Том 2. Копья Иерусалима. Реквием по Жилю де Рэ — страница 28 из 85

— Но что это меняет?

— Ты утратила разум?

— Сделай милость, поверь, что я все взвесила и решила совершенно сознательно.

— Тогда я вновь тебя спрашиваю: к чему все это приведет?

— Это мое дело.

— Но это ни на что не похоже! Ты, благородная, привлекательная, чистая девушка, моя ясноликая Жанна, совершенно бессмысленно подвергаешь себя опасности заражения, ибо в любом случае король умрет.

— Даже допуская, что он заразен, опасность все равно меньше, чем та, какой подвергаешь ты свою жизнь в сражении.

— Но ты ведь женщина!

— Разве это причина для малодушия?

— Чего ты ждешь? Что он женится на тебе? Иерусалимский король никогда не возьмет в жены дочь мелкого сеньора, господина Анселена, насилу ставшего всего лишь баннере. Короли женятся на королевах.

— Разве я об этом помышляю?

— Ты поступаешь неблагоразумно. Тебя считают подругой короля. А знаешь, что это означает? Что ты его любовница, что из честолюбия или из-за помутнения разума ты бросилась в объятия прокаженного.

— Кто меня осуждает?

— Это всеобщая молва, об этом говорит весь двор. Но я-то, сестричка, я тебя знаю и руку отдам на отсеченье, что ты невинна.

— Это чудовищно!

— Став теперь старшим в семье, я должен принять все меры, чтобы уберечь тебя от сплетен и… от твоей собственной неосторожности и излишнего великодушия…

С кисло-сладкой улыбочкой он стал подтрунивать над нею:

— Разве не чудовищно и то, что король так мало ценит твои услуги? Подумай о рабах, которые заразились! Да, действительно, это странно, что он не находит способа щедро отблагодарить тебя, уважая твою щепетильность и общественное мнение.

— Что ты имеешь в виду?

— Коль скоро ты ничего не хочешь для себя, то он мог бы мне дать гораздо лучшую должность. Не сердись. Это всего лишь мое предположение. Но позволь мне упрекнуть тебя в том, что ты стала понемногу забывать меня с тех пор, как стала ухаживать за ним и вся ушла в свои чувства…

В тот день Жанна плакала.

— Он согласен на то, — рассказывала мне она, — чтобы я заболела проказой и потеряла честь, лишь бы от того выиграл он сам. О, Гио, ты теперь единственный, кому я могу поверить свои горести.


Вскоре Рено получил денежное вознаграждение, новые доспехи и был повышен по службе. У него хватило цинизма сказать мне:

— Наконец-то она стала понятливой!

Однако когда он стал благодарить Бодуэна, последний разуверил его: Жанна за него не хлопотала.

— До меня дошли слухи, — сказал король, — что вы изучаете арабский язык. Это говорит мне о многом.

— О чем же, государь?

— О том, что по завершении срока вашей службы крестоносцем вы не собираетесь возвращаться домой в Молеон, а намереваетесь задержаться и, возможно, пустить тут свои корни, если на то будет воля Божья. Такие планы можно только приветствовать. Сколько наших друзей ныне спят и видят свое возвращение отсюда, как, например, мой кузен из Фландрии и его вассалы. Они считают, что, совершив паломничество и обменявшись более или менее удачными ударами меча с противником, они выполнили свой долг.

— Вы правы, государь, именно таковы мои намерения, если только мне хватит средств осуществить их.

— Для этого очень скоро — как только вы получше узнаете наш край — я передам под ваше начало отряд туркополов. Это отборное войско, подобное коннице Саладина, легкое и подвижное.

— Скакать во главе туркополов столь же почетно, как и выступать с закрытым забралом в сжатых рядах, латников. Но если ваши планы на меня таковы, то все будет в порядке.

— Мы скоро вновь перейдем к сражениям. Саладин все больше беспокоит меня своей деятельностью. Он готовит войну, не знаю только, куда он нанесет удар.

— С вами мы одолеем его, как это уже было при Монжизаре!

— Посмотрим. Я надеюсь, в этих грядущих сражениях вы проявите свою доблесть, в которой лично я не сомневаюсь, но это нужно вам самому, чтобы не бояться зависти других.

— Я вас не разочарую!

— Если вы будете исправно нести вашу службу, ничто не помешает мне женить вас на какой-нибудь богатой молодой вдове или дочери богатого сеньора: их столько гибнет! И я, будучи в вас уверен, с великой радостью пожалую вам земельное владение.

Рено, который уже видел себя графом Яффы или Аскалона, рассыпался в неудержимых благодарностях и заверениях в преданности. Бодуэну пришлось прервать его:

— Особенно опасайтесь теперь льстецов; они мастера в искусстве возмущать сердце и дух, омрачать искреннюю привязанность людей ко мне и порочить их преданность. Они служат не мне, а самим себе. Им в высшей степени неприятно, когда возле меня находятся преданные люди, те, к кому я питаю особое расположение, мои близкие советники…

Затем он добавил с неожиданной резкостью:

— Они опасаются, как бы их злые поступки не вывели меня из терпения и я не оказался достаточно сильным, чтобы их покарать!.. Не обольщайтесь тем, что я не отвечаю на их выходки, это временно. Я им воздам за них, и очень скоро! Они считают, что у них нет никаких обязанностей, а лишь одна сиюминутная и сомнительная выгода.

И снова:

— Еще недавно это меня печалило, приводило в отчаяние — раньше, но не теперь.

На лице его блуждала улыбка Плантагенетов, столь известная среди западных принцев.

— Право, довольно! И даже сами их происки забавляют меня, как шахматная игра. Но они очень плохие партнеры, они слишком торопятся…

Любой другой на месте Рено смутился бы этими последними словами. Однако заключавшееся в них подозрение и скрытое предупреждение не дошли до него. Будучи несколько ограниченным, он не мог себе представить, что есть гораздо более богатые натуры, чем он сам; что в личности короля сочетались умелый распорядитель и государственный муж, ловкий политик и мудрый, целеустремленный военачальник. Вопреки надменности и амбициям, в большом теле Рено жил пока еще подросток; но он не замедлил стать взрослым…

20ГРОТ ПАНА

Как раз в этот год в окрестностях Дамаска свирепствовала засуха. Предполагалось, что в ближайшие годы она должна была усилится и оказать нам большую помощь. Дамасские пастухи уводили стада в Панейские леса, вернее, в те поросшие ивами и тополями долины, где берет истоки Иордан, и где находится грот Пана. В то время, когда совершался этот перегон скота, Саладин вместе со своим войском находился в Дамаске. Бодуэн направился к Панейским лесам вместе со своим коннетаблем Онфруа де Тороном. Казалось, что стада плохо охраняются и что, в наказание неверных за их грабежи и разбои, их легко можно было угнать.

Король совершил ошибку: он послушался своего коннетабля и разделил войско на несколько колонн, с тем, чтобы удобнее напасть на животных и их пастухов. А между тем Саладин, предупрежденный о нашем приближении, послал в разведку своего племянника, Фаррух-Шаха. В случае если бы наше появление подтвердилось, он должен был подать сигнал тревоги, и тогда подошел бы Саладин со своей армией. Одним словом, и мы и они действовали вслепую. Нами руководил злой рок: перед двумя нашими колоннами, зажатыми в глубокой теснине, неожиданно возник отряд Фарруха. Наш же отряд был всего лишь королевской стражей; основные силы были на равнине, где запасали корма лошадям. Предстояла беспощадная схватка.

— Спасайтесь, государь, нас слишком мало!

В этой ранней апрельской жаре, в пыли завязалась яростная битва, унесшая жизни многих, так и не увидавших в лицо своих убийц. Я даже думаю, что среди шарахающихся в сторону, встающих на дыбы лошадей немало наших ударов пришлось по своим же братьям… Так или иначе, из-за оплошности или по какой другой причине, я получил удар, который разбил мою кольчугу и глубоко ранил меня в спину. Каждый проклинал Онфруа, затянувшего короля в эту авантюру, несмотря на его колебания. Но тогда нам было не до взвешивания доводов коннетабля: нужно было как можно скорее выбраться оттуда, если только это было еще возможно. Яркий блеск шлемов и скрещивающихся клинков спорил с сиянием солнечного света и слепил глаза. Наши кони издавали ржание, подобное лаю собак; они кусали друг друга и свирепо топтали трупы павших воинов. Крики раненых, команды, кличи, возгласы слились с ударами оружия. Я старался не слишком удаляться от короля; его легко было узнать по золотой короне, надетой на шлем. Он не захотел покинуть своих воинов на поле брани, дорого платил за себя и сражался с большим умением. Однако неверные превосходили нас числом.

— Спасайте короля! — проревел Торон. — Он не должен попасть в плен!

Чтобы сдержать напор нападавших, преградить им путь и позволить королю выбраться, несколько рыцарей пожертвовали собой. Град посыпавшихся на них ударов выбил их из седел, но мы успели воссоединиться.

— Король! — кричал один из мавров, — сдавайся! Король короля не убивает! Твоя жизнь будет спасена!

— Нет! Торон, Гио, ко мне!

Торон отчаянно бросился вперед. На какие-то мгновения он отвлек мавров на себя. Абрахам из Назарета, Годфруа де Торол и другие следовали его примеру. Некоторые не выдержали напора. Коннетабль оставался еще в седле и мог отступать вместе с нами; он был весь в крови и выглядел удрученно. Наконец шум битвы встревожил наши отряды, занимавшиеся грабежом в долине. Подмога шла. Конница Фарруха прервала сражение…

Мы же спасли самое главное: государь наш, король, не попал в руки Саладину, что было бы худшей из катастроф! Но сколько наших отважных товарищей сложило при этом свои головы! Король отправил гонцов в Иерусалим, чтобы «успокоить» сторонников королевы и разгласить на улицах новость о том, что не было никакого сражения, а произошла всего лишь стычка передовых отрядов. Если бы в городе распространился слух о том, что король попал в плен, как случилось в лагере, что предприняла бы тогда королева? Она вполне могла бы объявить себя правительницей или вызвать народные волнения под знаменем спасения королевства.

Тою же ночью когда мы наслаждались в лагере своей безопасностью и заслуженным отдыхом, король отправился проведать своего коннетабля. В бою одна из стрел пробила Онфруа де Торону нос, другая попала в колено, еще одна — в ступню; его бока также были исколоты, несколько сабельных ударов сломали ему два ребра, а на животе видны были три открытые раны. Он лежал, распростершись на своей походной кровати в великолепной алой палатке, известной даже среди неверных. Не привыкший к жалобам или стонам, он наше