубления. Этот вывод напрашивается еще и потому, что все чашечки были поразительно похожи друг на друга, будто были сделаны одним мастером.