— О!..
— Кто же другой? Взгляните сюда, полковник…
Мы подъезжаем к краю дороги.
— Слушайте и смотрите: здесь, у этой трещины в стене, Фалклэнд сошел с дороги, чтобы пройти под кипарисы. Женщина шла впереди. Я не стану вам рассказывать, по каким признакам я это узнал, это дело полицейского, и — легкое дело… Они перешагнули через эту яму, вот здесь. Женщина невелика ростом: она перескочила обеими ногами сразу. Здесь Фалклэнд ее настиг и, вероятно, схватил рукою за плечо. Она внезапно обернулась и нанесла ему такой верный удар кинжалом, что бедняга свалился, как сноп. Не произошло никакой борьбы. О, у этой женщины было довольно и силы, и ловкости. Ее кинжал — настоящая игрушка — длиною всего с палец, но действовала она им мастерски. Из раны не вытекло и четырех капель крови, хотя клинок и проник в самое сердце…
— Значит, это была ловушка?
— Очень искусно подстроенная. Эта дама в чарчафе была, очевидно, хорошо осведомлена. Она ждала в Иеди-Куле прихода трехчасового поезда: она знала верное средство увлечь за собой человека, которого хотела убить…
— Вы подозреваете кого-нибудь, ваше превосходительство?
— Маш’алла! Возможно… Видите ли, полковник, слишком много людей было заинтересовано в том, чтобы сэр Арчибальд не доехал до Сан-Стефано… Слишком много. Его жена, его лучший друг… Вы не понимаете? Все равно… И, конечно, эти лица прекрасно знали некоторые специальные особенности этого самого сэра Арчибальда; им было очень хорошо известно, как сильно его привлекают турецкие кладбища и определенные женщины — будто бы мусульманки, — делающие ремесло из прогулок по кладбищам…
— Как, господин маршал? Насколько я понял, вы подозреваете ту самую леди Фалклэнд, которую когда-то так уважали.
— Пока нет, пока нет! Сейчас в подозрении только турецкая дама, дама в чарчафе, следы которой утеряны. Когда эти следы будут открыты вновь, мы начнем подозревать других.
XL
3 декабря.
Погребение сэра Арчибальда Фалклэнда в английской часовне на кладбище Ферикей… Я не мог уклониться от присутствия на похоронах, так как сам Нарцисс Буше пожелал таким образом укрепить entente cordiale.
Самая банальная церемония. Впрочем, у меня очень плохое воображение, и во время заупокойной мессы мне с большим трудом удалось убедить себя в том, что этот ящик, обитый черным сукном, содержит то, что было сэром Арчибальдом Фалклэндом, моим хозяином в Канлидже, моим компаньоном по Summer-Palace и другим местам…
Леди Фалклэнд, рядом со своим мальчиком, молится на коленях за гробом. В первый раз за долгие годы леди Эдит указано ее место — третье. Кто знает? Еще несколько месяцев или даже недель, и этот длинный вдовий креп был бы на ней, и ей же достались бы и наследство, и воспитание ребенка. Но мы живем на земле Аллаха, где бодрствует архангел Азраил…
Все толпой направляются к леди Фалклэнд, стоящей с сыном у двери.
Приличие требует, чтобы я подошел тоже. Я иду. Но останавливаюсь в двух шагах, уступая место старикам…
Сквозь траурное покрывало я все же вижу лицо и глаза вдовы. Какой глубокий покой теперь в этих глазах, которые я видел полными тоски и тревоги… Леди Фалклэнд держит за ручку ребенка и крепко прижимает его к себе… Ну, поглядим на нее подольше, чтобы запечатлеть в душе. А потом пойдем. Я не поклонюсь леди Фалклэнд. Не вкушу сладости ее мягкого, дружеского, может быть, нежного взгляда. Этот взгляд не для меня. Направо, кругом!
Пойдем в кабачок, пригласим какую-нибудь Карлину. На большее у меня нет права. Таков мой удел.
XLI
3 декабря.
Я обедаю в кабаре Токатлиан — один. Я не нашел Карлины. Возможно, что я ее и не искал…
В дверях появляется высокая фигура Мехмед-Джаледдина. Он одним взглядом окидывает все столы, замечает меня и подходит.
— Вы позволите мне пообедать с вами, господин полковник?
— Ваше превосходительство не может сделать мне большего удовольствия.
Он садится. Я ем пилав. Он без церемонии протягивает мне свою тарелку.
— Итак, господин полковник, сэр Арчибальд погребен…
— Сегодня утром. Я был на похоронах.
— Я знаю. Я, конечно, не был. Но я ждал в Канлидже возвращения его семьи.
— А! Профессиональный визит?
— Да.
Он оглядывается кругом. Соседние столики не заняты. Можно разговаривать, почти не стесняясь, слегка только понизив голос.
— Скверное дело, господин полковник, хуже, чем мы предполагали…
— Что? Леди Фалклэнд?
— Кузина обвиняет ее формально.
— Обвиняет?.. В чем?.. В том, что она убила…
— В том, что она подослала убийц.
— Ну, вот еще… Но кого же она подослала?
— Князя Черновича.
— Я ошеломлен, ваше превосходительство!..
— Да, — повторяет Мехмед-паша, — князя Черновича. И вот тут-то, как бы это сказать по-французски… тут-то и зарыта собака. Чернович, несомненно, способен на все, и леди Фалклэнд могла его просто купить…
— Купить?.. Купить Черновича, чтобы он убил сэра Фалклэнда, который был его лучшим другом?..
— Возможно, что он уж больше ничего не мог извлечь из этой дружбы.
— О!.. Но вы, по крайней мере, допрашивали князя? Что он говорит.
— Он отрицает. У него даже готовое алиби, слишком готовое. Я, конечно, рассмеялся ему в лицо.
— Почему?
— Русское алиби в Константинополе! Много ли оно стоит? У этих людей столько же соучастников, сколько единоверцев, протеже и клиентов. Они у себя дома… Впрочем, я вовсе не утверждаю, что Чернович убил Фалклэнда собственными руками… Скорее он послал наемного негодяя. Пера кишит болгарскими комитаджи. Наконец, все алиби земного шара не перевесят того, что у леди Фалклэнд с Черновичем было свидание в понедельник вечером, и они могли сговориться, что Чернович был свободен весь день во вторник и что во вторник, на закате солнца, Фалклэнд был убит, как раз вовремя.
Мехмед-паша по моим глазам старается определить эффект своего красноречия…
Я задаю вопрос:
— Значит, господин маршал, вы непременно хотите установить прямую связь между предполагаемым разводом и убийством?
— Дайте мне другую гипотезу!
— Возможно, что здесь просто убийство с целью грабежа.
— Грабители не стали бы ждать Фалклэнда на станции Иеди-Куле. Откуда они могли знать, что он проедет туда? Откуда они могли знать день и час? Чернович все это знал: никто, кроме него.
— Но ведь грабеж налицо? Труп был обобран.
— Да, взят бумажник, в котором были документы для развода. Да, я знаю, в нем было еще несколько турецких фунтов. Но ведь надо было устранить подозрение… Впрочем, неужели вы думаете, что Чернович, который должен своему портье тысячу фунтов, стал бы гнушаться маленькой находкой?
— Что вы, господин маршал! Секретарь посольства, джентльмен…
— Мразь!.. Слушайте, господин полковник. Во всем этом меня удивляет вот что: неужели эта бедняжка, леди Фалклэнд, не нашла себе лучшего защитника?.. Право, женщины слепы от рождения…
Он на минуту умолкает и переносит все свое внимание на меня. Я возвращаюсь к обвинению.
— Итак, господин маршал, вы настаиваете на том, что убийство произошло по желанию леди Фалклэнд?
— Да.
— Могу я спросить вас, каковы в таком случае ваши намерения?
Он внимательно смотрит на меня.
— У меня никаких намерений, господин полковник. Я отдам отчет обо всем этом его величеству, и больше ничего.
— А потом?
— Потом. Мы передадим все дело английскому и русскому посольству и умоем руки. Пусть неверные убивают друг друга, это их дело. Только бы турецкая честь не была задета.
— Но признают ли посольства наши заключения по этому делу?
— О, подозрения и без того тяжелы. Волей-неволей Англия затеет процесс.
— Какой скандал, однако!
— Да. Но английский суд смел. Будьте уверены, он не отступит. Впрочем, леди Эдит будет его подталкивать… Да, леди Фалклэнд погибла.
— Но раз она невиновна, ее должны будут оправдать, за неимением улик.
— Конечно, но она выйдет из этого процесса обесчещенная, а это хуже всякого приговора.
— … Да.
— Господин маршал, мне кажется, не все гипотезы приняты вами во внимание. Давайте подумаем. Допустите, что убийца не Чернович, а другой: что убийца в понедельник вечером и утром во вторник не видел и не мог видеть леди Фалклэнд, и он это докажет: что тогда? Значит, леди Фалклэнд придется оправдать, потому что преступник действовал без ее ведома?
Мехмед кладет на стол ножик и вилку и… забывает о груше, которую чистил.
— Допустите, господин маршал, что свидетель, простой свидетель той трагедии, которая происходила между леди Фалклэнд и ее мужем — да, свидетель, честный человек, ясно видевший, на чьей стороне право и на чьей — ложь, свидетель храбрый, не захотевший оставаться нейтральным, встал на сторону слабого против сильного. Что тогда, господин маршал?
Он долго молчит. Потом поднимается:
— Это надо взвесить.
Он берется за кошелек, чтобы заплатить по счету. Я встаю, в свою очередь:
— Господин маршал, позвольте мне.
— Но…
— Прошу вас! Ваше превосходительство… Вы сейчас поймете почему…
Я медленно, очень медленно вынимаю из смокинга большой ярко-красный бумажник…
— Ах, я ошибся! Этот бумажник… (я кладу его на стол, на виду, перед глазами Мехмед-паши)… Мои деньги не здесь…
И плачу турецким фунтом, вынув его из жилетного кармана. Мехмед-паша, стоя неподвижно, онемев, молча смотрит на красный бумажник. Его глаза пронизывают меня.
Я жду его решения одну, две, три минуты. Потом молча кланяюсь. Он тоже кланяется, очень серьезный.
— Господин полковник, да будет над вами милость Аллаха!
XLII
Пятница, 16 декабря.
Вокзал Сиркеджи. Ориент-экспресс готов к отходу…
Я покидаю Стамбул и Турцию навсегда. Я взял отпуск, в ожидании назначения мне преемника в посольстве. Я возвращаюсь к прежней деятельности и буду хлопотать о скромной должности командира полка в каком-нибудь провинциальном захолустье, поближе к восточной границе, если можно.