Не заметил движущей силы осла,
вращающего колесо арыка.
Но этот пустынный песок
в окопе моем
течет на дно — великая армия
безвременно погибших песчинок,
скрип на зубах.
Черные пузыри лопаются, оставляя оспины.
И с пением сугубо национальных хоралов
голому мертвому воину несут
гробы различных достоинств
с различным престижем.
Когда он лопает кашу из котелка
(Усилия бесполезны; вареная крупа
снова вываливается через рану
пониже пупка);
когда он лопает кашу гнилую из котелка
(перемирие пищеварения),
к нему приезжает на белой свинье
с бантиком на хвостике витом —
— на свинье приезжает
старая немытая белобрысая шлюха
по имени Веритас и говорит:
«Зови меня Верой!»
А дальше она молчит.
Она считает за благо молчать.
Что бы она ни сказала: на благо одному,
во вред другому.
А иногда она мычит, и это мычание
почитают за доказательство ее существования.
А мертвый голый воин задает ей вопросы:
«Если я закрою глаза с одной стороны фронта,
принесут ли мне:
говорящего попугая,
плачущего ребенка,
родинку у верхней губы?»
Веритас падает в вино, вытекшее из жил воина,
и кричит как вампир…
А мертвый голый воин задает ей вопросы:
«Если я прекращу огонь с одной стороны фронта,
принесут ли мне:
положение в стране,
бассейн с золотыми рыбками
высокогрудыми,
уверенность в завтрашнем дне?»
Веритас смотрится в зеркало, вытекшее
из жил воина,
и думает, что она существует, раз у нее есть имя…
А мертвый голый воин задает ей вопросы:
«Если я брошу оружие в горячий песок,
положат ли меня:
на брачное ложе?
в землю?
Если я прекращу огонь с обеих сторон фронта,
прекратят ли меня убивать?»
И тут мертвый голый воин просыпается и видит,
что умер на горячем песке пляжа,
говорил с бабочкой, раздавленной его
сонной рукой,
смотрел на разноцветные боевые флаги
цветущего луга:
в каждый из флагов было завернуто алмазное тело
женщины с ликом, в который глядели великие
мира сего,
женщины, убитой пулями,
прилетевшими одновременно
с разных сторон.
И тут мертвый голый воин встает,
подбирает свои разбросанные кости,
бутылку с пивом, и удаляется с ничейной земли,
где он вел свои трудные бои
с продажной женщиной,
не поддающейся изнасилованию,
носящей гордое несуществующее имя
Веритас.
2. Жизнь на чердаках
Выстрел из базуки отнял жизнь
у человека, который никогда не жил,
хотя и носил черные очки,
и любил тискать девиц из кордебалета
— и вот я скрываюсь на чердаке.
Нахожу свой приют в монастыре,
где строгий устав запрещает умеренность,
где сигареты не случайно пахнут, как поле
горящей травы.
Мы ловим голубей и их едим,
питаясь образом таким
одним лишь духом святым.
На крыше флюгер, ученик Кратила,
указывает в рай, назвать его не в силах.
Под крышей крысы, раздирая пищу,
пищат и адским жаром, огненные, пышут.
А крышу лысую уютно чешет ветерок,
чтоб сонный бес задуматься не мог.
и мы в мозгу его живем, как черви
и мозг его живьем едим и верим,
безумно верим в то,
что мы когда-нибудь умрем.
Пять женщин в ослепительных лохмотьях
нам помогают разделить поочередно
все страхи ночи,
воющей в платок.
Они поют:
ПЕСНЯ ЖЕНЩИН С НЕМЫТЫМИ
И СПУТАННЫМИ ВОЛОСАМИ
У тела есть пределы,
У жажды тела — нет
Какое телу дело:
Темень или свет,
17 или 40
И был ли дан обет?
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
У духа нет пределов,
У жажды духа — есть:
У духа мало брюхо,
Хотя велика спесь.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
ПЕСНЯ МУЖЧИН С МОРЩИНАМИ
НА МОЗГУ ВМЕСТО ИЗВИЛИН
Медленно переваривает себя
тело — плотоядная змея.
Медленно переваривается сам в себе
дух, принесенный в жертву змее.
Все чаще изменяют силы,
как бы это тебя ни бесило.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
Медленно подступает страх,
все реже шевелится в штанах.
Медленно наступает сон,
и никогда не кончится он.
Все ближе подступает грохот,
перерастающий в хохот.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
Нас будят пулями, не в силах приподнять
словами,
и мы проснемся с алой раною в груди:
мы были ложью, вставшей на пути
у горькой Истины, с него не чаявшей сойти
и певшей нашим Женщинам о том,
что вожделенья не добавят нам бессмертья.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
3. Гуру поучающий
И третий сон на третий день был сотворен
и третий стон, сильнее прежних, вырвал он.
На золотом холме,
глядевшем на поля,
стоял барак, и окна в нем без стекол.
Застыл, выслеживая мышь, чеканный сокол
на меди листовой оплавленных небес.
Неподалеку, около дверей,
ждал молчаливо бронетранспортер,
Был час заката.
Рваный небосклон был тучами залатан.
В бараке, на столах, в свободных позах
сидели юные мужчины в черной коже
и женщины, а старую бумагу
катал сквозняк своей простудной лапой.
И все спокойно слушали гуру.
«Взгляните на грецкий орех.
Приняв форму головного мозга,
он не стал разумнее, и память его не кричит,
пережевываемая зубами.
Обратите взор на себя,
приближающихся ко всемогуществу:
принимая форму высшего, вы далеки от Атмана,
как и прежде.
Но вне вашей воли составляете часть того,
с чем не имеете ничего общего.
Сохраните это равновесие,
не ища новых выходов к старой пропасти.
Слишком много жертв пало
сражаясь в лабиринте,
защищая подступы
к одному и тому же выходу».
«И сны разрешаются — в то…»
И сны разрешаются — в то,
что было ими создано.
И одинокий выстрел падает
замерзшим воробьем на лету.
Это было плохим портвейном,
или северным ветром,
или углом подушки, уткнувшимся
в подбородок.
И побоями, и ласками.
Перфокартой неизбежной программы,
осознанной машиной.
В крике освобождения,
спугнувшем тараканов
крике освобождения…
«Огни фильтруются, фильтруются сквозь штору…»
огни фильтруются, фильтруются сквозь штору
ты свободен — поверить не можешь — свободен,
потому что все цепи все ядра,
потому что все тронуто и на запястьях отбито,
потому что все было
ночь вечерняя — прозрачною плиткой вымощен воздух
кто отчаялся жить, потому что
неопределенность,
потому что над страной
сопли идиота переплетаются на ветру —
тебя празднуют
ночь утренняя, ох боюсь тебя, голая,
неприкаянная, под одеяло рвешься отчаянно,
нарумяненная пылью
ночь утренняя настигающая,
напудренная, постигающая
до дна мерзости
колодец
не рассматривай пальцы
свечи без пламени
не возгорятся
в этих руках дело не запылает
одинок и холоден
ты, брат мой
но хоть свободен,
пока что свободен,
ненадолго свободен
мыслящий индивидуум
«Приходит миг…»
приходит миг
струны воздуха сладкую песню поют
вином сапфировым воздух наполнен
босые ноги топчут брызжущие звезды
мозг подобно дрожжам раздувает наш воздух,
предвещая пагубу зноя для ледышек в бокале вина
и вот
клетки комнат неудержимо лопаются,
и мы выплескиваемся из одиночества
Часы, похожие на луковицу глаза
Братья и сестры! Градовая туча яблоневых садов
Слишком огромна, чтобы в ней отыскать
Дерево, под которым мы были зачаты.
Гулякам с перебродившими флягами фруктов
Каждая яблоня кажется домом,
Каждое дерево — местом рожденья.
Не к миру я призываю обретших оплот
У разных деревьев, у разных религий и вер —
Ведь не мира мы ищем…
Но если в нашей борьбе проливается кровь —