— Мы свои!.. — крикнул я ей, пытаясь возбудить к себе доверие.
Но женщина словно оцепенела, она хотела что-то крикнуть, но звука не получилось.
— Мы свои!.. — повторил я и шагнул на крыльцо барака. Женщина молча повернулась и пропустила нас внутрь помещения.
В углу, освещенном небольшим пучком света, падающего от единственного окна, сидели четверо мужчин.
— Здравствуйте!.. — произнес Козлов, снимая котомку.
Сидящие за столом вдруг повернулись к нам и так же, как и женщина, замерли от неожиданности.
— Мы из экспедиции, — с трудом произнес я, и фраза оборвалась. Видимо, и от радости, и от запаха чего-то вкусного, жарившегося на плите, у меня перехватило горло. Мужчины молча продолжали испытующе осматривать нас с головы до ног.
Только теперь, посмотрев на свою одежду, я понял, почему мы своим появлением вызвали у них такое недоверие. На нас были трикотажные рубашки, совершенно выцветшие от солнца и дождей и украшенные множеством заплаток. Вместо брюк — на нас было настолько странное одеяние, что для него невозможно даже было придумать название. На ногах — поршни, наружу шерстью, а у пояса — охотничьи ножи.
— Мы… мы давно не видели хлеба, — произнес глухим, пересохшим голосом Козлов, и мужчины вскочили. Они усадили нас, а стоявшая все еще у двери хозяйка вдруг подошла к столу и неожиданно убрала с него все съестное.
— Голодному человеку много есть нельзя. Я сейчас приготовлю, минутку подождите, — и она подала нам по стакану сладкого чая и по кусочку хлеба, намазанного маслом. Каково же было наше разочарование, когда после первого глотка пропал аппетит, хлеб показался горьким. Навалилась слабость, и захотелось спать — это, видимо, от чрезмерного напряжения нервной системы.
Как оказалось, мы вышли на реку Негота (приток Кана), где жили две семьи старателей. Кроме них, в бараке находился начальник Караганского приискового управления и сборщик золота. Я рассказал им коротко о судьбе экспедиции, после этого мы уснули, обогретые радушным приемом.
Июльская ночь пролетела быстро, и, когда мы проснулись, был уже день. Над долиной висели отяжелевшие тучи. Моросил дождь.
— Вставайте, уже третий раз завтрак подогреваю, — услышали мы голос хозяйки, возившейся у летней печи. — Мужчины давно ушли к вашим.
— Как к нашим, в дождь? — переспросил ее Козлов, поднимаясь с постели.
— А дождь-то что им, не размокнут, товарищи-то ваши голодные.
— Почему же нас не разбудили, я бы пошел с ними, проводил.
— Они и сами найдут, — ответила женщина, махнув рукой.
Как только мы встали, к нам подошел начальник приискового управления.
— Мы сейчас отъезжаем. Что вам нужно, чтобы продолжать работу? — спросил он, вытаскивая из кармана объемистый блокнот.
Если мы будем иметь продукты, обувь и одежду, мы вернемся на Саян, — ответил я ему. И с новой силой воскресла надежда, опять потянуло в горы, к борьбе.
Через час мы обо всем договорились. Я написал в свое Управление телеграммы с краткой информацией, запросил, где Мошков, и сообщил о своем намерении вернуться в горы, продолжать работу. Начальник приискового управления заверил меня, что продовольствие будет нам доставлено через пять-семь дней из ближайшего прииска Тукша, и мы распрощались.
…Через день на берегу Неготы был разбит большой лагерь. Мы с Трофимом Васильевичем занялись обработкой накопившегося материала, приводили в порядок дневники, составляли маршрут предстоящего похода. Товарищи же после трехдневного отдыха помогали гостеприимным старателям, приютившим нас, мыть золото.
— Давай, давай, бутара простаивает, — часто доносился голос Алексея, уже успевшего освоить старательское дело. Иногда и мы с Трофимом Васильевичем брались за тачки или кирки. За работой время протекало незаметно.
Двадцать первого июля пришел приисковый транспорт с продовольствием и всем необходимым для продолжения работы, а через день мы уже были готовы снова отправиться в горы.
В последний вечер к нашему лагерю подъехал верховой. По тому, как у него на коне лежали переметные сумы, как ловко были подвешены к седлу ружье и сошки, можно было наверняка сказать, что это был промышленник. Он подъехал к палаткам, молча слез с лошади и, не торопясь, подошел к нам.
— Здравствуйте, — произнес он тихо и, запустив глубоко руку, стал шарить в кармане гимнастерки.
— Мошков-то ваш с Околешниковым погибли… Вот тут подробно… — И он передал мне пакет.
Все от неожиданности замерли. Какую-то долю минуты мы ничего не понимали, не верили своим ушам.
Я вскрыл пакет. Помимо письма начальника Управления, там было несколько телеграмм. Одна из них была следующего содержания:
Из Новосибирска Прииск Караган Саянская Экспедиция Федосееву —
Мошков и Околешников шестнадцатого июня погибли порогах Кизыра тчк Богодухов и Берестов тяжелом состоянии доставлены рыбаками больницу поселок Ольховка зпт сообщению врача их здоровье улучшается тчк Самолеты вас не застали Кинзилюке.
— Я же говорил, что Мошков не забудет своей клятвы… Прощайте, товарищи, — сказал Алексей и, отвернувшись, заплакал. Все встали.
С минуту продолжалось тягостное молчание. Еще не верилось, что их нет в живых…
— Видно, промахнулись где-то, с рекою шутить нельзя, — сказал Павел Назарович.
Это была тяжелая утрата для экспедиции и большое горе для всех нас. Все мы глубоко переживали гибель товарищей и особенно Мошкова. От нас ушел близкий человек, много лет разделявший с нами труд и скитания. Хорошим, надежным товарищем был и Околешников.
Подробности их гибели мы узнали позже, от оставшегося в живых Богодухова. Как оказалось, они благополучно миновали первые два порога и уже проплывали Семеновскую шиверу. Это, пожалуй, самый опасный участок на Кизыре. Там река, прорезав себе путь в граните, то набрасывается на скалы, сдавившие ее с двух сторон, то, взбесившись, неудержимо проносится между крутых валунов, то вдруг рассыпается по перекату или по каменистой гряде. Там на каждом шагу человека подстерегает опасность. Ошибись, не так ударь веслом, прозевай повернуть нос лодки или отбросить корму — и вас не станет. Семеновская шивера тянется на шесть километров. Много тайн хранит она, много соболиных шкурок, рыбы, личных вещей отдали, как дань, промышленники за попытку проплыть шиверу. Не один смельчак закончил свою жизнь в этой холодной речной расщелине.
Мошков и Околешников плыли по шивере впереди. Они знали, по рассказам Павла Назаровича, что где-то, уже близко, самое опасное место в шивере, под названием «Баня». Там река делает крутой поворот влево и со страшной быстротой набрасывается на торчащий посредине русла огромный камень. Влево от него скала, вправо все забито обломками. Их лодка, проплыв небольшой перекат, неожиданно оказалась за этим роковым поворотом. Впереди словно выросла скала и перерезала реку. Камень остался вправо. Мошков понял, что гибель неизбежна, но вспомнил, что сзади товарищи, крикнул:
— «Баня»! Бейте вправо!..
Это были его последние слова, последний товарищеский долг!
Богодухов и Берестов налегли на весла и стали жаться к берегу, но течение несло их в горло поворота. Уже оставалось метров пятьдесят, когда лодка ударилась о валун и переломилась. Они бросились вплавь и кое-как отбились от камня. А в это время ниже лодка с Мошковым и Околешниковым налетела на скалу. От удара кто-то из них, вместе с обломками, взлетел высоко над водою, и оба исчезли навсегда…
С тяжелыми ушибами Богодухов и Берестов добрались до берега. У первого был поврежден позвоночник, а у Берестова ноги. Они остались с тем, что было на них. Ни спичек, ни грамма продуктов. Первый день они еще передвигались, поддерживая друг друга. Всё кричали, звали товарищей. Через день у Берестова опухли ноги, раны без перевязки продолжали кровоточить, а у Богодухова усилилась боль в спине, не позволявшая ему вставать. И все-таки эти два человека продвигались вперед. Ползком, но вперед! Они считали своим долгом сообщить о нас в поселок.
На восьмой день их подобрали рыбаки, уже со слабыми признаками жизни, и доставили в больницу.
…Вечером мы долго сидели у костра, вспоминая о погибших товарищах.
А утром следующего дня экспедиция покинула Неготу и гостеприимных старателей. Наш путь шел на юг. От Мугоя Трофим Васильевич с семью товарищами направился к Кальте, надеясь по этой реке выйти на Канское белогорье, а я с остальными пошел к вершинам Кизыра — туда, где, украшая горизонт, величественно возвышаются над всей горной страною пик Грандиозный, Агульские белки и Орзагайские гряды гольцов. Это путешествие было завершающим.
Злой дух Ямбуя
Наша цель — внушить молодежи любовь и веру в жизнь. Мы хотим научить людей героизму. Нужно, чтобы человек понял, что он творец и господин мира, что на нем лежит ответственность за все несчастья на земле и ему же принадлежит слава за все доброе, что есть в жизни.
1. Назад, к Ямбую
На перевале караван задержался. Каюры стали поправлять вьюки на спинах уставших оленей. Люди скучились. Вынули кисеты, закурили. Солнце, словно огненный бубен, повисло над темными падями, над стальными выкроями озер, над зубчатыми грядами далекого Станового.
Еще один день пути до нашего таежного аэродрома, и прощай, кочевая жизнь, комары, тишина топких болот!
Кому из путешественников не знакомо чувство радости, когда, закончив работу, вдоволь наглотавшись хвойного воздуха, приправленного дымком костров, истоптав по звериным тропам не одну пару сапог, ты возвращаешься в тесный людской мир, к родному очагу. И при мысли о доме тебе вдруг захочется не у костра, а иным теплом согреть загрубевшую в долгих походах душу.
Мы покидаем центральную часть Алданского нагорья, где долго занимались исследованиями и где еще продолжают работать геодезисты. Эту всхолмленную страну на юге урезают хребты Становой и Джугджур, а на севере она уходит в беспредельность. Пейзаж ее суров, климат чрезвычайно негостеприимен — зима тут владычица; и куда бы ты ни направился, тебя всюду подстерегает одиночество, ужасное одиночество!