Посв. Л. Тыняновой
— Да кто же ты, ради бога?
— Что-с? — отвечал старичок, примаргивая одним глазом.
— Штос, — повторил в ужасе Лугин.
1
По дороге в Шмалькальден катилась карета. Пустынная дорога шла лесом. Ночь наступила давно, и кучер с опаскою поглядывал по сторонам. Но путник — старик в зеленом сюртуке и в шляпе, нахлобученной на лоб, не выказывал никакого беспокойства.
— Франц, — говорил он изредка, просовываясь в окошко кареты, — позднее время, Франц, а?
— Позднее время, господин Вурст, — отвечал Франц и постегивал лошадей.
В карете было полутемно. Дрожащий свет фонаря иногда освещал окно и исчезал снова.
— К утру поспеем в Шмалькальден? — говорил Вурст.
— Поспеем, — отвечал Франц, — темная ночь, господин ученый.
Так они ехали довольно долго. Старик начинал уже дремать под мерный скрип колес, как вдруг нежданный толчок заставил его привскочить на своем сиденье. В ту же минуту он услышал, как чей-то голос ругает Франца, поминая его родных и знакомых.
Карета остановилась и накренилась на бок.
Вурст поднял упавшую шляпу, отворил дверцу и соскочил.
Ночной ветер ударил ему в лицо. Он оглянулся и увидел, что карета его зацепилась дышлом за верх какой-то повозки, проезжавшей мимо.
Вурст подошел к повозке. В ней сидел пожилой человек, по одежде ремесленник.
— Сударь, — сказал Вурст, подходя ближе и кланяясь, — неожиданное приключение дает нам случай познакомиться. Ваш путь лежит из Шмалькальдена? Все ли благополучно в городе?
— Сударь, — отвечал человек приветливо, — меня зовут Кранцер. В Шмалькальдене все благополучно. Мое ремесло — переплетчик.
Ветер с силой ударил в глаза и загнул края шляп кверху. В свете лупы мелькнула какая-то тень.
Чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе.
— Переплетчик Вурст, — сказал кто-то в свисте ветра, и высокие деревья на краю дороги вдруг склонили свои вершины с покорностью.
— Что это? — сказал Вурст. У него потемнело в глазах.
— Как? — спросил переплетчик. — Я говорю: в Шмалькальдене все благополучно.
— Да, да, — отвечал Вурст, — это вы носите такой широкий плащ, сударь? Впрочем, все в порядке. У меня, кажется, кружится голова.
— От головокруженья должно пить шалфей и растирать сукном пятки, — сказал переплетчик с важностью, — об этом пишет Фридрих Марцианус в шестом томе своего труда о болезнях.
Так они говорили минут десять, пока кучера, переругиваясь, исправляли поврежденное дышло кареты и верх повозки.
Но когда все было в исправности, то по непонятной случайности ученый Генрих Вурст уселся в повозку переплетчика, а переплетчик в карету Вурста. Темнота и рассеянность содействовали этой странной ошибке. Никто ее не заметил.
На утро каждый очутился там, откуда выехал накануне.
2
Держась за шаткие перила и протянув левую руку вперед, Вурст добрался до двери и отыскал замок. Он вынул из кармана ключ и отворил двери. В подвале было темно. Вурст зажег свечу.
При свете ее можно было увидеть множество книг, разбросанных в беспорядке по полу, обрезки бумаги, тряпки, готовые и недоклеенные переплеты.
— Поздно, — сказал Вурст и вытащил из кармана часы. Стук их послышался явственно. — Пора приниматься за работу.
Он засучил рукава, собрал обрезки и приготовил клей. Железный станок заскрипел под его руками.
— Чудесное ремесло, — говорил он, просматривая готовые переплеты, — я оставлю книги и сожгу пергаменты. В Штральвальде только один переплетчик. Я буду вторым переплетчиком в Штральвальде.
Он взглянул на заглавие книги, которую собирался положить под станок. Это был Morgan Koronis, «Ludwig Urnatella».
— Целые дни я разбираю свитки и читаю пергаменты, — сказал Вурст и улыбнулся, — а по ночам переплетаю книги. В работе и дни и ночи.
Нож в его руке опустился со свистом.
— Дни и ночи… Дни безмерны в свете, а ночь глубока. Адонай, призови молчание на все, что есть, что было, что будет. Я лечу за ветром, ветер летит за мной, снег овевает меня…
— Я пишу о старике философе? Я пишу о старике переплетчике?
Ночь крылами над жилищем моим, а день встает на востоке.
3
Каждый вечер переплетчик Кранцер подметал мастерскую, собирал работу и, выйдя на крыльцо дома, долго глядел сквозь рогатые очки на небо. Потом раскуривал трубку, возвращался обратно и по винтовой лестнице поднимался в каморку.
Тут он зажигал лампу, ставил ее плотно посредине стола и с важностью усаживался в поломанное кресло.
Так было и в тот вечер, когда Шмалькальден остался без своего переплетчика, с той разницей, что, поднимаясь по лестнице, Кранцер ушиб ногу. Он долго тер ушибленное место и почесывал бороду в недоумении. Наконец, сочтя это дурным предзнаменованием, он вошел в каморку, сел и развернул фолиант.
Каморка имела три угла и маленькое окошко. Груды книг лежали в беспорядке на столе и на полках. Пауки сплели частую сеть в углу полок.
— Переплетчик Кранцер, — сказал переплетчик с достоинством.
И ответил сам себе:
— Слушаю.
— Переплетчик Кранцер, — с удовольствием повторил старик, — ты окончил дневную работу, ты заработал достаточно денег, чтобы провести ночь в постели. Ты стар и дряхл, к чему же не покоишь ты по ночам свои старые кости?
— Да, — отвечал он самому себе, сдвигая брови, — страсть к науке овладела мной.
Время проходило мимо него, остроконечная борода поводила по строкам. Паук быстро перебирал сеть, бросался вниз, поднимался вверх, и тонкие нити изображались мгновенно и исчезали снова.
Когда на башенных часах прозвенело трижды, Кранцер встал и, закрыв фолиант, подошел к окну.
Узкие улицы расплылись в очках, плотный туман поднялся от шмалькальденских улиц, заостренные шпили церквей прорезали его с легкостью, и в тумане шагал подмастерье Шпигель с плащом на руке и сапожным мешком за плечами.
— Сапожники ходят без работы, — крикнул он, поравнявшись с домом. — Я пришел в чужой город, укажите мне дом переплетчика!
Он сел на камень и прибавил:
— Все спят, а от Гамбурга до Шмалькальдена — дальний путь.
И ветер свистнул ему в уши:
— Дальний путь.
4
Горбатый нос и хромая нога — недурное украшение для сапожного подмастерья. Я прохожу круг за кругом, путь за путем, на четыре стороны залетает неверная память. И возвращаюсь на круги своя, как все мы возвратимся в землю.
Я подмастерье Шпигель? Плащ через плечо — укрывает от ветра.
Я магистрант Гаусс? Гамбургский ветер говорит по-латыни.
Ветер не ветер, тень не тень, дух не дух — кто скажет, что не должно гулять по векам с плащом на руке и сапожным мешком за плечами?
Бей молотком в двери! На стук выйдет переплетчик Кранцер и скажет: «Я хозяин этого дома, сударь. Позвольте также узнать: вы пьяны или вы ищете переплетчика Кранцера, сударь?»
5
Свеча догорала. Наступило утро. Генрих Вурст отогнул рукава, взял в руки готовые книги и направился к выходу.
Он поднялся по лестнице, прошел коридор и отворил двери в свою комнату.
Шторы на окнах были полуспущены, мебель сдвинута, книги в беспорядке разбросаны на полу, в серой полосе света, проходившей через нижние части окна, сидел человек в темных очках и что-то читал, низко склонившись над столом.
На стук двери он обернулся.
— Добрый день, — начал он, поднимаясь, — вы утомлены бессонной ночью, господин Вурст. Впрочем, я задержу вас на одну минуту.
Господин Вурст поклонился молча.
— Сударь! — продолжал человек в очках. — Выслушайте меня! Я имею к вам небольшое дело.
— Как? — спросил ученый. — Прошу вас, присядьте.
Человек опустился в кресло.
— Странная случайность послужила причиной моего посещения. Я магистрант Гаусс и живу недалеко от вас в замке Гарденберг. На днях, разбирая старые бумаги моего деда, я наткнулся на древний свиток, по-видимому, иудейского происхождения. Не будучи знатоком того языка, на котором он написан, я просил в здешнем университете указать мне человека, который владел бы им свободно, и мне указали на вас.
— Я очень польщен вниманием, которое оказал мне здешний университет, — сказал Вурст, прикрывая глаза. (Такова была его привычка.)
— Я не сомневаюсь, сударь, — отвечал магистрант Гаусс, также прикрывая глаза, — что вы оправдаете его доверие.
Свет, проходивший в щели штор, стал яснее. Вурст поглядел на часы.
— Сударь, — сказал человек в очках, сбрасывая плащ и вытаскивая мешок из заднего кармана, — я полагаюсь на скромность и добросердечие, которое всегда отличало людей науки: вот пергамент, я его оставляю вам, сударь.
И правой рукой он вытащил из кожаного мешка пурпурный пергамент, бросил его на стол, накинул на плечи плащ и, повернувшись, побежал к двери.
— Сударь, — вскричал ученый, бросаясь за ним, — сударь, вы…
Но конец плаща только хлестнул его по руке.
Человек в очках спустился по лестнице и, прихрамывая, исчез в туманном свете утра.
6
Генрих Вурст вернулся к столу, поднял шторы на окнах и развернул свиток.
— Разборчивый текст, — сказал он, вглядываясь пристально, — доксостос — пергамент, он отделан с обеих сторон.
«…Говори, Ицхок. Когда ты говоришь, то и пауки тебя слушают. Говори, горшечник Ицхок. Может быть, у тебя гнилая грудь? Старый, скажи, может быть, ты болен проказой или другою дурной болезнью? Горшечник Ицхок, горшечник, ты позабыл умереть вовремя. Взгляни на себя: ты сед и дряхл, ты согнулся, как сухое дерево.
Вот дела мои, вот мои дни…»
Ученый провел рукой по глазам и молвил:
— Испорченный текст. Происхожденье позднее.
«…Разве не знают изделья мои в Кефар-Хананья и в Кефар-Сихин? Из черной глины я делаю простую посуду, горшки и кувшины для пищи делаю я и сосуды для храненья плодов. Из белой глины делаю я прозрачное стекло, и вазы для цветов, и светильники храмов.