Обличительный характер носят не только произведения Твена на политические темы (например, рассказ «Как меня выбирали в губернаторы», 1870), — и в некоторых, невиннейших на первый взгляд шутках проступают черты социальной сатиры. В рассказе «Как я редактировал сельскохозяйственную газету» (1870) одна смешная нелепость громоздится на другую. Возвратившийся на свой пост редактор обвиняет временного заместителя в невежестве. Защищая себя, простак-рассказчик дает понять, что другие редакторы еще более невежественны, чем он: к тому же они наглецы и лицемеры. Оказывается, что в содеянных героем рассказа глупостях отражена в гротескно-заостренной форме фальшь, пустившая корни в американской печати, да и не только в печати. Таков подспудный смысл этих комических эксцентричностей. К подобным произведениям Твена с полным основанием может быть отнесено приведенное Горьким глубокое замечание Ленина о том, что в «эксцентризме», как одной из форм искусства, есть «какое-то сатирическое или скептическое отношение к общепринятому, есть стремление вывернуть его наизнанку, немножко исказить, показать алогизм обычного»[1].
И в прошлом веке апологеты буржуазии создавали легенды об Америке как о стране национального равенства. Но сразу же после Гражданской войны, которая, казалось бы, уничтожила самый вопиющий вид национального гнета — рабство негров, Твен увидел, что на самом деле национальные меньшинства в Америке подвергаются преследованиям. Еще в Сан-Франциско он написал едкий фельетон о преследованиях китайцев — этих скромных и честных тружеников. Фельетон остался не напечатанным, ибо газета, в которой Твен сотрудничал, боялась (как вспоминал писатель в журнале «Галакси» несколько лет спустя) «задеть кое-кого из подписчиков». В рассказе «Возмутительное преследование мальчика» (1870) Твен выступает в роли «защитника» маленького негодяя, швырявшего камнями в китайцев (как часто на протяжении последующих сорока лет писатель будет иронически «защищать» мерзавцев разных рангов для того лишь, чтобы с максимальной полнотой выявить истинный характер этих людей, сорвать с них маску добропорядочности). Еще более едкая насмешка заключена в рассказе «Приятель Голдсмита снова в чужой стране» (1870).
О том, что еще на рубеже 60-х и 70-х годов прошлого века Твен иной раз с беспокойством глядел на жизнь в Америке, говорит также такой, несколько неожиданный факт: в ряде его произведений и заметок «для себя» ощущается перекличка с настроением американских романтиков середины века. Кое-что из написанного Твеном во время поездки на Сандвичевы острова мог бы повторить и Герман Мелвилл, автор «Тайпи», так убежденно утверждавший превосходство всего склада жизни дикарей над безрадостным миром цивилизации. Вернувшись в Сан-Франциско, первый большой капиталистический город, где ему пришлось жить довольно долго, Твен отметил в своей записной книжке: «Снова дома. Нет, не дома, а в тюрьме, снова в тюрьме, и прекрасное чувство свободы исчезло. Город кажется таким тесным, и так много в нем мрачного: труд, заботы, деловые тревоги».
Незадолго до своего сорокалетия Твен писал одному другу, что он совершенно счастлив. Если есть на свете человек, «который знает счастье более полное, ровное и беспрестанное, пусть он явится передо мной, — шутил писатель, — пусть докажут, что он действительно существует. По моему убеждению, такого человека нет».
Это были светлые годы в жизни писателя. Полный энергии и радостных ожиданий, он уверенно глядел вперед. Твен был счастлив в кругу семьи. Его литературные дела складывались на редкость успешно. Еще недавно он был старателем-неудачником, мелким провинциальным журналистом, а теперь стал признанным писателем, состоятельным человеком. И этот баловень судьбы не склонен был идти по проторенной дорожке, создавать только сдобренные юмором очерки, фельетоны да комические рассказы несколько экстравагантного характера. Его литературные интересы ширились, творческие силы росли и искали выхода. В 1873 году Твен завершил свой первый роман «Позолоченный век».
Эту книгу он задумал писать вместе с литератором Чарлзом Уорнером, — он не чувствовал уверенности в том, что сам справится с таким произведением.
Позднее Твен с наивной гордостью отметил, что, начав работу над романом, он в первый же день написал рекордное число страниц. Столь же легко и успешно трудился писатель и дальше. О чем же рассказал с таким вдохновением этот жизнерадостный человек во вступительных главах своего первого романа?
«Позолоченный век» начинается с истории семьи фермера Хокинса. Родственник приглашает Хокинса переселиться в Миссури, где фермеров ждет, заверяет он, зажиточная жизнь. Но бедность и несчастья не покидают Хокинсов и в новых краях. В Миссури семья снова нищенствует. Хокинс умирает с чувством, что его близкие оставлены «в жестокой бедности». Судьба его поистине трагична.
Столь же беспросветна и описанная в первых главах романа жизнь родственника Хокинса — Селлерса. Он создает один за другим всякие прожекты обогащения, изобретательно пытается скрыть свою нищету, но терпит неудачи.
Итак, выйдя на широкие просторы романа, Твен прежде всего с невеселой усмешкой поведал о гибели надежд, о горькой нужде. Почему же у писателя, чуть ли не кичившегося своим счастьем, возник мотив несбывшихся ожиданий? В основе многих эпизодов и образов «Позолоченного века» лежит материал автобиографического характера. Судьба Хокинса напоминает судьбу отца самого Твена. И все же первая часть «Позолоченного века» это не только рассказ о жизни родных писателя. Не случайно дальнейшие главы книги, где говорится о золоте, плывущем в карманы людей, пронизаны едким сарказмом, откровенной издевкой.
В своем романе писатель сумел, как и все большие художники слова, через индивидуальное показать общее, типичное. Характерно, что на склоне лет, когда Твен говорил об американской действительности с яростным гневом, он решительно отвергнул мысль, что его «проклятья» порождены какими-либо личными переживаниями. «Разве вас не волнуют несчастья других куда больше, чем любое личное горе?!» — заметил он в одном из писем.
В «Позолоченном веке» Твен коснулся раны, которая причиняла большие страдания его соотечественникам. С каждым годом многие из них видели все отчетливее, как гаснут надежды на свободу и достаток, которые, по убеждению немалого числа простых людей, бежавших от европейского феодализма, были обещаны им самой природой социального строя, установившегося в США. Плодами борьбы народных масс Америки против английских колонизаторов (в конце XVІІІ века) и против южных рабовладельцев (во время Гражданской войны) воспользовались в конце концов крупные плантаторы, банкиры, фабриканты.
И надо по достоинству оценить великолепное чутье Твена, который уже через несколько лет после Гражданской войны сумел отразить чувство разочарования, которое в условиях «позолоченного века» охватило многих рядовых американцев.
Разумеется, первые произведения Твена в известной мере подготовили появление его новой книги. Но сколько бы темного ни обнаруживал писатель в прошлые годы, никогда раньше он не ощущал так остро неблагополучие и в низах и в верхах, как во время работы над первым своим романом. Хмурый тон начальных глав «Позолоченного века», в которых изображен безрадостный жизненный путь коренного американца, гармонирует со всею твеновской линией книги (в отличие от идиллической, в основном, линии его соавтора-Уорнера). В романе много комизма, но в главах, где центральное место занимают образы сенатора Дилворти и его друзей, образы жуликов-законодателей, жуликов-капиталистов, жуликов-газетчиков, смех Твена нередко звучит горько.
Как усиление сатирического начала в творчестве Твена, так и самый факт перехода писателя к новому для него жанру — роману, позволяют говорить о том, что закончился первый и наступил второй период развития его творчества.
«Позолоченный век» — произведение крайне неровное. Повинно в этом прежде всего различие творческих индивидуальностей двух авторов. Однако и твеновские главы, созданные пером начинающего романиста, тоже не отличаются художественным единством. Наряду с элементами, — но только элементами, — психологического романа и блестящими сатирическими картинами в книге можно найти откровенную мелодраму.
Изображая мир моральных банкротов, авторы «Позолоченного века» отчасти опирались на традиции просветительского романа. Недаром пройдохе Дилворти противопоставлен Нобл («благородный»). Но Твен писал о ХІХ веке, и злодеи, изображенные в книге, остаются по сути дела победителями. Здесь нет подлинно оптимистической концовки. Эпоха величайших успехов Америки в развитии производительных сил — это только позолоченный, а не золотой век. Вот что сказал Твен не только названием романа, но и всей системой созданных им образов — от Хокинса и Селлерса до Дилворти. И он сказал это, несмотря на убежденность в превосходство социального строя США над порядками, которые существовали в странах Европы.
Не следует все же преувеличивать степень раскрытия американской социальной действительности в «Позолоченном веке». Твен резко осуждает продажность, проникшую в политическую жизнь страны, но не понимает неизбежной связи коррупции с господством «духа спекуляций», гротескным воплощением коего служит Селлерс. Тем более поражает проницательность писателя, сумевшего, при всей ограниченности понимания им характера капиталистических отношений, увидеть гнилую сердцевину там, где другие видели нечто ослепительно-блестящее.
Твен был сыном своей буржуазной страны и отнюдь не глядел с презрением на предпринимательство. Но честный художник всем сердцем тянулся к справедливости, был богат душевным теплом и обладал необыкновенно чувствительной совестью.
Легко выявить прямые идейные связи Твена с лучшими буржуазно-демократическими традициями периода американской войны за независимость. Известную роль сыграло влияние его отца, воспринявшего некоторые принципы американских просветителей и презиравшего церковь. Твен читал, хотя и не без опаски, «безбожные» произведения Томаса Пейна, участника войны за независимость, пропага