Но и утро ничего радостного не принесло. Буран с неослабевающей силой ревел над гольцом. Оставаться в лагере было невозможно. Нужно было где-то искать убежища от холода. Я же не мог идти, болели руки и ноги. Тогда товарищи решили везти меня на лыжах и ниже, под скалой, или в более защищенном уголке леса, остановиться. Три широкие камусные лыжи уже были связаны, оставалось только переложить меня на них и тронуться в путь. Вдруг Черня и Левка поднялись со своих лежбищ и, насторожив уши, стали подозрительно посматривать вниз.
«Что там может быть?» — подумал я, наблюдая за собаками. Они бросились вперед и исчезли в тумане.
— Однако что-то есть, — сказал Самбуев, обращаясь ко всем. — Даром ходить по холоду не будут.
И действительно, не прошло и нескольких минуту как из тумана показалась заиндевевшая фигура настоящего Деда Мороза с длинной обледенелой бородой.
— Да ведь это Зудов! — произнес Пугачев, и все мы обрадовались.
Действительно, это был наш проводник Павел Назарович Зудов, известный саянский промышленник из поселка Можарка. Он был назначен к нам Ольховским райисполкомом, но задержался дома со сборами и сдачей колхозных жеребцов, за которыми ухаживал и о которых потом тосковал в течение всего нашего путешествия. Следом за стариком показались рабочий Курсинов и повар Алексей Лазарев, тащившие за плечами тяжелые поняжки. Остальные товарищи шли где-то позади.
Зудов подошел к моей постели и был удивлен, увидев черное, уже покрывшееся струпьями лицо. Затем он осмотрел ямы, выжженные в снегу, сваленный лес и покачал головой.
— Чудно ведь: в такую стужу и пропасть недолго! — процедил старик сквозь смерзшиеся усы. — Кто же, — продолжал он, — кладет так костер на таком снегу?
Он быстро сбросил с плеч ношу и стал торопить всех.
Через несколько минут люди, захватив топоры, ушли вниз и скоро принесли два толстых сухих бревна. Одно из них положили рядом со мной на снег и по концам его, с верхней стороны, вбили по шпонке, затем на шпонки положили второе бревно так, что между бревнами образовалась щель в два пальца. Пока люди закрепляли сложенные бревна, Зудов заполнил щель сухими щепками и поджег их.
Разве можно было подумать, что такое примитивное сооружение, состоящее всего из двух бревен, может заменить костер и избавить нас от непосильной борьбы со стихией? Горя любопытством, я ждал результатов; а погода все не унималась, по-прежнему гудел буран. Огонь разгорался быстро, и по мере того, как сильнее по щели обугливались бревна, все больше и больше излучалось тепла. «Надья» — так называется промысловиками это сооружение — горела не пламенем, а ровным жаром. Как мы были благодарны старику, когда почувствовали наконец настоящее тепло! Через полчаса Пугачев, Самбуев и Лебедев уже спали под защитой огня.
Так неудачно закончили мы первую свою попытку выйти на вершину гольца Козя.
На вершине Козя
Два дня еще гуляла непогода по Саяну, и только на третий день, 15 апреля, ветер начал сдавать и туман заметно поредел. Мы безотлучно находились в лагере. Две большие надьи спасали от холода. Я все еще лежал в спальном мешке, но заметно наступало улучшение, спала опухоль на руках и ногах, стихла боль, только лицо было покрыто грубой чешуей.
Проснувшись рано утром, я застал своих товарищей в полной готовности начать трудовой день. Лебедев решил, не ожидая полного перелома погоды, подняться на вершину Козя. Я долго смотрел ему вслед и думал:
— Вот неугомонный человек! Что значит любить свое дело! Ведь он торопится потому, что боится: а вдруг не он первым поднимется на голец, и тогда не придется ему пережить тех счастливых минут, которые испытывает человек, первым преодолевший такое препятствие. — Я его понимал и не стал удерживать. Остальные рабочие с Пугачевым ушли вниз за грузом. Зудов остался со мною в лагере.
Заря медленно окрашивала восток. Погода шла на улучшение, и скоро серый облачный свод стал рваться, обнажая купол темно-голубого неба. Ветер тоже стих, и лишь изредка проносились его последние порывы.
— Погода будет! Слышишь, белка заиграла, — сказал сидевший у надьи Зудов.
Приподнявшись, я стал осматривать ближайший кедр. Под вершиной его я заметил темный клубок. Это было гайно — незатейливое беличье гнездо, а рядом с ним вертелась сама белка. Она то исчезала в густой хвое, то спускалась и поднималась по стволу, то снова появлялась на сучке близ гайна. Зверек не переставая издавал свое характерное: цит-т-а, цит-т-а… — крик, сопровождавшийся подергиванием пушистого хвостика.
Надо полагать, все дни непогоды она отсиживалась в своем гнезде, изрядно проголодалась и теперь, почуяв наступление тепла, решила покинуть свой домик. Но, прежде чем спуститься на поиски корма, ей нужно было поразмяться, привести себя в порядок, и она начала это утро с гимнастических упражнений — иначе нечем объяснить ее беготню по стволу и веткам вокруг гайна. Затем она принялась за свой туалет.
Усевшись на задние лапки, белка прежде всего почистила о сучок носик и, как бы умываясь, протерла лапками глаза, почесала за ушками, а затем принялась за шубку, сильно слежавшуюся за эти дни. С ловкостью опытного мастера она расчесала пушистый хвост, взбила коготками шерсть на боках, спинке и под брюшком. Но это занятие часто прерывалось. В нарядной шубке белки живут паразиты. Иногда их бывает такое множество и они проявляют такую активность, что насмерть заедают зверька. Именно из-за них белка принуждена была часто прерывать свой утренний туалет. Насекомых у нее, видимо, было много, она ловила их зубами, вычесывала коготками, пока все это ей не надоело. Тогда она прыгнула на соседнюю ветку, встряхнула шубку и, соскочив на снег, исчезла из глаз.
День тянулся медленно, и, коротая его, я занялся дневником. В последние дни меня не покидали тревожные мысли. Мы имели с собой запас продовольствия всего на три месяца, только для захода в глубь Саяна. Остальное должны были доставить туда же из Нижнеудинска наши работники Мошков и Козлов. Им было поручено перебросить груз в тафаларский поселок Гутары и далее вьючно на оленях в вершины рек Орзагая и Большой Валы. Покидая поселок Черемшанку, мы не получили от Мошкова известий о выезде в Гутары; не привез ничего утешительного и Зудов, выехавший из поселка неделей позднее.
А что, если, проникнув в глубь Саяна, мы не найдем там продовольствия? Эта мысль все чаще и чаще преследовала меня. Тревога усугублялась еще и тем, что мы уже не могли пополнить свои запасы: в низовьях началась распутица, и связь между Можарским озером и Черемшанкой прекратилась. Нам оставалось только одно — верить, что в верховье Орзагая и Валы мы найдем следы пребывания Мошкова и Козлова и они приведут нас к лабазам.
Через два дня весь груз и люди были в лагере. Лебедеву удалось разведать проход на вершину Козя, и мы с утра готовились к подъему. Я еще не совсем поправился и поэтому решил идти с Зудовым вперед, без груза. День был на редкость приятный — ни облачка, ни ветра.
Поднявшись на первый барьер, мы задержались там. Далеко внизу, вытянувшись гуськом, шли с тяжелыми поняжками люди. Они несли инструменты, цемент, дрова, продукты. Еще ниже виднелся наш лагерь. Он был отмечен на снежном поле сиротливой струйкой дыма и казался совсем крошечным.
Ровно в полдень мы с Зудовым поднялись на вершину гольца Козя. Нас охватило чувство радостного удовлетворения. Это был первый голец, на котором мы должны были произвести геодезические работы.
На север и восток, как безбрежное море, раскинулись горы, самых причудливых форм и очертаний, изрезанные глубокими лощинами и украшенные зубчатыми гребнями. Всюду, куда я бросал свой взгляд, я видел ущелья, обрывы, бездонные цирки. На переднем плане, оберегая грудью подступы к Саяну, высились гольцы: Москва, Чебулак, Кубарь, Окуневый. Подпирая вершинами небо, они стояли перед нами во всем своем величии. Отсюда, с вершины Козя, мы впервые увидели предстоящий путь.
Рассматривая горы Восточного Саяна, путешествие по которым много лет было моей мечтой, я увидел, что они состояли не из одного мощного хребта, как это рисовалось в моем воображении, а из отдельных массивов, беспорядочно скученных и отрезанных друг от друга глубокими долинами. Это обстоятельство несколько усложняло нашу работу, но мы не унывали.
Посмотрев на запад, я был поражен контрастом. Как исполинская карта, лежала передо мной во всем обнажении мрачная низина. Многочисленные озера, раскинувшиеся у подножья Козя, были отмечены на ней белыми пятнами, вправленными в темный ободок елового и кедрового леса, сохранившегося по их берегам. А все остальное — на юг и запад — серо, неприветливо. Это — мертвый лес. Только теперь можно было ясно представить тот огромный ущерб, который нанесли пяденица, усач и другие вредители лесному хозяйству.
Один за другим поднимались на верх гольца люди. Они сбрасывали с плеч котомки и, тяжело дыша, садились на снег.
Я долго делал зарисовки, намечая вершины гор, которые нам нужно было посетить в ближайшие дни, расспрашивал Зудова, хорошо знавшего эти места. За это время мои спутники успели освободить из-под снега скалистый выступ вершины Козя и заложить триангуляционную марку.
Когда Зудов, Лебедев и я спустились в лагерь, они уже лили над маркой бетонный тур. Так в Восточном Саяне был сооружен первый геодезический знак!
Пугачев остался с рабочими достраивать знак, а я, Зудов и Лебедев решили вернуться на Можарскую заимку, чтобы подготовиться к дальнейшим переходам. Не задерживаясь в лагере, мы встали на лыжи и пошли на спуск. Первым шел Зудов. Лавируя между деревьями, он перепрыгивал через валежник, кюветы и все далее уходил от нас. Мы с Лебедевым не торопясь шли его следом. Спустившись в долину, Павел Назарович спугнул несколько глухарей. Оказалось, что там, по гребню, поросшему зелеными кедрами, был ток. Зудов дождался нас, и, пройдя еще с километр, мы заночевали.
Красный диск солнца уже прятался за далеким горизонтом, заканчивая дневной путь. В наступающих сумерках исчезали тени деревьев, тускнел снег, заканчивалась дневная суета. Всем, кто, соблазнившись весенним теплом, покинул свои зимние убежища, пришлось наспех искать приют от наступившего вместе с сумерками похолодания. Это были паучки, маленькие, бескрылые насекомые, передвигавшиеся днем по снегу неизвестно куда.