Одним из вершинных произведений Манна, стяжавших ему славу большого мастера реалистической прозы, является роман «Учитель Гнус, или Конец одного тирана» (1905). Связанный общей антибуржуазной темой с предшествующими ему сатирическими романами, он, однако, выгодно отличается от них жизненной конкретностью замысла, психологической глубиной характеров, строго очерченной композицией, зрелой простотой, ясностью стиля и яркостью речевых характеристик.
Особо следует отметить, что в этом романе писатель отходит от своего прежнего принципа — не вмешиваться в ход повествования своими личными оценками и суждениями. Отношение автора к его героям и их поведению выражается не только в тоне изложения, то иронически колком, то гневно серьезном, то взволнованно раздумчивом, но и в том, что он открыто называет вещи их именами. Ограничив себя на этот раз сравнительно узким социальным фоном, замкнутым рамками одного провинциального города, и небольшим количеством персонажей, Манн сосредоточил свои усилия на обрисовке главного героя и создал один из тех внутренне завершенных, типических образов большой емкости, которые навсегда входят в историю литературы и в житейский обиход.
Образ учителя Гнуса, при всей его карикатурности, глубоко правдив и убедителен, потому что он извлечен из самой гущи немецкой действительности и несет на себе печать и своего времени и окружающей социальной среды. Он является живым воплощением того ублюдочного и зловещего строя, который еще Маркс охарактеризовал, как «…обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками, уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый, военный деспотизм…»[2] Гнус — маленький, но опасный тиран, держащий в страхе и трепете не только вверенных его власти детей, но и взрослых обитателей города, моральный выродок, самовольно взявший на себя миссию жандарма, охраняющего закон, порядок и нравственность, взбесившийся мещанин, одержимый маниакальной ненавистью к людям, к свободе, ко всякой творческой мысли, к красоте, мелкотравчатый бес, трусливый и жестокий, который, по словам автора, «притаившись в темном углу, смотрит на прекрасный мир и, словно держа бомбу за пазухой, тешится мыслью о его гибели».
Образом и судьбою Гнуса Манн разоблачает тайну буржуазно-индивидуалистического сознания, которая состоит в том, что обратной стороной официальной буржуазной морали, с ее благопристойностью, умеренностью, законопослушностью является разнузданный эгоизм, разврат, анархия и всеотравляющий дух алчности и стяжания. В зависимости от обстоятельств эта двуликая мораль собственника открывает миру то свое мнимое, то свое настоящее лицо.
Человек пустой, одинокой и озлобленной души, Гнус объявляет войну на уничтожение всем «крамольникам» и нарушителям нравственности, причем в каждой, даже невинной шалости ребенка ему мерещится неповиновение государственной власти и призыв к революции. Когда ему случалось отправить одного из мальчиков в «каталажку», он чувствовал себя самодержцем, сославшим на каторгу кучку мятежников, — то есть ощущал всю полноту власти и одновременно содрогался при мысли о том, что подкапываются под его престол. Характерно в нем и то, что он твердо убежден, будто делает большое общеполезное дело. Вдохновленный сознанием того, что за его спиной стоит весь «священный» правопорядок империи, он не склоняет головы даже перед столпами города, облеченными властью и высокими чинами.
Однако, несмотря на все это, переворот в психологии и судьбе Гнуса, его перевоплощение из духовного пастыря в содержателя игорного притона, в мошенника, совратившего целый город, не кажется нам ни неожиданным, ни парадоксальным. Бальзаковский Вотрен, превратившийся из гонимого полицией каторжника в полицейского сановника, и Гнус, превратившийся из стража добродетели и закона в анархиста, в возмутителя общественного спокойствия и сеятеля разврата, — два явления, которые, при всей кажущейся их условности, вполне закономерны, так как корнями своими уходят в образ жизни человека буржуазного общества, в аморализм его морали. Вот что говорит Гнус после своего «грехопадения»: «Мне… хорошо известно, что так называемая нравственность в большинстве случаев связана с глупостью… В нравственности заинтересованы лишь те люди, которые, сами не обладая ею, подчиняют себе людей, попавшихся в ее сети… Я сам… придерживался этих нравственных традиций филистерства. Не потому, что я высоко их ставил или считал себя неразрывно с ними связанным, но потому, что… у меня не было повода порвать с ними».
И в самом деле, подобно тому как он не должен был насиловать свою волю, будучи школьным тираном, он не должен был внутренне перестраиваться и принуждать себя делать зло в качестве растлителя нравов. В одном и другом случае Гнус остается самим собой.
Сопоставление «Учителя Гнуса» с одновременно написанной Манном новеллой «Pippo Spano» показывает, с каким успехом шел писатель к преодолению своей веры в индивидуалистическую «свободную», бунтующую личность типа герцогини Асси, как в суверенное начало, стоящее над жизнью, над историей. Есть внутренняя связь между воинствующим мракобесом Гнусом и героем этой новеллы поэтом Марио Мальвольто, который, возомнив себя жестоким кондотьером от искусства, стремится превратить все, что составляет основу жизни — природу, любовь, человеческие страдания, даже смерть близких ему людей, даже собственную скорбь, — в предмет поэтической игры, в материал для образов и словосочетаний. Индивидуализм, в какую бы тогу он ни рядился, одинаково отвратителен, потому что в конечном счете возвращает человека к тому, над чем он старался возвыситься: к первоисточнику всякого индивидуализма, к джунглям буржуазного общества с его законом «человек человеку волк».
Манн не мог не понять, что его сочувствие этой ушедшей от повседневных нужд и волнений «избранной личности» противоречит самой основе его мировоззрения — гуманизму и демократизму. Рост революционного рабочего движения в самой Германии в начале века и отзвуки первой революции в России не могли миновать Манна, чуткого и вдумчивого писателя.
В 1910 году Манн писал: Оглядываясь назад на созданные мною романы, я вижу ясно, какой дорогой я шел. Она вела от апофеоза индивидуализма к преклонению перед демократией. В «Герцогине Асси» я создал храм в честь трех богинь, в честь триединой — свободной, прекрасной и наслаждающейся личности. «Маленький город» я воздвиг, напротив, во имя народа, во имя человечества.
«Маленький город» (1909) — роман новый, необычный для Манна. Это — веселая сатира, политический памфлет в форме озорной буффонады. Стремление вмешаться в насущные вопросы политической жизни, выразить свое отношение к борющимся силам современности подсказало Манну эту своеобразную художественную форму, в которой плодотворно скрестились влияния и Свифта, и Вольтера, и Флобера, и старинного жанра ироикомической эпопеи. Манн проделывает смелый, блестяще удавшийся эксперимент: политический конфликт, разыгрывающийся на общеевропейской арене — борьбу между силами буржуазного либерализма и силами реакции, — он переносит в провинциальный итальянский городок и показывает ее так, что все, представляющееся ее участникам грандиозным и трагически возвышенным, оказывается смешным фарсом, жалкой мышиной возней обывателей, разыгрывающих роли вершителей судеб человечества и истории.
Вокруг приехавшей в городок оперной труппы, взбудоражившей и развязавшей скрытые до того вожделения и страсти обитателей этого стоячего болота, разгорается смешная в своей мнимой серьезности война между двумя крайними партиями: либеральной и клерикально-реакционной. Вопрос о том, пригласить ли на гастроли артистов — разделивший город на два лагеря, — переплетается с давним спором между церковью и поборниками прогресса по поводу некогда завоеванного городом ведра, ничтожного трофея, превратившегося в эмблему славы и чести обывателей. Ведро хранится в здании колокольни, и священник дон Таддео, вожак клерикальной партии, разгневанный приездом труппы, закрыл к нему всякий доступ. Вот комическая тирада адвоката Белотти, возглавляющего либеральную партию «третьего сословия», в защиту прав города на «священное», завоеванное кровью ведро: «Ведро, как вы говорите, висит на колокольне? Хорошо, но заметьте, висит. Земли оно не касается, а веревка, к которой оно привязано, принадлежит городу… Стало быть, ни сверху, ни снизу, ни с какой-либо стороны ведро не соприкасается с церковными владениями. Уж не хотите ли вы сказать, что окружающий его воздух принадлежит церкви?»
В романе огромное количество персонажей, но, несмотря на это, он остается «романом без героя» в том смысле, что в нем нет ни одного лица, которое чем-нибудь, своими пороками или добродетелями, выделялось бы в этом столпотворении масок, представляющих пестрое общество города. Больше других остаются в памяти фигуры дирижеров этой кукольной комедии — либеральничающего пустомели, фанфарона и развратника адвоката Белотти и мрачного фанатика, преступника и тайного блудодея, таящего в себе все черты будущего фашиста, попа дона Таддео, которых автор держит все время на первом плане, направляя на них весь огонь своего сатирического смеха. Они обрисованы так, что не остается никаких сомнений в том, как относится Манн к представляемым ими партиям: он говорит им решительно и безоговорочно «нет», потому что обе они враждебны и чужды демократическим массам, в которых и либералы и реакционеры видят только оружие для осуществления своих корыстных, эгоистических целей. Недаром Манн заканчивает эту вселенскую междоусобицу тем, что обе партии примиряются и их главари, раскаявшись во всех великих и малых прегрешениях, как истинные христиане, заключают друг друга в объятья.
Подлинным героем романа мог бы стать народ, судя по тому, с какой любовью о нем говорит автор. Впервые в этом романе он сказал свое слово о народе как о социальной силе, способной преобразовать общество, как о носителе высоких нравственных качеств — классовой солидарности, мужества, свободолюбия, готовности жертвовать собою ради общего блага. Но народ выступает в романе не в конкретно-образном воплощении, а как собирательное лицо, как безликая сила, скрытая где-то в глубине кулис, художественно не объективизированная, а поэтому с трудом различимая. Тем не менее заявление Манна о том, что он воздвиг «Маленький город» «во имя народа, во имя человечества», говорит не только о благородстве его субъективных на